Александр Зеличенко

Что это за штука? И о каком прогрессе можно говорить после Освенцима? А хоть бы – и после Хиросимы? А хоть бы – и после ГУЛАГа? А разве сегодняшние дела – свидетельства прогресса?

Так что это за  прогресс такой, гуманитарный – химера, выдумка? Или все-таки некая реальность?

Все эти ужасы, страшные ужасы, без кавычек – свидетельства прогресса. И именно гуманитарного. И даже в некотором смысле – прогресса гуманности. В том смысле, что для прыжка вперед надо разбежаться. А для этого – отойти назад. Звучит чудовищно? Но это так.

Человечество ставит перед собой новые задачи. Которых раньше не ставило. И ищет пути их  решения. Ищет плохо, глупо, преступно… Готовит своими преступлениями себе же  наказания. Но задачи – новые. И сами по себе – прекрасные. Решения ужасны. А  задачи хороши.

Штука, которую называют «гуманитарным прогрессом» – это расширение нашего сознания. И как следствие – расширение нашего мира, нашего куска мира, того, с чем мы  отождествляемся – нашего «Я». Если раньше за пределы своей семьи Я  выходило у единиц, и в основном – во время войн, то в 20-м веке мы видим, как для людей личностно значимыми становятся вещи, которые их, казалось бы, совсем не затрагивают: всякие мировые революции, угнетения негров, войны в далеких вьетнамах и афганистанах, права женщин в Аравии, свободы в эсесесерах, и так далее, и тому подобное.

Казалось бы, что он Гекубе, что ему Гекуба? Сиди себе в своем Мичигане или в своем Урюпинске и  ни о чем не грусти. Ан, нет – не получается. Сознание стало широким, тесно ему в Урюпинске. Всё мысли – про человеческое общежитие, про счастье всех народов, про торжество свободы…

Расширенное сознание – это, прежде всего, другие, новые задачи. Когда нет новых решений, новые задачи – штука страшная. Хочешь совершенного человека – начинаешь убивать несовершенных, такая вот евгеника. Ну, и вообще – убивать, кто с тобой не  согласен. Или – кто хочет чего-то другого. Мы это сегодня хорошо видим: хотим лучшего в стране, а мечтаем поубивать творцов имеющегося худшего. Дальше наши конструктивные предложения не идут…

Но постепенно мы  начинаем догадываться, что ни пулями, ни кулаками тут делу не поможешь. Что кулаками не строят. А пулями не растят. И что тут нужно не только и не столько  ломать, рвать и метать, сколько заниматься совсем другими делами. Без крика и  ругани.

Вслед за  расширенным сознанием расширяется и наша креативность, способность к  творчеству. Естественно – не у всех. Не у всех сразу. Но у всех сразу ведь и не нужно. Сначала кто-то прокладывает путь. А потом за ним идут остальные. Причем тоже – не шеренгой, а гуськом. А точнее – клином.

Сегодня мы  пребываем именно в этом состоянии – в состоянии поиска путей решения новых задач. Самые простые и самые идиотские подходы мы уже отвергли. Поубивать на… – сегодня логика только душевных недомерков: тех, кто мыслит на уровне «с нашего двора – не с нашего». То есть совсем не мыслит. Таких много. Их и должно быть много. В смысле роста души общество пирамидально: высоких мало, низких много.

Но не низкие делают погоду. И поэтому нормальное общество инстинктивно или сознательно избегает ситуации, когда низкие по росту души становятся высокими по  социальному положению и демократия вырождается в охлократию. Впрочем, организоваться по противоположному принципу: когда высота социального положения определяется ростом души – людям прошлого тоже никогда не удавалось. Попытки были, но – неудачные. Осмыслить причины этих неудач – одна из самых важных сегодняшних задач.

Способны ли мы, народ РФ и шире, народ бышего СССР, «рашнз», в нашем сегодняшнем состоянии участвовать в этом общемировом поиске нового? И нет, и да.

Нет, потому что наши головы так заботливо забили всяким мусором, что мы как народ стали неспособны ни к какой продуктивной деятельности. Госпропаганда и церковь поработали на  пару, и поработали хорошо. Поработили-таки нас.

К главным их  достижениям нужно отнести смешение в обрабатываемых головах религиозности и  духовности, нравственности и морали. Нравственность – не мораль, тем более не  архаичная церковная мораль, когда молоко в пост – грех куда больший, чем порка брата своего, которая не то что не грех, а просто-таки добродетель. Даже когда запоротый брат умер. И ограбить слабого – для нас не грех. Пропустить причастие – грех. Величие нам грезится в великой территории и  способности набить всем морду. Служение Богу – в ношении крестиков или платков.

Такая вот у нас каша в голове в отношении простейших вещей. Допились казаки. Да, и как было не  напиться? Когда все силы государства и церкви направлены на разрушение нравственности народа. И понятно – у них здесь свой интерес. Живой и сильный.

Так что, конечно, нет. В состоянии такой одурманенности ни о какой созидательной деятельности говорить не приходится.

Это очевидные причины – почему нет. Надо проспаться. И хорошо бы еще не пойти на второй, или какой он там у нас круг. А откуда же тогда возникает мысль про «да»?

А мысль про «да» возникает потому, что мечта о хорошей жизни, хорошей не в смысле богатой, а в смысле праведной, справедливой – мечта эта для нашего народа глубоко архетипична. Мы живем с этой мечтой всю тысячу с лишним лет нашей предыстории. Эта мечта делала нашу историю и отливалась в нашу культуру – от народных промыслов и древней архитектуры до религиозной философии и современной (хотя, конечно, не самой современной) литературы… Зерно в наших душах очевидно есть – его нельзя не видеть. Даже при том, что первое, что бросается в глаза – это груды сора, которые на него навалены.

Как дать этому семени прорасти? Это для нас вопрос жизни. Но вопрос этот на удивление не так уж и сложен. Ответ на него очевиден. И прост до банальности.

Прежде всего – нужно захотеть.  

 

Что это вообще такое? А это когда человек не считается с окружающими.

В международных отношениях раньше его не было.

Его вообще нет, когда можно схлопотать. Схлопотать – это от хамства лучшее, да что там лучшее – единственное лекарство. Хам, он – хам, пока не боится схлопотать.

Нравственное развитие у хама на самой нижней ступени. Совесть у него, конечно, есть, она есть у всех, только хам ее не слышит. Совсем – полная нравственная глухота. Но  при этом «я право имею». А главное право хама – плевать на  окружающих. Для этого у него есть сколько угодно обоснований. И что он не тварь дрожащая. И что а кто не хам. И что это не хамство никакое, а доблесть…  

Хамства как такового в советское время было сравнительно немного. И не потому, что мы были такие уж хорошие. А потому что за многое можно было схлопотать. Например – строгача. А это далеко не всегда были «ладушки». В общем, откровенно хамить народ опасался. Не все и не всегда, но… побаивался.

А вот революция 91-го года очень быстро стала революцией хамов. Причем, зачастую их хамство выходило из всех берегов. Хамской была приватизация. Долго по-хамски велся весь бизнес. Никакая тварь не дрожала, всякая имела право. И под напором этих тварей летели наземь старушки, как самураи в песне про танкистов. В общем, много что было добито, не добыто – добито в той огневой атаке воинствующего хамства…

Но и тогда откровенного хамства во внешней политике не было. Стрёмное это дело – хамить во  внешней политике. И мало кто мог его себе позволить. Последствия очень тяжелые, а выигрыши сомнительные. Да и не были партийные руководители совсем уж хамами. Фильтры, стоящие на пути парткарьеристов, откровенных хамов отсекали на дальних подступах.

Приход Путина поменял многое. Вместе со всем другим, что было разрешено своим, своим было разрешено хамить. Причем – масштабно, не стесняясь и ни в чем себе не отказывая, без рамок. А вот несвоим хамить стало сложнее: сворачивание свобод свернуло отчасти и хамство.

Но зато появилось то, чего не было раньше, – хамство во внешней политике.

Представить себе немотивированный захват чужой территории при наличии действующих договоров, меморандумов, многочисленных заявлений на государственном уровне, вразрез со  всей практикой международной жизни последних 70 лет, представить себе такой захват, было просто невозможно. Как же так, в самом-то деле? Это ж откровенное хамство. Хамство с предельным цинизмом, с ни чем не прикрытым…

И миру понадобилось немало времени, чтобы осознать, ЧТО именно произошло. И вспомнить, что хама останавливает только одно – угроза схлопотать. Мир об этом уже как-то и забывать начал…

Поначалу, конечно, мир пытался по-хорошему, мягко… Мягкие санкции…

Но вы же знаете, что бывает с хамами, когда с ними по-хорошему. Мягко они не понимают. По мягкому месту – понимают. А мягко – нет. Если мягко, значит можно. Значит, ничего мне не будет. От этого хам только расходится.

Он и стал расходиться. А мир – понимать, что по-хорошему не образумить. На это, естественно, пошли маханье кулачками, катанье по полу, обещанья всех порешить – кто будет мешать хамить, и крики про суверенитет и национальные интересы…    

У нас нет национального интереса быть хамами. У нас нет национального интереса быть жлобами. У нас есть национальный интерес быть честными людьми. Потому что хамов не уважают. И когда боятся, всё равно не уважают. Хамов презирают. А наш национальный интерес, чтобы нас уважали. И мало того – чтобы нас любили.

А еще больше у  нас национальный интерес, чтобы мы сами себя уважали. А как нам себя уважать, когда мы сначала спёрли у слабого кусок – что он нам, слабак, сделает? А потом еще и еще и дом ему подожгли. Мы же – братья. И всё это – под непрекращающуюся ложь. Про военторги и вежливых ихтамнетов, натовские базы в Севастополе и  защиту русских, защиту с десятками тысяч убитых и миллионами беженцев. В этом наш национальный интерес? Это тот мир, который мы предлагаем другим и себе?

Интерес хамов не  может быть национальным, не может быть народным. Бывают эпизоды в истории, когда народы об этом забывают. Но им быстро напоминают: хамом быть невыгодно. Хамство, хапок создают только видимость выгоды. Но приобретенное таким путем потом все равно придется отдавать. Только уже сторицей.

Это для нас очень важный вопрос. В чем наши национальные интересы? И кто является их защитниками? А кто – предателями? 

Американцы, кажется, начали замечать наши «Ура!», «На Берлин!», «Повторим!», «Сотрём!» и прочее.

Иран и КНДР – вообще хорошая компания. Но главное не в этом. Главное – за что воюем?

Очень нам хочется воевать. Понятно – падение СССР, которое ожидалось как прыжок вверх, оказалось не  прыжком, а падением. Мы победили коммунизм, но мы и проиграли: пошли не вверх, а вниз.

Насколько в этом виноват Запад? Конечно – ненасколько, сами виноваты. Но когда мы принимали ответственность на себя?

В общем, идея, что мы воюем с Западом, попала на подготовленную почву. Только за что воюем?

За право элиты обирать остальное общество? Хотя это частность. За другое право нам предлагается воевать – за право оскотиниваться. Но и это не совсем точно: мы  претендуем на право делать такое, чего никакая зверушка делать не может по  своей природе: не просто жить плохо, а быть сознательно плохими, и при это называть свое плохое хорошим. Не просто жестокость, а жестокость, выдаваемая за  добродетель. Не просто алчность, а алчность, принципиально ненасыщаемая. Не  просто ситуативная ложь, а ложь возведенная в принцип.

Вот что мы  защищаем. И ничего больше. С такими знаменами войн не выигрывают. Но мало что не выигрывают – не ведут.

То, что нам пытаются представить войной, на самом деле простое хулиганство. А хулиганы не  воюют. Им воевать западло. Махать кулаками и вопить «Замочу!» – это не  война. А ничего другого у нас нет.

И в этом отношении даже КНДР с Ираном нам не компания. Иран отстаивает некие принципы – дикие, архаичные, нежизнеспособные, но принципы. Северная Корея – тоже. Тоже дикие и тоже нежизнеспособные. Но принципы. А мы?

Только не  говорите про православие и самодержавие. И их мы не отстаиваем. Всё-таки  слишком умны…

Война Ирана или Кореи против Запада – это война за отжившее, за старое, война поэтому обреченная на поражение. Но это война. А у нас? А у нас для войны нет главного – знамени. И поэтому с нами воевать нельзя. Только отправить в вытрезвитель. Что история потихоньку и делает.

Впрочем, Запад не  торопится. Зачем? Когда дебош наш вредит исключительно нам самим. Изматывает исключительно нас самих. Обессиливает нас самих. Убивает нас самих. И куда эффективнее, чем это могут сделать санкции или даже военное вторжение. Зачем нас завоевывать? Когда мы разрушаем себя сами.

Что тут можно сделать? Да, фактически, ничего. Чтобы делать, надо проспаться. А мы сначала полезли к Западу с поцелуями, потом, заметив брезгливое недоумение целуемого, стали интересоваться, уважает ли нас Запад, а обнаружив, что уважения нет, замахали кулаками, теряя равновесие и рискуя шлепнуться при каждом взмахе.

В общем – куражимся, тешим душу. Не замечая, что пока мы так весело проводим время, наши карманы чистят. Но нам не до карманов. Что за мелочность – карманы! Когда не  уважают!

Ну, хорошо – это власть и «86» (дай бог, чтобы в реальности их набралось хоть 40%, хотя почему «дай бог»?). Про власть и «86» – понятно. У одних интерес, у других глупость. От нее же, от глупости только может проистекать такое поведение. А что же «14» (реально, конечно, не меньше 30%)? Что наиболее здоровая часть общества?

А наиболее здоровая тоже больна. Ей тоже война мерещится. Только она эту войну мечтает проиграть. Вот было бы здорово – оккупационная администрация, денацификация, план Маршалла и всё такое… Та же наша мечта. Чтобы нам – на печи, и чтоб всё по  нашему хотению исполнила щука. Только у этой части общества щука – заокеанская. Отсюда и призыв: «Предлагаем сдаться!», на что следует грозная отповедь: «Русские не сдаются!.. На Берлин!.. За немками!..». И шмяк – в лужу. Такой вот внутриобщественный диалог. Очень продуктивный. Для тех, кто занят делом. То есть нашим карманом.

Ну, хорошо. А что значит «проспаться»? Что можно, когда (если) проспимся?

Тогда кое-что можно. Можно, например, понять, что западная модель устройства общества не  справляется с современными вызовами, плохо справляется. Отсюда и перманентный кризис с марксовых времен. В чем плохость? В несвободе, в малой, ограниченной, недостаточной для 21-го века свободе удовлетворять главную человеческую потребность – потребности в росте, в развитии. Лучше, чем при тоталитаризме, конечно. Но не очень. Очень не очень. Большие здесь есть резервы для совершенствования.

Резервы есть, а  возможностей нет. Чтобы появились возможности, надо всё менять. А это невозможно без остановки социальной машины, то есть жизни. Именно поэтому новым формам общественной жизни будет чрезвычайно трудно возникнуть внутри старых. Гораздо труднее, чем " на пустом месте". Так, впрочем, всегда бывало в истории: новое возникало не внутри пышно разросшегося старого, а рядом…

Значит, новые формы возникнут не внутри цветущей Западной цивилизации. А где-то еще. Где? Ну, не у пьяницы во время пьяного дебоша – это точно. А вот если проспится – кто знает…    

Собственно, большинство из нас ничего другого делать и не может – только объяснять своими или чужими словами тем, кто не понимает. Объяснять всё убожество и всю опасность положения, в которое попала страна. Страна, где власть захватили негодяи. Развращающие всё, что они могут развратить, и растаптывающие всё остальное – что не могут. Ну, и понятное дело, для чего бы им иначе стараться – разворовывающие всё, что лежит плохо. А плохо у нас лежит всё.

Многие сегодня это понимают. Но многие и не понимают. Разговоры про вставание, войну, величие, суверенитет делают свое дело: втекают в беспомощные, мягкие, рыхлые мозги и  застывают там в формах самых уродливых. Такой же путь проделывают и разговоры про духовное возрождение.

Но и из этих жертв телегеноцида безнадежны не все – кто-то что-то со временем, постепенно начинает понимать. Может начать. Вот для них и стоит потрудиться. Только как отличить тех, кто может, от тех, кто совсем не может? Ну, кто просто никак.

В евангелие слова эти стоят рядом. Про не мечите жемчуг перед свиньями и про услышанное на ухо, которое следует проповедовать на кровлях. 7-я глава Матфея и 10-я. Что же  делать? Не метать или проповедовать?

А и то, и другое. Проповедовать. Но не метать. Тут самое важное – аудиторию выбрать. Тех, кто будет слушать. И сможет услышать.

Но – как? Способов здесь много. Самый естественный – попытаться самому отделить. Кто перед тобой: глухой или слышащий? Но самый естественный не всегда самый эффективный. Эффективней сплошь и рядом оказывается другой способ: не выбирать самому, а дать выбрать себя. Те, кто тебя слышат, сами соберутся и сами будут слушать. Твое же дело одно – говорить правду. А это, как точно заметил герой Булгакова, легко и  приятно.

Собственно, в  этом единственная задача и состоит – донести до тех, до кого это донести можно, опасность ситуации. С тем, чтобы подключить их к той же работе – бить набат: информировать общество о реальном положении дел – положении, печальном весьма.

Делать это пока относительно безопасно. Правда, на кровле уже не покричишь – стянут вниз. Но на ухо пока можно.

Вот такая простая программа. С одним весьма сложным пунктом – а что говорить-то?

То есть, пока мы  ругаем, проблем нет. В самом деле, плохо. В самом деле, все видят, что плохо. Не все видят всё, что плохо. Но то, что видят, для минимально сохранного в  интеллектуальном отношении человека достаточно, чтобы догадаться, что и с остальным не всё так, как говорит телевизор.   

Проблемы начинаются дальше. Когда речь заходит про позитив. Про плохо мы поняли. А как улучшать? И здесь мы начинаем бекать и мекать. Потому что, как улучшать, мы и сами не очень-то знаем.

Ну, понятное дело, сначала – до основания. Всё отменить, всех отменить, люстрацию жуткую… Те, кто попоследовательней, предлагают дальше распасться на атомы, вырвать у  дракона зубы и начать делать из него котейку. Впрочем, и менее последовательные думают примерно о том же.

Только называть это гордым словом «думать» не слишком правильно. Не думать, а трясти. Сначала сломаем, потом посмотрим. Дальше этого наш позитив не идет. Да и куда дальше? Что, опять строить? А что? Капитализм? Коммунизм? Добезцаризм? Империю, очередную по счету?..

Нечего нам предложить. Им нечего, и нам нечего. Вот такие пироги…

А предлагать нужно не старое. И не соседское. А новое. И своё. Не бывшее ранее. И лучшее, чем то, что есть у соседей. Не говоря уж про то, что было у нас. И тем более – что у нас есть. В этом ведь вся задача – чтоб было лучше.

Как задачу решать? Устраивать государство (в смысле – общество) развития. Общество, где не хапают, а любят друг друга. Любят в смысле помогают развиваться. Развивать лучшее, что есть в человеке. С тем, чтобы худшее, что есть в человеке, при этом становилось строительным материалом для лучшего.

Будет ли это общество демократией? Будет. Но демократией тоже новой, ранее не бывшей. Демократией, где решения принимаются на уровне компетенции. Где в вопросах, в  которых обществу повезло и есть несколько компетентных людей, эти эксперты принимают решения консенсусом: у знающих не бывает несогласия. А если не  повезло и знающих нет, то решение принимают самые знающие: не отличники, но  хорошисты, и точно не двоичники. Конечно, в этом случае не единогласно, а  большинством. Вероятность ошибки при этом, понятно, вырастает на порядки.

Как выделять экспертов? Да просто выделять. Как мы это делаем, например, при научной аттестации. Мы же хорошо знаем, кто эксперт, а кто нет, например, в теоретической физике. Все всё знают – никаких проблем. То же и с областями куда менее менее формальными, взять хоть психологию. Тоже профессионалы хорошо представляют хуизху. Так же и с любыми вопросами. Включая и те, где профессионалы хорошо понимают, что знание их ограничено и что наука пока не в курсе дела. Так, кстати, обстоят дела с экономикой.

Формальные процедуры здесь просты: многоступенчатое многокритериальное ранжирование. Кооптирование где возможно. Где невозможно – многоступенчатые выборы. Просты, конечно, не процедуры, это я оговорился. Просты принципы этих процедур. Процедуры же пока просто не разработаны. Их еще предстоит придумать и  апробировать.

Готовы ли мы начать сегодня эту работу практически? Практически мы сегодня никакую работу начать не готовы. Но мы готовы начать готовиться. И именно в этом – в том, чтобы готовиться, и состоит практическая программа сегодняшнего дня. Готовиться создавать новое общественное устройство. Устраивать общество по-новому. Хорошо устраивать. А не плохо.      

 

Вообще говоря, результаты социологического исследования крайне чувствительны к методике: чуть поменяешь вопрос и ответы меняются совсем не чуть, немножко сменишь процедуру – и результаты совсем другие. Особенно это характерно для нас с нашей историей, нашей осторожностью, нашей готовностью к сотрудничеству в непонятных предприятиях и нашим чувством юмора. Ну, сами представьте результаты телефонного опроса году, этак, в 1980, когда интервьюер спрашивает «Вы одобряете деятельность Леонида Ильича?»? Или так: «Гражданин Иванов? С вами говорят из центра социологии. Вы одобряете деятельность нашего дорогого Леонида Ильича? Варианты ответов: «Одобряю», «Очень одобряю», «Не одобряю, а обожаю». Как записать? Спасибо. Спокойной ночи, гражданин Иванов»?

Это я к тому, что не только к опросам надо относиться осторожно, но и к их результатам.

И все же опрос Левады о самых выдающихся деятелях всех времен и народов дал интересные результаты. О своей методике авторы пишут мало: интервью дома, открытый вопрос. Недостаточно для серьезного научного анализа. Но всё равно – интересные.

Не пожалею абзаца – приведу их полностью. Так будет легче обсуждать.

Первое место – Сталин, 38 процентов. Затем два «Пу»: Путин и Пушкин. По 34. Далее Ленин – 32. Петр 1-й – 29%. Гагарин – 20. Лев Толстой и Жуков по 12. Екатерина 2-я и Лермонтов – по 11. Ломоносов, Суворов и Менделеев – 10. Наполеон – 9%. Брежнев – 8. Эйнштейн и Есенин – по 7. И, наконец, Кутузов с Ньютоном и Горбачевым – по 6.

Что бросается в  глаза?

Первое – пластичность сознания по отношению к СМИ. О чем больше твердят, то и втемяшивается. Здесь же видна и наивность, малое знания предмета. Чтобы не  сказать – глупость. Особенно заметная в отношении выбранных государственных деятелей. Здесь и крупные, и ничтожные, и созидатели, и разрушители, причем часто – рядом.

Второе, что бросается в глаза, – местечковость. Почти все самые великие – русские. Мы не знаем мира и не хотим знать. Чуть обозначено влияние Европы. Больше никого в  нашем сознании нет – никакого Востока. Ни Китая, ни Индии, ни ислама.

Рядом с  географическим эгоцентризмом – исторический: до 17-го века – никого. 17-й – один Ньютон. 18-й – 4 человека. 19-й – 6. 20-й век – 9 человек (если не относить Путина к 21-му). Никаких тебе Рюриков и Ярославов… Впрочем, здесь не только  исторический эгоцентризм, здесь отчасти – и «прогрессивизм»: современники выше.

Сознание полностью атеистично. Ни Иисуса, ни Мухаммеда. Ни Богородицы, ни  Николы-угодника. Впрочем, нет ни философов (если не считать Ленина), ни  инженеров-изобретателей, ни художников – живописцев, скульпторов, архитекторов, композиторов – никого, кроме литераторов.

И, наконец, третья ярко выраженная тенденция. Вот какое мы видим соотношение царей, полководцев, ученых и литераторов. Цари – коммулятивный процент 167, 8 человек. Полководцы, если считать царей-полководцев – коммулятивный процент 104, а если добавить сюда и Путина, воюющего с Америкой (которая об этом, правда, не знает), то и все 138. Всего 6 или 7 человек. Литераторы – 4 человека (из них трое – поэты,п оэт в  России больше, чем поэт). Коммулятивный процент – 64. Ученые – 4 человека, 33 %. Деятели технического прогресса – один Гагарин. Но с 20%. Хотя Гагарин не  только и не столько деятель технического прогресса, сколько наша гордость, витрина.

Коммунисты (если не считать Путина, партийный билет спрятавшего, но не выбросившего) – 116, 6 человек. С Путиным – 7, коммулятивный процент – 150.

Первая пятерка – четыре царя, один поэт. Из этих четырех царей 2 (или 3, с Путиным) – коммунисты. И все четверо – жесткие правители. Это особенно бросается в глаза – желание сильной руки. Ну, и понятно – сексизм: женщина в двадцатке только одна.

А что в общем? В  общем, просматриваются три тенденции.

Начну с хорошей. В обществе присутствуют ростки выздоровления: спрос на человечность государства, стремление жить в единстве с миром, потребность в искусстве и  науке. Оно не так заметно на первый взгляд, но ясно видно: расщепление общественного сознания. Рядом с кровопийцами присутствуют литераторы и ученые. И даже иностранцы. И даже один из них еврей. На вторых позициях, но  присутствуют. И среди царей, хотя тоже на вторых местах, оказались не только  кровопийцы. И именно здесь мы видим меньше всего наивности. Ньютон, Эйнштейн и  Менделеев – в самом деле, имена из первого ряда мировой науки. Пушкин и Толстой – из первого ряда мировой литературы. В какой-то мере – и Лермонтов. То, что в  двадцатке оказались эти шесть имен, да плюс менее заметные в истории мировой, соответственно, науки и поэзии Ломоносов и Есенин, да еще плюс Горбачев, и  отчасти плюс Наполеон, да плюс Екатерина – всё это говорит о том, что у государственническо-милитаристской паранойи в общественном сознании есть не такая уж слабая альтернатива. Просуммируем. Что получается? 123. Не мало. Даже по сравнению с царями-кровопийцами (167) и воителями (138). Даже по сравнению с коммунистами (150). Поменьше, но  немало. Это хорошая новость.

Плохая – ростки эти всё же надо рассматривать с лупой. И собирать по крупинкам. Иначе можно и не заметить вовсе. На фоне того, что доминирует. А доминирует комплекс побежденных и желание величия, добываемого кулаком. Пусть боятся. Тогда и уважать будут. Психология шпаны. «Им бы гипсовым человечины – они в миг обретут величие». Доминирует стремление к сильной власти, к государству, игнорирующему человека. Говоря проще – доминирует желание фашизма, которое само по себе уже фашизм, психологический фашизм.

И в этом отношении результаты левадовской биопсии неутешительны: фашизм в обществе метастазирует. Сбылось: он выходит на место лобное, гений всех времён и народов, и, как в  старое время доброе, принимает парад уродов.  

Но есть и третья линия, о которой нужно сказать. Без эйфории оптимизма и без посыпания головы пеплом. Общество хочет правды, справедливости и прогресса. Это с одной стороны. Об этом свидетельствует сила коммунистической составляющей левадовской двадцатки. И общество хочет величия. Очень хочет. Это бросается в глаза: только  наши, и на первых местах – те, кто делали нас великими (или нам кажется, что делают).

Жажда правды, прогресса и величия – это то, чем можно пользоваться, чтобы манипулировать простыми людьми. Что власть и делает. Но на этих же потребностях общества можно строить и серьезную государственную политику вылезания из нашей выгребной ямы.

Здесь яд, яд  фашизации. Но здесь же и противоядие. Если только суметь донести до общества, что величие достигается не кулаком и что не в кулаке правда. Тогда яд  превратится в лекарство.

Сумеем это сделать – будем жить. А нет?.. Нет, надо суметь.   

Общество слоится по уровню духовного развития. Наверху – поумней и поэнергичней. Внизу – простые, как валенок, и безынициативные. В середине, между полюсами – «промежуточные», «средние».

Это на самый первый взгляд. Присмотревшись, можно увидеть картину и посложнее, но тоже с  раслоениями, но уже не по интегральному индексу духовного развития, а по его составляющим: по разным видам интеллекта, по способности любить (доброте), по  нравственному развитию (совестливости), по эстетическому развитию (тонкости)...

Часто эти составляющие, «размерности» состояния духовного развития, сравнительно независимы друг от друга: человек совестливый и добрый может быть весьма примитивен в своих представлениях о мире, а человек с развитым социальным интеллектом, прекрасно знающий мир людей, – прохиндеем из прохиндеев: люди неравномерно поднимаются по разным граням пирамиды духовного (или, если это слово вас раздражает, личностного) развития: здесь он выше, а здесь совсем еще внизу.

Но есть общее правило – обобщение пушкинского «гений и злодейство»: оставаясь внизу на одной грани, подняться по другой ОЧЕНЬ высоко невозможно. Негодяй не может быть очень умным, а дурак – очень добрым. Так что об интегральном индексе духовного развития говорить можно, понимая при этом, конечно, что индекс этот порядочно «размыт».

Соответственно, можно говорить и о духовном возрасте. Одни из нас совсем дети: наивные, грубые, часто черствые, злые, не очень честные эгоисты… Другие – постарше: умнее, иногда и мудрее, чище, честнее, добрее… Совсем взрослых, конечно, нет. Во  всяком случае – с точки зрения статистики. Есть младенцы. И есть подростки. Ну, и понятно, дети промежуточных, переходных от младенчества к отрочеству, возрастов.

Экономическую и  политическую элиту нашего общества составляют подростки. Но подростки испорченные. Их интеллектуальное развитие, и прежде всего, развитие социального интеллекта намного опережает развитие нравственное, развитие эстетическое, не говоря уж  про развитие доброты (способности любить). Вот такие люди с деформированной личностью. В некотором смысле – дети. В некотором – уроды. В некотором – инвалиды. А в некотором – извращенцы. Это – как посмотреть.

Занимаются же эти подростки точно тем, что в медицине называется «педофилией» или, более точно, «педосексуальностью».

Длинющая статья в  русской Википедии (более объемная, чем в английской – редкий случай для подобных тем) свидетельствует об огромном общественном интересе к этой теме. И  очевидно – не случайном.

Потому что помимо чисто медицинского аспекта, у темы этой есть и более важный аспект – социальный. Огромная часть нашего общества стала жертвой духовной педофилии: наши испорченные духовные подростки насилуют и растлевают наших духовных младенцев. И  это стало государственной политикой: миллионы растлителей, десятки миллионов жертв.

В чем состоит растление? А в том же, в чем состоит растление ребенка педофилом.

Там развитие способности любить подавляется развитием сексуальности. Секс вместо любви – вот  главный вред от педофилилии.

То же самое происходит и при духовной педофилии: она развивает нижнюю («звериную») природу своих жертв и сдерживает развитие высшей – той, что делает человека человеком. Эгоизм – личный и групповой – легализуется и объявляется нормальным или хорошим. Ложь – легализуется и объявляется нормой. Глупая вера в сказки заменяет познание и развитие интеллекта. Доброта, сопереживание по факту из  нашей жизни вытесняются. Насилие, жестокость, боль – легализуются: общество спокойно принимает уже не только киноужастики, но и информацию о пытках в  полиции или тюрьмах. Произведения очень низкого эстетического качества прославляются как талантливые (естественно, вместе с их создателями-бенефициарами). То же происходит и в науке, особенно в ее гуманитарных областях. Честность и гражданская активность объявлены злом и  преследуются. Гражданская апатия, наоборот, поощряется. Но еще больше поощряется антигражданское поведение, когда во имя достижения личных, карьерных целей люди идут против интересов всего общества. Такое поведение объявлено высшей добродетелью. И так по всему спектру жизни.

Для человека, знакомого с глубинной психологией, связь здесь несомненна. За жгучим интересом общества к проблеме педофилии, за кипящей ненавистью к педофилам стоит вытесненное из сознания переживание. Мы чувствуем себя групповой жертвой группового педофила.

Наша ярость по  отношению к педофилам питается не любовью к детям. Нашим детям грозят куда более реальные, да и более серьезные опасности, например – остаться без образования. Но мы не очень-то рвемся защищать их от этих опасностей. Плевать нам на детей. Нам и на себя-то по большому счету плевать. Ребенка можно избивать – у нас и  волос не шелохнется. Про унижать и не говорю: вся детская жизнь – цепочка унижений. Для нас это – норма.     

И не высокая мораль заставляет сжиматься наши кулаки при одном упоминании слова «педофил». Какая уж там мораль! Не говоря уж просто о любви к порно, какие еще нарушения морали вызывают у нас такую реакцию? Лги, воруй, распутничай – мы слова дурного не скажем. Такие вот мы моралисты…

Нет, причина в другом. Мы мало осознаем, но чувствовать-то мы чувствуем: как шаловливые и не слишком-то чистые дядины ручонки всё время наровят залезть нам в такое место, где им делать совершенно нечего. В душу.        

Этот опыт есть у  всех школьников. Ну, или, чтоб уж совсем точно – был у всех.

Учитель задал писать сочинение и ушел из класса. Двоечник сидит рядом с отличником и списывает. Что он получит? Правильно – не было такого дурака-двоечника, который списывал бы  сочинения.

Поэтому и  контрольные по математике были «по вариантам»: чтобы ни у кого из  соседей твоего варианта не было – чтобы нельзя было списать.

Иное дело, конечно, если ты чего-то понимал. Тогда можно было у соседа переписать формулу решения квадратного уравнения и подставить в нее A, B и, конечно же, C из своего варианта. И тогда, если ты знал, что такое «плюс-минус» и мог извлечь квадратный корень, скажем, из 36, у тебя всё получалось хорошо. Но ведь  сколько для этого надо было знать!.. И про формулу, и про «плюс-минус», и про квадратные корни…

Ах, молодость, молодость!.. Но вернемся к нашим баранам.

Лучшие люди нашего общества, без всяких кавычек лучшие – еще более лучших у нас нет – так вот, эти самые наши честные и самые умные наши люди живут мечтой, как мы спишем свою контрольную, ну, например, у отличницы Амерички. И получим пятерку.

И давно так мечтают. Кто 25 лет. А кто и 30. А кто-то и 40 лет… Сколько они двоек уже нахватали – не сосчитать. Но… всё надеются. Всё думают, что прошлая двойка была потому, что мы запятую в терадке Амерички за точку приняли. И это самые лучшие. Про не самых я не говорю…

Суть же дела проста. На уроке истории (уроке, который нам дает учительница по имени История) у  каждого ученика своя задача. И ее нельзя списать. То есть что-то списать, конечно, можно. Но только если ты понимаешь, что списываешь. Так Россия добрых два века (не добрых, конечно, а два очень жестоких века) списывала у Европы. Это когда мы учились в четвертом классе. А до этого когда-то два еще более жестоких века списывала у Орды. Это был наш третий класс. А еще раньше, во втором классе, два уж совсем злых века – у Византии. Но, списывая у Византии, мы  создали не византийскую, а свою совершенно особую архитектуру церквей, а  списывая у Европы – свою как бы похожую, но совершенно свою светскую архитектуру, литературу, музыку, живопись, скульптуру…

Но и такое списывание возможно не всегда. Если соседу-отличнику задали решать линейное уравнение, а тебе квадратное, то хоть он и отличник, ты у него не спишешь. Не  спишешь и тогда, когда он решает логарифмическое неравенство, а тебе задали тригонометрическое. Тут волей-неволей придется решать самому. Но как же  неохота!.. Это ведь думать надо! Такая гадость!!!

А История Ивановна знать ничего не хочет. Ей дела нет до нашего неохота. Ей подавай решение. А нет, так она заставит. Она дама несострадательная. Жалеть не будет. Она уже давно нас не жалеет…

Каждый народ получает свои задачи. И в разные века – разные. Мы в 21-м веке получили свою. Это не та задача, которую умничка Америчка получила на 300 лет раньше и которую (она же умничка) так хорошо решила. И списать америчкино решение у нас не  получится. Потому что даже самое правильное решение линейного уравнения не  решает квадратное неравенство.

То есть попробовать списать, конечно, можно. Но двойка со всеми вытекающими из нее последствиями неизбежна.

Не  верите? Спросите у своего сына. Или – дочери. Они-то точно знают. Они объяснят.  

Русофобия – дословно, страх русских. Расширительно – нелюбовь к русским. Искаженно – нелюбовь к русскому государству (люди-то хорошие, а вот государство…).

А теперь давайте разбираться.

Бывает? Бывало. Скажем, венгры после 56-го года боялись и не любили русских. Обидчиков никто не  любит. Русские тоже после, а особенно во время войны не любили немцев. И страну немцев – рейх не любили. Нормально. Так же и нас не любили венгры: и русское государство – СССР, и русских, то есть советских людей.

Есть ли русофобия сегодня? Нет и быть не может. Даже теоретически. Потому что нет русского государства. Русское государство СССР распалось на 15 кусков. Куски разные, политики разные. Один из кусков объявил себя наследником СССР. Но объявить можно, это легко. Только здесь же речь не о юридических вещах. И даже не об экономических. РФ не государство русского народа, а просто один из 15 кусков такого государства – СССР. Унаследовала РФ разве что болезни СССР, но не силу. Впрочем, силу свою СССР утратил задолго до распада. Оттого и распался.

Есть ли страх и  неприязнь по отношению к РФ? Конечно. Только это не русофобия. Это рефобия.

Откуда взялась неприязнь? Да по очень простым причинам взялась.

Первая – ответ на  обиды. На агрессивность. Как ей не быть, неприязни? После Крыма-то? После Чечни-то? После Донбасса? После Грузии? После…   

Вторая причина неприязни – а откуда приязни-то взяться? Что мы делаем, что мы даем миру, чтобы к нам была приязнь? Новые идеи? Новые технологии? Просто ресурсы? Или, может, высокое искусство мы даем? Или хотя бы – просто любовь? Вот такие симпатичные мы миляги, которых все любят за симпатичность? Ничего хорошего миру мы не даем. Ровным счетом ничего. Газ? Так и его не даем. Продаем. Почувствуйте разницу.

Вот они – две более чем достаточные причины для рефобии: агрессивность и бесплодие.

А теперь скажите мне, при чем здесь национальные интересы и многополярность? В чем наши национальные интересы? Кормить горстку паразитов? Остановить развитие людей? Прирастать территориями, на которых мы так же остановим развитие и ресурсами с которых так же будем кормить ту же горстку паразитов? В этом наши национальные интересы? Это наш третий полюс мира в добавление к технологическому американскому и  производственному китайскому?

Абсурд. Явная ложь. Настолько явная, что понимают ее все. Не только 14, но и 86. Ну, не 86, конечно. В 86 есть приличный кусок политических идиотов. Не в ругательном смысле слова, а в медицинском. Человек дорастает до того, чтобы думать о такой высокой материи, как государство, не сразу. Многие вообще не дорастают («мне политика неинтересна»). Нет, не 86, конечно. Но процентов 50, не меньше, из этих сказанных нам 86 понимают, что никакие нацинтересы власть не  защищает. Только – свои корпоративные. И про ложь всё понимают. Те, кто не  идиоты, конечно.

Но при всем при этом при понимании у них возникает вопрос – а где же альтернатива? В чем настоящие национальные, государственные интересы, а главное – где те, кто будут эти интересы защищать?

И тут, оглядывая ряды критиков власти, понимающие обнаруживают, что нет этих защитников. Не  видно. И не то, что защитников не видно – не видно даже и просто глашатаев. Три лозунга «Назад в СССР», «Власть русским», и «Америку в  России» звучат настолько абсурдно, что на их фоне любая, даже самая откровенная ложь власти не кажется уже такой лживой.

Мы живем в стране абсурда. Но это не только абсурд власти. Сам по себе он бы и страшен не был, если бы ему была неабсурдная альтернатива. Но в том-то и дело, что все альтернативы не менее абсурдны. И виновата здесь не власть. Не ее забота – чтобы мы перестали быть идиотами (опять-таки не в ругательном, а в медицинском смысле – людьми погруженными в свои идеи и не видящими реальной жизни).

Какая возможна альтернатива? Очень простая – государство развития людей. Что для нее необходимо? Смена идеологии: переход от идеологии консервативного хапка к  идеологии развития человеческого в человеке. И смена экономической парадигмы – переход от экономики хапка к экономике делиться.

Каким образом возможен такой переход в условиях диктатуры хапающих? На выборах? Это даже не  смешно. Нет, то есть можно и на выборах, конечно. Только не на тех, где кидают бумажки в урны. Выбрать нужно внутри себя. Выбрать хорошее, а не плохое. Государство развития, а не государство хапка. Ходить для этого никуда не нужно. И бросать в урны тоже ничего не нужно.

Другой вариант перехода? Революция? То же самое: если речь про взятие телеграфа, телевизора и  телефона, а также аэропортов и булочных, то и это даже не смешно. Революция нужно провести в себе. В себе нужно перевернуться и захотеть жить хорошо.

Всё начинается с  осознания. И не только с осознания, что так жить стыдно. С осознания, что мы к этой стыдной жизни не прикованы и что мы можем жить иначе. За осознанием придет желание. Желание же запустит творческий процесс. Когда вместо повторения идиотских (в медицинском смысле) мантр мы начнем думать, как нам начать жить лучше. Результатом же этого творчества станет практическая работа. Работа по  объединению и по налаживанию новых форм общественной жизни.

Что хотите сказать? Что жить в эту пору прекрасную не придется ни мне, ни тебе? Неправда. Для любого, кто присоединяется к этой работе, «прекрасная пора» наступает немедленно. В ту же минуту.

Я ведь толкую не  про Цивитас Солис, не про коммунизм. Не про идеальное общество – все в том городе богаты. Речь и о переходе от неосознаваемого исторического прогресса к осознаваемому. Речь о том, чтобы нам сорвать с глаз повязку, из-за которой, поднимаясь по леднику, мы то и дело попадаем то в одну трещину, то в другую. Насмерть мы не разбиваемся, конечно, – нас все равно вытаскивают, чистят и ведут вверх.

Но  насколько приятней идти с открытыми глазами и никуда не падать!  

Остановка в Люблино, когда едешь на поезде к Серпухову, когда-то называлось «Люблино Дачное». Почему мне об этом вспомнилось?.. «Дачное» – «дача» – «давать»... Черт знает, какие ассоциативные ряды крутятся в  голове…

Приговор в  Люблино удивил своей непредсказуемостью. Ну, в самом деле, кто бы мог подумать? Конечно, суд должен был встать на сторону Навального. Наш, самый справедливый в  мире. Ведь и ребенку понятно, как делаются миллиардные состояния в стране победившего капитализма. Навальный тут – и это как раз самое неприятное – ничего нового не сказал. Это и так все знают. И чего тут судить и пересуживать?

Ладно, грешно смеяться… Ребенку понятно и другое. У нас ни премьеры, ни простые миллиардеры в судах не проигрывают. Они у нас выигрывают. Всегда. Это, детка, наша с тобою страна. Суд у нас в таких делах работает по строго определенной схеме: защищает власть от народа. И в этом смысле судом не является вовсе. Какой же это суд, когда результат известен заранее? Это не суд. Судилище. Ну, или, сказать помягче, имитация суда, спектакль, фарс (всё никак у меня не получается помягче).

И тут вот какой вопрос возникает. А зачем в этом участвовать? В спектакле-то? В фарсе-то? Ведь участие обреченной стороны как раз добавляет спектаклю убедительности и  заставляет простаков верить, что всё взаправду.  

Хотите сказать, что нет простаков? Да, нет – есть. И много. 

Хотите сказать про трибуну для изложения своей позиции? Да, бросьте – мы живем не при Александре Втором. Какая трибуна? Власть позаботится, чтобы никакой трибуны у вас не было. Она вообще очень заботлива, наша власть.

Хотите – про Страсбург? Вот где найдет справедливость измученное судебным произволом сердце несправедливо обиженной жертвы. Может, и найдет. Но к тому времени кто-то из  троих умрет – или эмир, или ишак, или Насреддин. Когда Страсбург выпустит свой вердикт, общество уже не будет помнить, о чем он. Частному человеку всё равно приятно – денежки как никак, да и справедливость восстановлена. Но обществу в  целом Страсбург ущерб от неправового приговора не компенсирует: обманутые уже обмануты, головы, или что там у них, уже заморочены…  

В общем, куда ни  кинь… Нет резона для общественного деятеля участвовать в таких спектаклях. Это ж точно, как в «Буратино». Помните? «Здравствуйте, меня зовут Пьеро… Сейчас мы разыграем перед вами комедию под названием: «Девочка с голубыми волосами, или Тридцать три подзатыльника». Меня будут колотить палкой, давать пощечины и  подзатыльники. Это очень смешная комедия…» Помните, вижу, что помните…

А вот это тоже помните? «Карабас Барабас вбежал к начальнику города. В этот жаркий час начальник сидел в саду, около фонтана, в одних трусиках и пил лимонад. У начальника было шесть подбородков, нос его утонул в  розовых щеках. За спиной его, под липой, четверо мрачных полицейских то и дело откупоривали бутылки с лимонадом. Карабас Барабас бросился перед начальником на  колени и, бородой размазывая слезы по лицу, завопил:» Я несчастный сирота, меня обидели, обокрали, избили…». «Кто тебя, сироту, обидел?»  — отдуваясь, спросил начальник. «Злейший враг, старый шарманщик Карло…» . В подкрепление своих слов Карабас Барабас вытащил горсть золотых монет и  положил в туфлю начальника…  Начальник приказал четырем полицейским под липой: «Идите за почтенным сиротой и  сделайте все нужное именем закона».

Зачем в этом участвовать? Ну, захотелось почтенному «аблакату» (копирайт Ф.М. Достоевского) испортить себе некролог. Тут ничего не скажешь: человек деньги зарабатывает… Но зачем нам подыгрывать в этих карабасовых играх? Нам-то что за резон?

Наверное, кому-то какой-то резон может и быть. Если этот резон – личный. Но общественный?.. Никакого нет резона.

Та же история и с выборами. Да и со всем остальным та же история. У нас всё суверенное, всё своё, всё особое – и демократия, и выборы, и правосудие… Суверенное правосудие – это когда судит суверен, но ни в коем случае не суверена.

Зачем это нужно суверену – понятно. Но зачем это нужно протесту? Если он настоящий, а не тоже суверенный, не суверенов, не протест его величества,  то ни зачем это протесту не нужно. У них свои игры, у нас должны быть свои. Потому что исход их игр известен заранее: «Один полный, два пустых, да? Покрутил, погадал, думал — шарик угадал».

И тут не нужно быть провидцем. Маршировать в загоне они нам позволят. Они и больше позволят. Если это не дестабилизирует, то есть не делает нестабильной их власть.

Банально? Да и мне кажется, что банально. Но многим так вовсе не кажется. И они до последнего будут отстаивать свое право на роль Пьеро в судебных «33 подзатыльника» или свое право кидать бюллетени в урны.

И ничему научиться они не могут. А ведь вроде – умные. Но тогда почему они ничему не  учатся?

Ну, хорошо, а  какие должны быть наши игры? Лежать на диване? Не говорите глупости (хотя понимаю – трудно). Наша игра – выстраивание альтернативы. Выстраивание на  общественных началах. Альтернативной жизни. Альтернативной экономики. Альтернативных судов. Альтернативной демократии. Это не диван. Это тяжелейшая работа.

И именно  потому, что она тяжелейшая, так мало желающих ей заниматься. Ведь участвовать в  фарсе, пусть и в роли Пьеро, гораздо проще.

Попрошайничать стало не просто грехом. Попрошайничество стало оправданием беспредела. Попрошаек можно унижать, хватать, в общем, очищать от них города. И это в стране, застроенной церквями.

Интересно. Много здесь интересного. Со всех сторон интересно…

Если человек вынужден нищенствовать или если человек вынужден торговать своим телом,  кто в этом виноват?

Ответ нормального человека – виновато общество, которое лишает человека необходимого и выгоняет на  улицу. Продайте яхту Усманова или «Челси» Абрамовича, поделите выручку на стоимость достойной жизни среднего нищего, и получите число тех, кто был обкраден вышеуказанными уважаемыми товарищами. Простая арифметика. Хотя и  неприятная на слух.

Но это нормальная логика. В искаженной логике – виноваты родители, которые не смогли обеспечить. Их и надо к ногтю.

Идем дальше. Если человек не имеет возможности получить за свой труд деньги от государства. Кто виноват?

Опять-таки ответ нормального человека – государство, общество. Но хочет государство оплачивать журналистский труд Соловьева, а журналистский труд, скажем, Бабченко не желает. Что это означает? Означает, что государство приватизировано властью и  доверенные ему населением деньги тратит не в интересах общества, а в корпоративных интересах власти. То есть, выражаясь проще, власть ворует у  общества. Общество ей, власти деньги не для этого доверило. А общество чего смотрит? Чего позволяет себя обворовывать? Вот и ответ о виноватом.

 В искаженной же логике виноват не тот, кто не  платит, а тот, кому не платят.

Вот человек решает обратиться напрямую к обществу. Я, дорогое общество, на тебя работаю. Изволь мне за это заплатить. А то, как же мне удовлетворить свои витальные потребности? В еде, тепле и прочем. Что на это отвечает общество? Первое – а на фига мне тебе платить? Если ты и так на меня работаешь. Что я – дуро (средний род от «дуры»)? И продолжение – а чего ты вообще попрошайничаешь? Стыд-то какой!

А что не стыдно? А не стыдно силой или хитростью отобрать кусок у бедных, у бедного общества. Это не стыдно. Это нормально. Не стыдно и лакействовать у воров, получая от них подачки. И чем больше подачка, тем менее стыдно. Это нормально. Этим заниматься не стыдно. Почетное это занятие. Для уважаемых людей.

Вы видите на  улице ребенка, который просит у вас денег. Пусть просто просит. Нормальная реакция нормального человека? Дать. Или просит не ребенок, а старик. Та же реакция – дать. Или калека. Да хоть бы и молодой человек. В любом случае первая импульсивная реакция – дать. Ну, нечего вам дать – самим не хватает. Ну, не  давайте. Но набрасываться на просящего?.. Это что-то с нами интересное должно было произойти.

Почему набрасываемся? Тоже  не бином Ньютона. Оправдания себе ищем. Своей жадности – прежде всего. Отсюда и агрессия на того, кто будет в нас стыд. Стыд за соучастие в воровстве. Я имею в виду сравнительно честные способы отъема денег у неимущих. Почему отъема? Потому что если в одном месте прибавится, из другого убудет. Только не надо умничать про прибавочную стоимость. Вы поняли, о чем я вам толкую. Хорошо поняли. По глазам вижу…

Когда это с нами случилось? Давно. Очень давно. Не уверен даже, что в постсоветское время. Наверное, раньше. Но болезнь прогрессирует. И прогрессирует быстро. И история с  Оскаром здесь просто лакмусова бумажка.

Всё ведь просто. Посмотреть видео «задержания», и всё ясно.  Безотносительно к тому, что происходило до «задержания», полицейские, будь они, конечно, людьми, так себя вести не могли. И человеку с  неискалеченной душой здесь нечего объяснять. Ему это понятно без слов. На  уровне подкорки понятно. Наша психика устроена так, что определенные вещи вызывают сострадание без участия сознания, на рефлекторном, животном уровне.

Если только сознание специально не выстраивает фильтры, которые сострадание гасят. Вот именно такими фильтрами и становятся рассуждения о плохих родителях и стыдности попрошайничества. Включишь фильтр и готово: вместо стыда испытываешь чувство самодовольства. И можно продолжать жить по-старому.   

Когда рассматриваешь реакцию сети на всю эту историю, то самым интересным в итоге оказывается то, что даже за вычетом троллей на зарплате, которые любят родину и лично не просто так, а с интересом, так вот, даже за вычетом этих, назовем их так, людей, оказывается огромное, очень большое количество хороших господ с вывихом души. Вот он только что отстоял очередь к ребру того, кто прославлен своей помощью бедным. А вот он уже возмущается тем, что бедность имеет наглость напоминать ему о себе, о бедности, и готов грудью защищать обидчиков бедных.

Тут, правда, арифметика особая. Когда такой инвалид один, и это уже очень много. Но у нас он  не один. Боюсь – и не один миллион. И это значит, что душа вывихнута у всего общества.

А с вывихом, как вы знаете, далеко не уковыляешь.