Пресса о нас

Оригинал

фото: Глеб Щелкунов/Коммерсантъ

«Наша Версия» традиционно поздравляет самую продвинутую российскую радиостанцию с ещё одним прожитым ярким, насыщенным и напряжённым годом. И традиционно интересуется: что нового сегодня у «Эха Москвы»? кто пришёл? кто ушёл? для кого рассказывает «Сказки» Юрий Кобаладзе? откуда взялся «Дилетант»? что такое премия «тётушки Агаты»? Обо всём этом нам рассказал главный редактор «Эха Москвы» Алексей Венедиктов.

– Давайте начнём с последнего вопроса. Что за премия и что за Агата?

– Премия имени «Тётушки Агаты» была учреждена в 2017 году. Нетрудно догадаться, что она названа в честь знаменитой Агаты Кристи, опубликовавшей более 60 детективных романов. К участию в конкурсе принимались исторические детективы, написанные в 2016 году. Обязательное требование – события в них должны происходить до 1917 года. Редакционная коллегия выбрала трёх номинантов на премию – Валерия Введенского («Сломанная тень»), Николая Свечина («Дознание в Риге») и Антона Чижа («Лабиринт Просперо»). Лучшим историческим детективом стал роман «Дознание в Риге», автор которого получит памятную статуэтку и приз в размере 1 млн рублей на приёме в «Галерее художника» на Пречистенке 12 октября.

«Дилетант» – это исторический журнал. Я стал его издателем с осени 2015 года. Я ведь сам историк – 20 лет преподавал историю в школе. Однажды я заметил, что во Франции есть единственный журнал, который не переставал выходить даже во время немецкой оккупации – это Historia. А в России подобного журнала нет. И он появился.

– В вашей сетке вещания стало много интересных детских передач. Почему? Готовите новую аудиторию?

– Сперва у нас появилась «Детская площадка с папашей Бунтманом». Когда Сергея Бунтмана нет, его замещают четверо разных ведущих. Ещё есть передача «Отцы». Другая не менее интересная передача – «Открывашка». Темы там поднимаются одна занимательнее другой. Например, где в России жили динозавры? Как правильно собирать гербарий? Что такое «планетарий»? Обо всём этом рассказывают учёные. Неудивительно, что у программы очень высокий рейтинг.

– А «Сказки Кобаладзе»?

– Ветеран разведки (Юрий Кобаладзе – генерал-майор в отставке, длительное время работал в СВР. – Ред.) читает грузинские сказки с характерной интонацией, которую даже ластиком не сотрёшь. Слушателю очень нравится.

– Появились ли за минувший год новые программы?

– Начала выходить программа «Статус», которую ведёт известный политолог, специалист по проблемам законотворчества Екатерина Шульман. Сейчас веду переговоры с известным адвокатом Ильёй Новиковым (играл в передаче знатоков «Что? Где? Когда?» и как адвокат защищал украинскую лётчицу Надежду Савченко, за что из программы знатоков его попросили. – Ред.) о его приходе на «Эхо Москвы». В середине октября в эфире появится новая программа – «Наука на пальцах» вместо закрытой «Науки в фокусе». Она будет выходить совместно с «N+1» Андрея Коняева («N+1» – научно-популярное развлекательное издание о том, что происходит в науке, технике и технологиях. – Ред.).

– Иногда «Эхо Москвы» начинает говорить и по-украински. Есть много отзывов на сайте, что передача «Шо там у них?» (ведущий – Матвей Ганапольский) очень боевая!

– Да, первоначально она называлась «Шо там у хохлов?», но потом решили поменять название. На передачу звонят со всех уголков России, из Канады звонят, из Австралии. Призываем звонить наших слушателей и говорить с нами на украинском языке. Призываем звонить и самих украинцев. Звонят.

– Число слушателей растёт? В Москве их уже более 750 тысяч. А как в регионах?

– Сейчас возникла своего рода третья среда. Идёт отток посетителей с нашего сайта в соцсети. В «ВКонтакте» у нас уже более 112 тыс. читателей, в «Фейсбуке» – более 266 тыс. подписчиков, 1 млн 300 тыс. подписчиков в «Твиттере».

– А как поживает пресловутая «соляная кислота», о которой мы говорили с вами в прошлую встречу? Материал тогда так и пошёл в печать под заголовком «Мы плаваем в соляной кислоте…» За год её концентрация изменилась?

– Только усилилась! Мы видим, как одно за другим закрываются СМИ, идут сокращения, поэтому продолжаем плавать в соляной кислоте. Но мы научились в ней выживать. Для этого у нас есть скафандры и разные другие приспособления.

Оригинал

Оригинал

Оригианал — МК

Главный редактор «Эха Москвы» рассказал, когда Путин ответит на вопросы журналистов, а не обслуживающего персонала

Какова цена свободного слова в прямом эфире, по которому не пройдешься ножницами? Об этом лучше всех знают журналисты и спикеры радиостанции «Эхо Москвы», которой в этом году исполняется 27 лет. В октябре они и друзья редакции из других СМИ соберутся, чтобы отметить годовщину, вспомнить о профессиональных удачах и трудностях, заглянуть в загадочное будущее. А в качестве увертюры мы встретились с главным редактором «Эха» Алексеем Венедиктовым и задали ему несколько удобных и ряд неудобных вопросов.

— Какими ключевыми словами вы могли бы охарактеризовать свою радиостанцию?

— Профессиональная, провокативная, современная, агрессивная.

— А слово «независимая» присутствует?

— Независимость трактуется всеми по-разному. Невозможно быть независимыми от акционеров, тем более — от слушателя. И, наконец, никто не может быть независимым от капризов главного редактора. Редакционная политика определяется мной, и больше никем. А у моих журналистов есть право соглашаться или не соглашаться со мной. Вот в этом смысле мы — независимая радиостанция.

— Вы периодически выступаете с резкой критикой власти, оппонируете… Насколько это трудно и страшно? Или в нашей стране это нормально?

— По-моему, разговор должен идти не о нашей стране, а о нашей профессии. Это все равно что спрашивать у хирурга: нормально ли, что он оперирует в России, а не в Европе или Америке? Есть профессия — и, на мой взгляд, профессиональная пресса обязана всегда оппонировать власти, потому что власть принимает решения, которые затрагивают интересы наших слушателей, читателей и пользователей. И «пробовать на зуб» все решения и заявления представителей власти — наш профессиональный долг.

— А вы уверены, что власть прислушивается к оппонированию со стороны прессы и способна переменить некоторые свои решения?

— Смотря о какой прессе идет речь. Если речь идет об изданиях, которые находятся в прямой зависимости от государственных органов, то чего к ним прислушиваться, когда они по заказу работают? Если бы я кому-то давал заказы, то точно бы не прислушивался к нему, а распоряжался. Но я просто точно знаю, что люди, находящиеся с головой во власти, внимательно смотрят и слушают те каналы информации, которые им неподконтрольны. Для того чтобы понять, где есть «дырки», которые придется потом затыкать. Потому что мы специализируемся на обнаружении пробоин в государственном корабле, а власть должна их латать. В этом смысле чем больше власть использует независимые медиа — тем она более эффективна, взвешенна и разумна.

— Но наша власть может послушать-послушать, а потом взять да и вынести предупреждение, пригрозить закрытием издания…

— Может. Мы через это тоже проходим. Во власти — разные люди, с разными обидами, капризами, вменяемостью и тонкокожестью. Но тем не менее это не означает, что мы должны перестать делать свою работу. Наша задача в любом случае — сказать и показать. А потом, возможно, придется и отбиваться от нападок.

— И часто приходится отбиваться? Были случаи, когда ваша радиостанция висела на волоске: закроют — не закроют?..

— Я считаю, что мы вообще подвешены постоянно. Были и особенно острые моменты. Я напомню, что «Эхо Москвы» — единственное медиа в России, которое дважды публично критиковал президент Путин. Под телекамеры разбирал наши материалы. Это — не самая приятная история. Я себя утешаю тем, что если уж мы критикуем президента, то и президент как слушатель может нас критиковать. Вопрос, какими могут быть последствия его критики? Фатальных последствий до сих пор не наступало, но были случаи, когда наиболее ретивые чиновники пытались изменить нашу редакционную политику. Вспомним, как от меня требовали увольнения некоторых журналистов, а когда я отказался — стали угрожать, что уволят меня. Не состоялись: в итоге уволили не меня, а того, кто пытался на меня давить. Но тем не менее это была серьезная угроза.

Мы висели на волоске во время грузинской войны, когда премьеру Путину не понравилось наше освещение. Мне удалось тогда объяснить, что ему в папочках приносят лишь часть наших материалов, а не объемную картину, которую мы даем. Мы часто получаем претензии Роскомнадзора. Иногда соглашаемся, иногда спорим, иногда идем в суд. Это — часть нашей работы. И Россия в этом смысле не уникальна.

Посмотрите, как Трамп обходится с американской прессой. Закрыть ее он не может, но такого хамства по отношению к ней, какое он допускает, власть имущие в России никогда себе не позволяли. Фантастическое хамство — моих нервов не хватило бы, и я бы ответил или добивался ответа от политика за его слова.

— Вы аллюзией к Трампу напомнили о тех отечественных журналистах, которые любят утверждать, что у нас в России гораздо больше свободы прессы, чем в несвободной Америке…

— Это неправда. Западные политики устраивают вербальные атаки, а наша власть действует невербально: она меняет редакционную политику некоторых изданий настолько радикально, что пропадает смысл их читать. Зачем они, если все это можно найти в одном первоисточнике? В американской прессе разнообразия больше — там существует первая поправка к Конституции, которая не позволяет власти ограничивать свободу медиа и закрывать издания. Я помню, как делал интервью с американским послом в Киеве, и он начал говорить, что русская пресса ведет себя безобразно по отношению к Украине. Я его попросил вспомнить первую поправку, после чего он сразу снял свою претензию. Так что свободы слова там больше, а вот в России она приживается с трудом.

— Насколько эффективен или дефективен российский Закон «О СМИ» и как вы относитесь к Путину со своей позиции главного редактора: как к гаранту свободы СМИ или как к ограничителю этой свободы?

— Закон «О СМИ» у нас хороший, но, к сожалению, за последние 17 лет, в эпоху Путина, было принято порядка сорока поправок в разные законы, касающиеся медиа. И все эти поправки являются репрессивными по отношению к распространению информации и мнений. Они все сужали возможности медиа, а не расширяли их. Это — факт.

Второй факт заключается в том, что за эти годы погибло и искалечено очень много журналистов. По этому показателю Россия печально лидирует — вместе со странами, где идет физическая война, типа Судана. И власть не занимается всерьез расследованием этих трагедий и выявлением заказчиков. Тем самым она тихо поощряет других. Это сделало нашу профессию в России более опасной, и мы видим огромное число журналистов, которые за эти годы ушли из профессии. Просто испугались, не захотели рисковать.

И третья история заключается в том, что Владимир Владимирович относится к прессе не как к институту, а как к инструменту для достижения цели. И если этот инструмент в «плохих руках» — значит, его нужно либо вырвать из этих рук, либо поломать. В этом его искренне заблуждение, потому что пресса — это институт, необходимый обществу, и это очки от близорукости для власти. Если политики и министры не будут опираться на полноту информации, которую дают разнообразные медиа, не контролируемые из одного центра, а исходить только из докладов, которые им готовят приближенные, то их решения будут неполноценными. Можно не соглашаться с рецептами, которые мы предлагаем, но о болезнях нужно знать. А «придворные лизуны» о них не всегда докладывают.

— В нишу журналистов, которые бегут из профессии, приходят блогеры. Это хорошо заметно на примере политического контента. Может блогосфера со временем вытеснить и заменить профессиональные СМИ?

— Блогосфера собирает огромную аудиторию, но это только добавление к профессиональной прессе. Если черпать информацию исключительно из блогосферы, то возникают риски принятия неверных решений на основании недостоверной и непроверенной информации. Ведь нам информация нужна прежде всего для того, чтобы принимать решения. СМИ тем и отличаются, что отфильтровывают ложь, проверяют свой контент и гарантируют его достоверность.

Кстати, хочу сказать вашим читателям: не верьте тем, кто утверждает, что бумажная пресса скоро умрет. Я уже два года выпускаю исторический журнал «Дилетант» и вижу, как растут интерес и тиражи. И это происходит во всем мире. Недавно американский журнал Newsweek, который несколько лет жил только в Сети, вернулся к бумажной версии. Газета «Вашингтон пост» начала наращивать подписную кампанию именно бумажной версии. «Бумага», пережив определенный кризис, сейчас становится своего рода «элитным блюдом — для тех, кто понимает». Поэтому соцсети будут естественным образом конкурировать с традиционными СМИ, но их не вытеснят.

— Есть ли такие люди, которые хотят выступить в эфире вашей радиостанции, а вы их не пускаете?

— У меня существует черный список, и он публичный. В отличие от руководителей многих других медиа я объясняю, почему те или иные люди не приходят на «Эхо».

Во-первых, мы не зовем фашистов, то есть персонажей, чье поведение подпадает под определения Нюрнбергского трибунала, кто распространяет призывы уничтожать или изгонять людей в зависимости от их расы. Есть и персоны, к которым у нас индивидуальные претензии. К примеру, господин Дугин. Он, конечно, блистательный оратор, но я напомню, что в 2008 году он провел митинг на Триумфальной площади с требованием закрыть «Эхо Москвы». Мы его закрыли — для Дугина. Когда он проведет митинг за открытие «Эха Москвы» — я его пущу к нам. Или — господин Делягин, который оскорбил моих девочек-референтов. Журналист может ответить за себя в эфире, а референты в этом отношении беззащитны, поэтому я потребовал от Делягина принести извинения, но он продолжил их оскорблять в своем блоге. Я закрыл для него эфир. Господин Веллер оскорбил ведущую у меня в эфире — он не будет приглашен на «Эхо Москвы» до тех пор, пока не извинится.

То есть каждый запрет обоснован мной публично для слушателей.

— И обратный вопрос: о людях, которых вы хотите видеть в своем эфире, но они не приходят…

— Я уже девять лет бьюсь за интервью с господином Обамой и двадцать — за интервью с господином Путиным. Ну что же, подождем, мы живем долго. Помнится, президента Клинтона мы приглашали раз семь, а на восьмой он пришел. Мне думается, что нашим слушателям будет очень интересно услышать, как президент Путин отвечает на вопросы наших журналистов. Не лакеев, не обслуживающего персонала, а наших журналистов.

— А бывает, что гость спрашивает, с кем он будет в эфире? И начинает капризничать: «С этим я рядом не сяду»...

— Бывает. Я интересуюсь, почему… Бывает несовместимость. Я, например, оказался совершенно несовместим с великими артистками — Плисецкой, Вишневской, Образцовой… Я интервью с ними провалил. Поэтому бывают гости, которые по похожим причинам, по отсутствию «химии», говорят, что не могут с этим ведущим беседовать. Я отвечаю, что сегодня у меня дежурит именно этот журналист, я его менять на другого не буду. Значит, гость может прийти в другой день, в другой раз.

— Роль радиостанции резко возрастает в «минуты роковые»… Как вы сами оцениваете работу «Эха Москвы» в августе 1991 года, осенью 1993-го и в не столь уж давнее «болотное» полугодие?

— Когда случился путч 1991 года — нас отключили. Мы сочли это оскорблением, потому что радиостанция не нарушала никаких законов, и главный редактор Сергей Корзун решил, что мы должны продолжать выходить в эфир. Искали разные колодцы и разные способы, включая телефонную линию. Работали абсолютно профессионально, хотя я тогда получил свой первый и единственный выговор за то, что у нас не было членов ГКЧП в эфире. То есть освещение получилось однобоким. Я помню, как вывел в эфир из осажденного Белого дома председателя Верховного Совета Хасбулатова, чем очень гордился. А после интервью его охранник мне сказал: «А только что в программе «Время» объявили, что вас закрыли». Действительно, последний, третий указ ГКЧП посвящался нам — о закрытии «Эха Москвы», — и тут же они пали.

В 1993 году мы выполнили все правила журналистики: представлены были обе стороны конфликта, все возможные взгляды на него. Я выводил в прямой эфир самопровозглашенного президента Руцкого, где он говорил: «Товарищи, поднимайте самолеты, летите бомбить Кремль…» Потом люди из окружения Ельцина мне объясняли, как глубоко я был неправ, предоставив ему микрофон. А в момент того интервью одного из наших товарищей соратники Руцкого арестовали и держали под автоматами. Я этого не знал. Но в то же время в эфир выходили и сторонники Ельцина, и представители патриархии, и Конституционный суд…

Отличие эпопеи с «рассерженными горожанами» в 2011–2012 годах для нас заключалось в том, что их освещали многие. Если в 1991-м и 1993-м мы были единственными, то во время «болотных» протестов у нас не осталось никакой исключительности, кроме профессионализма. И мы выделялись из общей массы медиа только тем, что давали слово представителям «белых ленточек».

Давать слово тем, кого другие по конъюнктурным причинам не хотят слышать, — наше правило. Когда началась война в Ираке, американского посла не приглашали никуда, кроме «Эха Москвы». Когда свергли Саддама Хусейна, его посол оказался отключен от всех, и только мы его приглашали.

То есть мы считаем, что наши слушатели — грамотные люди, и они сами разберутся, кто прав, кто виноват. Мы с уважением относимся к аудитории и поэтому приглашаем всех, кроме фашистов и хамов.

Оригинал

Оригинал — «Собеседник»

Креативный редактор газеты «Собеседник» Дмитрий Быков поговорил с главным редактором «Эха Москвы» Алексеем Венедиктовым.

Так повелось, что «Собеседник» каждую осень публикует интервью с Венедиктовым, по консенсусному мнению, самым информированным инсайдером. «Эхо» можно любить или ненавидеть (а можно совмещать, как делает большинство), но потребность в нем не ослабевает.

Никакого назначенного преемника не будет

— Чем завершилось дело о сорока пяти миллионах недостачи, якобы вскрывшейся при проверке радиостанции?

— Пока ничем, и я очень благодарен депутату от ЛДПР, который по материалам «Лайфа» сделал соответствующий запрос. Я-то заинтересован в информации о финансовых делах «Эха» не как главред, а как миноритарный акционер. При Федутинове, прежнем генеральном директоре, я был в курсе нашего положения, и «Эхо» приносило прибыль. С тех пор как господа Громов и Лесин поставили нового гендиректора, Екатерину Павлову (жену заместителя Дмитрия Пескова), эта информация от всех сотрудников «Эха» совершенно закрыта. Хорошо, что она просочилась хоть таким путем.

— Вы не пробовали обратиться к Павловой напрямую?

— Пробовал. Безрезультатно. Видимо, у акционеров нет претензий — зарплата нам, во всяком случае, поступает исправно. А Лесин еще тогда, когда его снимали — хотя снимал его не я, а Эрнст с Добродеевым, — дал мне понять, что «Эхо» не обязательно закрывать — проще задушить экономически. И на этот счет у меня никаких иллюзий нет.

— Вы на посту уже дольше Путина — не думаете о преемнике?

— О преемнике пусть думают акционеры и журналисты «Эха». То есть никакого назначенного преемника не будет — будут нормальные выборы, как это пре­дусмотрено уставом. Человек, как мы знаем, «смертен, и иногда внезапно смертен»: на этот случай есть несколько человек, в любой момент готовых занять пост главного редактора. Если надо будет меня переизбрать, у акционеров вообще нет проблем — они могут меня сместить росчерком пера; у журналистов есть более длинная процедура…

— А у слушателей?

— А у слушателей вообще никаких проблем: они могут меня переизбрать одним нажатием кнопки. То есть переключиться, например, на радио «Шансон».

Передача власти уже идет

— У вас нет ощущения, что избрание Путина на очередной срок закончится катастрофой для страны?

— Нет, потому что Путин — мастер политического пируэта, разворота. Никто не знает, что срок грядущий нам готовит. Я бы никогда не поверил, что последнее его шестилетие окажется таким откровенно мракобесным.

— Ну, главный поворот случился все-таки в 2014-м…

— Значительно раньше. Как только было запрещено иностранное усыновление. За год до этого он говорил: считаю позором, что мы не можем сами усыновить своих сирот. Ольга Будина, актриса, фонд которой занимался проблемой усыновления, стала ему возражать: вы знаете, каких инвалидов усыновляют французы или американцы? Кто их здесь возьмет? Он успокоил: я не собираюсь запрещать, просто знайте, что лично я против. А через год это «лично против» превратилось в закон.

Следующий срок Путина может стать транзитным, то есть нацеленным на передачу власти, и этот транзит уже идет: Путин назначает сегодня на ключевые должности не братьев, а, так сказать, племянников. Не тех, кто называл его Вовой или Путей, а тех, кто при нем вырос. Посмотрите на Орешкина, министра экономического развития, или на большинство губернаторов последнего призыва: дети, тридцать пять лет! И с моей точки зрения — это хорошо: у них, по крайней мере, нет ностальгии по советской власти.

— Это старый спор. У меня, например, есть ностальгия по советской власти, а потому ценности свободы и просвещения имеют для меня кое-какую привлекательность…

— Но это не ценности советской власти. Это то, что она в свои последние годы уже не успевала уничтожить. Нет, для меня это новое поколение — как раз надежда на эволюцию.

Иное дело, что этот новый срок тоже может оказаться мракобесным — все вероятно, и грозные признаки есть. Например, Путин рекомендует рассмотреть вопрос о преподавании национальных языков в национальных республиках России. Это подрыв имперской сущности России — на ровном месте. Ведь если он «предлагает рассмотреть вопрос», на местном уровне это трактуется как запрет национального языка. И начинают протестовать учителя Чувашии, а в Татарстане это предложение попросту игнорируют: как преподавали, так и будем. Если он и дальше будет прибегать к централизации — да, катастрофа возможна. Та самая геополитическая, в его терминах, катастрофа, которую мы пережили в семнадцатом и девяносто первом.

— А большая война — возможна?

— Я никогда не соглашался с теми, кто сбрасывает со счетов эту вероятность. Более чем возможна. Не потому, что Путин ее начнет, а потому, что слишком многие хотят этим воспользоваться.

Путину недостаточно избраться — даже с заветным показателем чуть выше 70% (допустим, 71,2 — какая приятная, достоверная цифра!) Ему нужна любовь. Любовь иссякает — ее прилив после Крыма был достаточно долговечным, но нужны новые стимулы. Танковый рейд на Киев — чем плохо? Сейчас стрелять никто не хочет, но случись что — и Порошенко тоже не прочь объединить вокруг себя людей. Тем более что в сознании Путина вой­на идет. Он человек своей прослойки, офицер КГБ эпохи позднего Брежнева, он уверен, что все хотят нас схарчить, и для него холодная война не заканчивалась никогда.

Путин — возвращение в эпоху Брежнева

— Как по-вашему — любимый вопрос, который я задаю всем: Путин — это Юлиан Отступник или возвращение к подлинной России?

— Вопрос действительно хороший; он, несомненно, возвращение, но не к подлинной России, нет, а к России, очень глубоко укорененной: к эпохе Брежнева, которую многие считали идеальной для страны. Самой спокойной и самой плодотворной. Застой — когда власть сама живет и другим дает, когда идет холодная война, не переходя к горячей, когда нет абсолютной бедности и слишком крикливого богатства, когда есть коррупция — но она повсеместна, и никому не обидно… Эта эпоха разлагает, нет слов, но она комфортна. До поры до времени.

Настроения начали меняться, это факт, но пока Путин остается представителем большинства и отражает не столько его чаяния, сколько его страхи. Он классический представитель партии страха. Как и Трамп в Штатах со своими духовными скрепами, по-своему ничуть не менее одиозными. Он отражает глубинные страхи средней Америки: а вдруг наши места займут мигранты?! А вдруг мы попусту тратим средства, устанавливая в мире демократию? А вдруг опять кризис, и все из-за интеллектуалов и айтишников? Ле Пен — тоже партия страха, и ее тридцать процентов для Франции — это много. Посмотрите, сколько набрала в Германии «Альтернатива» — больше 10%. В разных местах эта партия страха добивается разных результатов, но есть она везде.

— Сегодня страх уступает место злобе, и в Штатах тоже…

— И в России его меньше, согласен. Ведь люди, которые пришли на митинги к Навальному в Омске, Новосибирске и Екатеринбурге — их было действительно очень много, небывало много для этих регионов, — они прекрасно осведомлены, что на каждого из них будет заведен файлик. Все они засняты, переписаны, подконтрольны — например есть директива закрывать военную карьеру для всех участников протестных митингов.

— Вы страшно меня огорчили. Я, как и большинство россиян, сплю и вижу, как бы сделать военную карьеру…

— А вы не шутите — в закрытых системах вроде поздней советской власти для представителей бедных семей было три социальных лифта: армия, ГБ и комсомол. Путин воспользовался ГБ…

— Путин из бедной семьи?

— Даже по советским меркам — бедной. Это надо учитывать в первую очередь. Так вот, армия и силовые структуры — до сих пор идеальная карьера для огромного большинства российского населения. И если столько людей готовы отсечь эту возможность — значит, настроения в самом деле поменялись. Не говоря уж о том, что победа гудковского списка на муниципальных выборах в Москве — это очень серьезный знак. В Кремле — а главное, на Старой площади, в администрации — над этим задумались очень серьезно. Оказалось, что демократы способны выигрывать без санкции Навального, то есть Навальный — уже не единственный и не г­лавный.

— Что такое Москва?!

— Москва — лицо страны. И Петербург, где настроения еще радикальней. Вот тогда и появилась, насколько я знаю, идея несколько разнообразить скучные выборы. Возникло предложение выдвинуть женщину, причем молодую, причем нестандартную. Вброс о Ксении Собчак прошел через серьезные имиджевые СМИ — не только «Ведомости», но и Русскую службу Би-би-си.

— Собчак уже несколько раз открестилась.

— Я ее тоже спрашивал, причем непублично. Она утверждает, что с ней ничего не согласовывали. Я думаю, они действовали так: вбросили слух, поставили ее на прослушку и сделали свои выводы — о том, например, что она в принципе не прочь. В любом случае некоторое оживление выборов планируется — думаю, Навального не допустят, но возможен Явлинский. Выборы по старому сценарию — клоунада Жириновского и два спойлера в виде Зюганова с Мироновым — скорей всего не предусмотрены.

Володин покончил с наследием Суркова

— А допускаете вы то, о чем заговорили многие — внезапный уход от власти после победы на выборах?

— Здесь я плохой эксперт, потому что в мае 1999 года тогдашний руководитель АП Александр Волошин позвал меня попить чайку и поинтересовался: как я отношусь к перспективе добровольного ухода Ельцина от власти? Я сказал: обсуждать нечего, этого не может быть никогда. В декабре я оказался, мягко говоря, не прав. Так что гадать бессмысленно, вопрос в ином: если уходить, то куда? Какой это будет орган власти — вроде Госсовета, например? Путин идет на выборы в образе отца нации. Как законодательно оформить должность отца нации — в 2024 году или ранее, неважно? Ясно одно: если это и способ передачи власти, нужно сразу обеспечить себе более авторитетную власть. В бытность мою школьным учителем директор школы ушел с должности, но остался преподавать. Начался развал, все бегали жаловаться к нему — такого двое­властия больше не будет.

— Не планируется ли к выборам — коль скоро их решили оживить — некое послабление по идеологической части?

— Нет, конечно. Зачем?

— Но у вас постоянно говорят про «утрату монополии на насилие» — с этим ведь нельзя мириться?

— С этим и не будут мириться. Довольно скоро последует окрик и даже рявк. Они уже зашевелились. Собственно, это наследие Суркова — это ведь от него исходила идея, что власть не должна бить демонстрантов, пусть их разгоняют добровольцы из народа. То есть когда народ бьет народ — это можно. Но тут оказалось, что сдержать этот процесс, когда он выпущен из бутылки, довольно трудно. В результате клерикалы-радикалы несколько отыгрывают назад. Думаю, что Володин с этой практикой покончил и реанимировать ее не даст.

— А драки мигрантов — не из этой же серии «монополия утрачена»?

— Это решается еще проще. Сергею Семеновичу скажут: что это у вас там расшумелись, а?! И Сергей Семенович решительным движением ногтя…

Украину мы потеряли навсегда

— Есть ли шансы на оправдание Улюкаева и Белых?

— Нет. Не для того, так сказать, проливали тушь-7. Это все проделывалось демонстративно и не ради экономических либо юридических целей. Адресат — либералы: смотрите, что будет. Улюкаев, Белых, Серебренников — смотрите на эти демонстративные, шумные задержания с доставкой из Петербурга в Москву, со спецоперацией в ресторане… Людей из противоположного лагеря тоже сажают — но тихо. Как Квачкова. А этих — громко, и президент неоднократно говорил, что ему доставили оперативную информацию, она его убедила, и доверие утрачено. Так что — их, конечно, не выведут во двор и не расстреляют, но оправдывать не будут, система так устроена.

— А мне показалось, что массам могут кинуть Сечина… перед выборами-то…

— Кто такой Сечин?

— Многие считают, что второй человек в государстве.

— Для большинства его имя ничего не значит, и никакого смысла кидать его массам нет. Обратите внимание, кого обычно кидают — либералов вроде Ливанова. Да и то эффекта ноль. Сейчас власти совершенно не о чем беспокоиться.

— Тем не менее она беспокоится.

— Беспокоится она, как всегда, не столько о внутренних делах, сколько о внешних. О санкциях, например.

Ангела Меркель, насколько мне известно, еще в мае дала понять: уйдите из Донбасса, и мы сделаем все, чтобы снять санкции. Путин ответил: как только мы уйдем из Донбасса, там начнется резня. И есть основания полагать, что он прав: никакого партизанского движения в поддержку Украины в Донбассе нет, больше миллиона человек оттуда уехали, остальные за сепаратистов. Нет, Донбасс не удастся впихнуть в Украину, это Карабах — ровно такая же многолетняя и неразрешимая проблема. Одинаково нужная и России — чтобы пугать, — и Украине, чтобы все на нее списывать.

Путин искренне полагает, что русские и украинцы — один народ, который искусственно поссорили американцы. Он еще не понял, что никакого одного народа не было и, главное, не будет впредь.

В общем, ситуация такова: Крым мы взяли — и похоже, навсегда. Украину потеряли — и тоже, похоже, навсегда.

Даты:

1955 — родился в Москве 18 декабря

1978 — начал работать у­чителем истории в школе

1990 — стал корреспондентом радиостанции «Эхо Москвы»

2006 — попробовал себя в качестве ведущего на телеканале «Домашний»

2016 — вошел в Общественную палату Москвы

Оригинал — «Собеседник»

Оригинал

Автор — Илья Азар, спецкор «Новой газеты»

«Деньги растут на деревьях»

— Что у вас происходит с деньгами? В телеграм-канале Mash писали, что все плохо.

— В 2014 году господин [экс-глава «Газпром-Медиа» Михаил] Лесин и господин [первый замглавы администрации президента РФ Алексей] Громов назначили нам нового генерального директора [Екатерину Павлову], снеся старого. Когда мы Лесина сняли, то через три дня я с ним встретился, и он мне сказал: «Я не сумел тебя сковырнуть политически, мне начальник не дал, но я тебя уничтожу экономически».

Мы, собственно говоря, до сих пор имеем назначенного Лесиным генерального директора.

Поэтому в известной степени я благодарен и Mash, и депутату от ЛДПР [Александру Старовойтову], который направил запрос [в налоговую]. Ведь я миноритарный акционер, который контролирует треть [акций], я член совета директоров, я главный редактор, но я не знал этих цифр.

— Цифр убытка?

— Если они точные, конечно. Мне же цифры не присылают, даже несмотря на мое требование. Я не знаю ни исполнение бюджета 2016 года, ни бюджет 2017 года. Мне говорят, что это не мое дело, что это дело генерального директора. Но если мы памятуем о том, что говорил господин Лесин в декабре 14-го, то [цифры] меня не удивляют.

— То есть вы хотите сказать, что за неделю так ничего и не узнали?

— Нет.

— Вы не хотели или у вас не получилось?

— У меня не получилось. Я встречался с некоторыми членами совета директоров из «Газпром-Медиа» (владелец «Эха Москвы». — «Новая»), но мне было сказано, что есть генеральный директор. Хотя его назначил, как я понимаю, господин Громов.

— А вы с Павловой не общаетесь, что ли?

— Она мне не отвечает на письма. Что я могу сделать?

— А телефон?

— Нет, ну я пишу официальный запрос. Я член совета директоров, я миноритарный акционер, но мне не отвечают на письма. Мне по телефону цифры не нужны, мне нужен документ.

Значит, налоговая проверка найдет этот документ и предоставит его.

— Вы же известный мастер переговоров.

— Послушайте меня. Когда пришел господин Лесин, была задача уничтожить «Эхо Москвы» как самостоятельную станцию с самостоятельной редакционной политикой. Задача не изменилась.

— То есть ваш генеральный директор сама уничтожает компанию?

— Я об этом узнал из «Лайфа».

— Там пишут, что у «Эха» убыток в 41 миллион рублей в прошлом году.

— Еще раз. Я ничего не могу сказать, у меня нет цифр.

— А как же вы живете-то? Вы же должны понимать…

— Насколько я знаю, и бюджет на 2017 год не утвержден. Что значит, как я живу? Я миноритарий. Так я и живу.

— Я имею в виду как главный редактор.

— Зарплата пока выплачивается без опоздания. Убытки — это же не вопрос главного редактора. Я расходная часть бюджета как главный редактор. Я не занимаюсь доходами, я не занимаюсь рекламной политикой. И не занимался никогда.

Деньги растут на деревьях, как известно. Для меня как для главного редактора.

— Но вы же должны интересоваться. Может, завтра все закончится.

— Почему вам это удивительно? Это, повторяю, три года длится. Специально поставленный человек.

— Ну хорошо. А перед этим было все нормально?

— А перед этим мы выплатили дивиденды, на это есть все бумаги. У нас 2013 и 2014 годы были в плюсе. Это точно. И тогда генеральный директор допускал меня до всех цифр.

Мне сейчас совет директоров запретил говорить. У меня все документы, которые есть, которые не имеют отношения к деньгам, — конфиденциально, для внутреннего пользования, чего раньше не было.

— Слушайте, если вам три года назад назначили вражеского гендиректора…

— Почему вражеского? Для акционеров — дружеского. Генерального директора, с которым мы не совпадаем в понимании развития «Эха Москвы». Но это право акционеров…

— Вы же, наверное, как-то должны были попытаться.

— Я попытался. В результате, как вы знаете, этот год начался с того, что мы вынуждены были американского акционера увести под ноль. Все были удивлены, включая высшую власть, потому что по закону [у иностранного акционера] не больше 20% должно было быть. Мы сделали 19,92%. И тогда, видимо, чтобы мы не имели американской юрисдикции в случае конфликта, нам и — внимание! — только нам протолковали закон так, что должен быть ноль.

Мы сделали ноль.

— Но вы же понимали, что будете сидеть на пороховой бочке…

— Мы сидим на пороховой бочке 27 лет. Это работа такая. Напомню, что когда нам был один месяц, президент Горбачев сказал: «Что это за вражеская станция под стенами Кремля говорит о том, что солдаты направляются к Москве»?

— Но Лесин поджег фитиль, можно сказать, а вы не видите этот фитиль, не видите, насколько он близок к бочке.

— Да, потому что так функционирует система. Что я могу сделать по этому поводу? Я могу продолжать свою редакционную политику, как я ее понимаю. Я ее продолжаю, и она не меняется.

— Хорошо. Если вы до 2014 года были в плюсе и ничего не изменилось в работе радиостанции, то откуда долг?

— Спросите у генерального директора.

— Но вы же можете предположить?

— Могу вам сказать, что фонд заработной платы не вырос.

— В статье Mash еще написано про какие-то премии.

— Может, в администрации они есть. Редакция и журналисты «Эха Москвы» премий не получают.

— Чему, наверное, они не очень рады.

— Не очень рады, но денег нет, и мы это понимаем. И они это понимают.

Я, например, вынужден был разрешить сотрудникам работать параллельно на другие медиа, что раньше было запрещено. У нас нет серой кассы и не было, у нас все в белую. Есть неплохая инфляция с 2014 года, но я ничего не могу сделать. Я себе сократил зарплату на треть — все, что я могу. Это демонстративный жест, конечно.

— Перед этим еще был наезд на вас со стороны Мосгоризбиркома.

— Несколько наездов было, причем запрос в Мосгоризбирком от депутата КПРФ был по поводу того, что тому избиратель сказал, что якобы на «Эхе Москвы» было нарушение в День тишины. Якобы!

Затем выходит председатель Мосгоризбиркома и говорит: «Там было нарушение». Хотя разбора еще не было, и у меня не запрашивали ни расшифровки эфиров, ни мое мнение по этому поводу.

Это наезд, совершенно верно. Еще нам тогда же Роскомнадзор прислал письмо про 4 нарушения на сайте. Мы еще об этом не говорили.

— Сейчас?

— Да, сейчас. Члены совета директоров «Газпром-Медиа» впервые со мной согласились, некоторые из них, что все как-то одновременно посыпалось.

— Они вообще на вашей стороне?

— Они на своей стороне, я думаю. Мы же понимаем, что они акционеры поневоле. Мы — такой чемодан без ручки, нести неудобно, а бросить нельзя.

— Вас могут уволить?

— Меня могут уволить в три дня без объяснения причин, разорвать контракт. Но это должен делать совет директоров.

— А зачем тогда у вас проходят выборы главного редактора?

— Если меня увольняют, то автоматически в соответствии с уставом один из моих первых заместителей становится исполняющим обязанности главного редактора и объявляет выборы.

— Мне казалось, что выборы — это защита от увольнения.

— Нет, нет. Это защита от назначения. Весь смысл в том, что если журналисты избрали главного редактора, а акционеры согласились, то уволить акционеры его могут в соответствии с законом «Об акционерных обществах», а назначить [другого] не могут. Поэтому Лесин говорил: «Я тебя уволю, но что я буду делать с твоими сумасшедшими первыми замами?»

— Их же тоже уволить можно.

— Невозможно, они и.о. А в год после выборов или в год перед выборами вообще журналиста уволить невозможно. А у нас выборы каждый год.

— А вас можно?

— Меня можно как главного редактора, но я еще веду передачу, поэтому как журналиста меня с «Эха» уволить нельзя, ведь я освещал в передаче выборы.

«Осталось три СМИ, которые не контролируются Кремлем»

— В последнее время зачистка СМИ, которой давно пугали, все-таки произошла.

— Да. Год тому назад я говорил, что перед новыми выборами общий тренд будет на зачистку СМИ. Помешал, конечно, интернет, в который они внезапно бросились год назад с головой, потому что увидели там угрозу. Но и про нас, маленьких, про традиционные СМИ, не забывали.

Что происходит с «Ведомостями», где издатель, хоть и неформальный, лишен гражданства? Это вообще что? Про РБК, «Газету.ru», Lenta.ru даже не хочу говорить. Про «Коммерсантъ» давно понятно, что у Алишера Бурхановича [Усманова] есть обязательства.

Что у нас осталось из традиционных СМИ? «Дождь» и «Новая газета».

Независимые от Кремля традиционные медиа дожимают, это правда. Но это не меняет нашу традиционную редакционную политику.

— То есть осталось три СМИ?

— Которые не контролируются впрямую Кремлем? Да.

— А к выборам и они будут контролироваться?

— К выборам — посмотрим. Это вопрос не только конкретно этих выборов, это вопрос вообще зачистки пейзажа в преддверии всяких сложностей.

— Но у вас же есть друзья влиятельные, они-то что вам говорят?

— Общая ситуация ухудшения вокруг страны неизбежно приводит к тому, что люди занимают оборонительную позицию. Те, которые нормальные. А те, которые не совсем нормальные, переходят из оборонительной позиции в агрессивную. И их все больше.

Синдром «осажденной крепости» и синдром «пятой колонны» существуют реально. Те люди, которые еще 4 года назад посмеивались над такой конструкцией, сейчас являются частью этой конструкции.

С другой стороны, конечно, сильно напрягает эффект навального, с маленькой буквы, потому что там теперь не только Навальный, но и Удальцов. В политической зоне возникли неконтролируемые лидеры с неконтролируемыми стратами внутри аудитории.

Режим Путина всегда позиционировал себя как режим умеренный, хоть и с уклоном в консерватизм и империализм. И вдруг у вас радикалы вокруг Навального, радикалы вокруг условного Удальцова, мракобесные радикалы вокруг условной Поклонской. То есть появились шипы, и от этого тоже возникает нервная почва, как говорила моя бабушка.

— «Эхо Москвы» всегда называли громоотводом.

— Так говорили они, а не мы. Нам все равно, как нас воспринимают.

— То есть вас не тронут.

— Я себе очень хорошо представляю, когда к Владимиру Владимировичу войдут люди с папочкой, и он скажет: «Надоели». И всё. Тогда можно меня уволить, можно радио обанкротить.

И генеральный директор-то найдет себе другое место, не волнуйтесь.

«Мне интересно носить кардинальскую шапку»

— «Эхо Москвы» стало фактически единственным СМИ, которое активно освещало муниципальные выборы.

— Абсолютно. Мы единственное СМИ, которое освещало, и только нам и предъявили: мол, какого хрена освещали.

Наша работа — освещать. Я тупой, у меня работа такая — ваше говно вывозить.

— Я так понимаю, что освещение это было за деньги?

— Были, конечно, выкуплены контракты, и генеральный директор хвалилась, что заключила их. Но были люди, которые в своих передачах говорили про выборы, потому что считали, что эти выборы важные. Пархоменко, Латынина, Шульман — какие деньги?

— Такие рекламные контракты через вас идут?

— Нет. Кац пришел ко мне, а я его отправил к Павловой, потому что я деньгами не занимаюсь. Заработало «Эхо» честно. Пришли жириновцы — и такой же контракт с ними заключили. С КПРФ или «Единой Россией» было бы так же.

— А что, как вы думаете, произошло вообще на муниципальных выборах?

— Для меня произошла одна очень важная вещь: результаты выборов показали, что у Навального нет ключа от ядерного чемоданчика оппозиции, и без его поддержки демократы могут избраться во власть.

— Это единственный вывод?

— Это самый главный вывод. А что, собственно, остальное? Пришли молодые, порвали тех, кто не захотел прийти, и избрались. Так это же отлично. Это те же самые 27% Навального [на выборах мэра в 2013 году], грубо говоря. Или 20% процентов Прохорова. Эти люди были всегда, просто их надо было мобилизовать.

Совершенно понятно, что политически и технологически Гудкову и Кацу, удалось мобилизовать небольшую часть московского электората и перебить с помощью технологий современных старые технологии. Но это не удивительно, ведь если люди хорошо работают, они имеют большие шансы выиграть.

— Мне даже показалось, что там, где «Единая Россия» проиграла, она чуть ли не в поддавки играла. Например, в Хамовниках у нее не было никакой агитации.

— Нет, никакой игры в поддавки не было. Это было решение тех людей в мэрии, которые так решили проводить кампанию. Было сделано все, чтобы не было явки, так как была уверенность в том, что партия власти с помощью административного ресурса приведет тех, кто обычно приходит, а оппозиция не сумеет мобилизоваться. Они проиграли на этом.

— Кстати, если вы внимательно посмотрели итоги выборов, «Единая Россия» же на самом деле даже выиграла.

— Нет, они не выиграли. Статистика — это лукавая цифра.

— Но раньше у коммунистов было достаточно депутатов, чтобы выдвинуть своего мэра, а теперь никто, кроме «Единой России», сделать этого не может.

— Даже смешно говорить. Если уж Навальному дали [подписи в 2013 году], то коммунистам точно дадут. Даже вопроса нет. Все парламентские партии выдвинут кандидатов в мэры, даже не волнуйтесь за них вообще. Вообще коммунисты, ЛДПР и справороссы в Москве — это крылья одной партии. 200 коммунистов или 40 коммунистов — это не важно, ведь все партии поддерживают Путина и Собянина.

— Но есть версия, что эта победа демократов вернет веру избирателя к политическому процессу и придаст легитимность президентским выборам. И теперь уверовавшие в демократию люди снова пойдут голосовать за условного Явлинского.

— Я не разделяю теорию легитимности. Владимиру Владимировичу Путину не нужны никакие подтверждения своей легитимности. Все эти слова как раз идут от тех, кто не хочет ходить на выборы. Даже получив 25% голосов населения, Путин — легитимный президент, а Собянин — легитимный мэр. И эти разговоры про легитимность — в пользу бедных. Вот в Свердловской области не зарегистрировали абсолютно незаконно Ройзмана, он вместе с Навальным объявил бойкот, но губернатор Куйвашев спокойно избрался — и что? То же самое здесь.

А то, что во главе нескольких собраний встали представители оппозиции, это важно. Вот депутаты Басманного округа собираются делать запрос по поводу установки бюста Сталина на их территории. Они могут затребовать документы, посмотреть, почему на арендованной земле поставлен бюст Сталина. Вот вам, пожалуйста.

— А что думаете про Собчак, которая якобы на выборы президента пойдет?

— Она имеет право? Имеет. Пусть идет. Давайте вспомним, что господин Навальный не смог бы быть зарегистрирован кандидатом в мэры в 2013 году, если бы «Единая Россия» ему не дала голоса. И кто-то посмел назвать его спойлером, кто-то посмел говорить о его сговоре с Собяниным, или с Путиным, или с Володиным? Да нет, конечно. Он этим воспользовался, был абсолютно прав.

Это дало возможность показать, что в Москве 27% голосуют не так, как большинство. Отличный был эксперимент. И пусть идут все. Я за то, чтобы Навального, Собчак, Явлинского зарегистрировали — всех, кто захочет. Я вообще противник муниципального фильтра.

— А вы сами не хотите пойти?

— А я не занимаюсь политикой в том смысле, в каком это имеется в виду. Мне это неинтересно. Политика — командная игра, политика — игра компромиссов. А здесь я первое лицо. Я хочу променять свое первое лицо на 147-е? Нет, конечно. Даже в команде правящих.

— Почему?

— Я на седьмом десятке. Мне интересно другое. Мне интересно носить кардинальскую шапку.

— Серую?

— Конечно. А не корону.

— Но это же игра. Вы же не являетесь никаким серым кардиналом.

— Не являюсь, конечно. Я вообще кардиналом не являюсь. Я маленькое провинциальное радио, как известно (улыбается).

«Мы просрали СММ»

— Вы недавно назначили отдельного главреда по соцсетям. Работа уже началась?

— Мы не можем найти людей. Это совершенно новая среда.

— Эсэмэмщиков не можете найти?

— Эсэмэмщики у нас есть. Прежде всего нужны стратеги, нужны помощники, которые соображают, как двигаться. Для меня примером является Washington Post, где начала расти бумага. Я хочу понять, как найти стратегов, которые понимают, как будут развиваться соцсети, а их нет.

Параллельно я занимаюсь бумагой, я занимаюсь журналом «Дилетант», у которого продажи растут на две-три тысячи экземпляров каждый месяц. Сейчас он составляет 65 тысяч, из которых 42 мы продаем через киоски. Я понимаю, как двигаться, я понимаю, как зайти в «Ашан», как зайти в «Пятерочку», я понимаю, в какие киоски надо давать 20 экземпляров, а в какие один.

— Вы лично этим занимаетесь?

— Я занимаюсь этим лично, конечно. Это новый проект, я молодой издатель. Я его взял два года назад, когда Сергей Зверев отказался его финансировать и перезапустил. В первом году вернулось 30% в деньгах, в этом году за 8 месяцев уже 95% от вложенных. Мне интересно войти в неизвестную зону. Через год я точно выйду на прибыль.

— Тогда вам и «Эхо Москвы» не нужно.

— Мне «Эхо Москвы» нужно, конечно, но мой бизнес — это «Дилетант». Но возвращаясь к соцсетям, надо сказать, что все развивается настолько быстро, что мы их просрали, безусловно. Я имею в виду «Эхо».

— Вот я и хотел спросить, не поздно ли вы задумались о соцсетях.

— Мы поздно задумались, потому что я не считал YouTube какой-то отдельной историей. Твиттером мы занимались, у «Эха» миллион 300 тысяч фолловеров, 257 тысяч в Фейсбуке. Но YouTube мы просрали. И вот сейчас это надо понять, разобраться в том, что делает Дудь и компания, разобраться, почему у них миллионники. Не только потому, что они матом могут, так я тоже могу.

Я сейчас пытаюсь анатомировать, что в видео происходит и куда мы должны двигаться. Это же не просто эфиры транслировать.

— Просто это молодежная аудитория, которая к вам не придет.

— Это не так. Это была молодежная история до Дудя. Но не просто так Дудь ушел брать интервью у Навального и Ходорковского. Какой молодежи интересен Ходорковский? Вы о чем? А он уходит туда и правильно делает.

— Это просто диверсификация. В основном у него рэперы и шоу-бизнес.

— Это же не количеством берется. Я вам приведу пример про телеграм. Меня очень долго уговаривали вести канал, ведь у меня есть блог на сайте, где ежедневно 600 тысяч уников. Но меня наши стратеги уговорили, и у меня всего 32 тысячи подписчиков в канале.

Но мы сделали эксперимент: разместили мое эссе и в телеграме, и на сайте. На сайте — 100 тысяч, в телеграме — 27 тысяч просмотров, но на телеграм сослались 17 СМИ, а на сайт — ни одного. Вот стратегическая история. Давайте это исследовать.

Мы только в начале пути. Это все в движении. Мы находимся в стадии турбулентности в развитии медиа. Говорят, делать подкасты, а у нас же все радио — подкасты.

Я в переписке с Пашей Дуровым, мы общаемся. Я не понимаю, и мне это очень интересно. Мне всегда интересно то, что я не понимаю. Телеграм-каналы, мессенджеры — давайте там побарахтаемся, побултыхаемся. Это мне интересно. А чего мне в политике интересно? Я все знаю. Я не все знаю по решениям, но представляю конструкцию, как это движется. Вы можете проверить, что я говорил год назад, что я говорил три года назад, — вот оно [все случилось].

— Вы «Сетевизор» давно запускали, но тренд не поймали.

— Не поймали. Лично моя ответственность, конечно, я упустил. Я не упустил Твиттер, поскольку я сам в Твиттере и в Инстаграме, меня больше нигде нет, поэтому это я двигал. А то, что я не понимал, я не двигал. И это ошибка. Я не фейсбучный. Сейчас все пошли — «Одноклассники», «ВКонтакте», Фейсбук. Мы всюду сейчас. Мы начинаем расширяться. Поздно. Вдогонку. Мессенджеры. А что еще будет? Не знаю. Вот я сижу, кручусь на кресле и смотрю. Поэтому мне и нужна третья редакция. Я уже не успеваю. Поэтому нужен третий главный, 30-летний, который с ума сходит по всем этим делам.

— Аудитория у «Эха Москвы» вообще падает?

— Аудитория закончила падать, я бы сказал. Она сначала упала из-за Украины, когда процентов 10–15 аудитории ушло, так же как с National Public Radio во время войны в Ираке ушло. Потом она еще продолжала падать, но начала расти аудитория соцсетей. Люди просто хотят слушать здесь, а не там. Люди не слушают радио, они слушают подкасты на сайте. Люди не хотят читать сайт, им достаточно нашего Фейсбука или Твиттера. На самом деле никакой катастрофы я здесь не вижу, я плюсую. Все равно мы в первой десятке из радиостанций Москвы, а по цитируемости мы стоим на первых трех местах. Я не вижу здесь больших проблем.

«Я могу доносить до Путина и доношу»

— А что говорят в Кремле про все эти нападения последние на политиков, культурных деятелей, журналистов?

— Все понимают, что это уже зашло за рамки. Депутата «Единой России» где-то в Краснодаре облили зеленкой. История с Учителем, где кидали все эти штуки, сжигали машины. Я думаю, что это сильно подтолкнуло Следственный комитет и МВД этим заняться. Завтра на «Единую Россию» будут нападать, а послезавтра дохлую кошку бросят в окно проезжающего [президентского] кортежа.

Но конкретно по Навальному ничего искать не будут, а по журналистам будут. Это все очень опасно. Но для меня самая опасная история — это не про Навального, а про русский язык в национальных республиках. Российская империя развалилась ровно поэтому, ведь все национальные окраины поддержали сначала Февраль, потом Октябрь.

— Как и Советский Союз.

— Совершенно справедливо. Они все в августе 91-го года стали заявлять о суверенитете. Это в третий раз. Я думаю, что это большая ошибка.

— Мне кажется, рано об этом думать.

— Нет, это не рано. Это то, что делает Порошенко сейчас. После того как Порошенко подписал закон о языке, про Донбасс можно забыть. Люди будут говорить: «Наши дети не будут обучаться на родном языке? Да хоть в Украине живите, хоть в Канаде, но это наш родной язык» Это то, что сейчас происходит в наших республиках, один к одному. Кто у кого это свистнул — Путин у Порошенко или Порошенко у Путина — это другой вопрос.

— Ну так донесите про это наверх.

— Да, могу доносить и доношу. К сожалению, с того момента, как Путин подписал поручение, у меня не было ни одной встречи с людьми, которые могли бы ему это сказать. Надеюсь, с ним самим в октябре будет встреча. Я донесу. Я это говорю в эфире, и я знаю, что докладывают, но нужна личная встреча или публичная дискуссия.

— А это вообще работало когда-нибудь?

— Да, конечно, много раз.

— Например?

— Я не буду говорить. Много раз.

— Например, по Белых вы же наверняка что-то ему передавали?

— Белых — это другое. Это не политическое для него решение, он считает, что там суд должен решать. Это процедурная вещь. А то, что с языком, — это не процедурная вещь.

Когда главные редактора с ним встречались последний раз, то стали говорить о том, что не понимают, Россия религиозное государство или светское. Он сказал: «У нас светское государство». Я тогда ему сказал: «Владимир Владимирович, вы скажите где-нибудь это». И вы вспомните, он сказал это на прямой линии, и очень многих людей это окоротило. То, что он говорит, это окорачивает, это очень правильное решение. Он взвешивает.

— А про Кадырова вы ему не говорили?

— Говорили ему. Про Кадырова не я ему говорил, другие люди ему говорили. Я знаю, что он говорит, что это цена мира на Кавказе.

— Но это такая цена мира, которая может привести к войне.

— Это другой вопрос. Он всегда, сколько мы говорили с ним на эту тему, говорил, что Рамзан удерживает Кавказ от исламизма.

То есть у граждан должен быть диалог с властью. Мы пытаемся его вести через радио. Ничего такого особенного на встречах не говорим, чего мы не говорим по радио. Моя позиция известна заранее по тем или иным вопросам. Но когда у тебя возникает диалог, возникает аргументация, контраргументация. Мне кажется, очень важно с этим говорить с людьми, принимающими решения. Не только с президентом.

— Это все как-то унизительно, как-то рассказать, услышит — не услышит.

— Ничего унизительного нет. Я дискутирую как в эфире, так и за эфиром. Ничего нового нет. Да, дополнительный ресурс есть. Да, я главный редактор, ко мне приходят сюда люди. Я могу и не встречаться. Ему кладут и так распечатки и мои, и Доренко, и Соловьева, наверное. Но я точно понимаю, что я могу.

Мы, журналисты, вынуждены вести диалог и с гражданским обществом, и с властью, и быть, извините, посредниками, если другой темы нет. Но это во всем мире так. Посмотрите, что Трамп делает с журналистами американскими. Вот если бы Путин мне это сказал, мало бы не показалось. Понимаете? Это невозможно проглотить.

Я удивляюсь на коллег американских, как у них хватает силы вот это все выслушивать, читать. Президент тебя — в говно. Вот как?

— Гордитесь этим, похоже.

— Я не горжусь этим, я готов к этому. Но я не считаю это нормальным. С другой стороны, если ты критикуешь президента, он может критиковать тебя. А как? То есть любой слушатель может, а президент не может? Если нет последствий после этого. У меня нет последствий, не было последствий, во всяком случае.

— Уже, похоже, есть.

— А здесь я ничего не могу. Я могу только продолжать делать так, как я делаю. Редакционная политика выработана Корзуном, а не мной. Я лишь наследник.

Оригинал

Оригинал – «Новый компаньон», Пермь

Автор: Татьяна Татаринова

На минувшей неделе камерность книжного магазина «Пиотровский» была нарушена приездом главного редактора «Эха Москвы» Алексея Венедиктова. Место для встречи выбирал сам гость: кроме всего прочего, он ищет в Перми площадки для реализации своего нового проекта — журнала «Дилетант». Более подробно о причинах, которые привели Венедиктова в Пермь, он рассказал слушателям — гостям творческой встречи. Их четыре.

Алексей Венедиктов, главный редактор радио «Эхо Москвы»:
— Во-первых, я обещал ребятам с «Эха Перми» приехать и, если есть проблемы с властью и оппозицией, помочь их порешать. Выяснилось, что проблем нет. Во-вторых, я приехал поздравить Максима Решетникова. Не буду скрывать, мы с ним давние товарищи, много общались в Москве, когда он был министром правительства Москвы. Я обещал приехать после выборов вне зависимости от их результата. Мне интересно с ним поговорить, посмотреть, как он меняется. В-третьих, приехал посмотреть культурную жизнь Пермского края. Я люблю посещать то, чего нет в Москве и Питере. Был в Краснокамском музее игрушки и доме-музее «Коммунальная квартира». Обнаружил в нём несколько «своих» вещей. Холодильник «Саратов» — явно мой, по всем царапинам, которые я помню по своему коммунальному детству. Но мне его не отдали… Аппарат для фотопечати тоже мой… В Нытве сходил в Музей ложки. Этот музей в моём расписании возник исключительно из-за того, что я в инстаграме увидел Решетникова с огромной ложкой. Подумал: «Чёрт, он что там, с ума сошёл?» Потом выяснил, что есть город с непроизносимым для меня названием и музей, какого точно нет в Москве. Позитивно посидели с главой района, обсудили, как воспользоваться музеем — новым брендом Нытвы, чтобы привлечь туристический поток. Для города с 18 тыс. населения этот музей — важный момент для бюджета и даже для будущей славы. В Перми сходил в краеведческий музей, накупил книг, погладил нос медведя, сфотографировался у «Солёных ушей». В-четвёртых, мы будем распространять в Перми братский продукт «Эха Москвы» — журнал «Дилетант». Договариваемся с директорами книжных магазинов, потому что в книжных цена меньше, чем в киосках. Для понимания: цена в Москве в аэропорту 500 руб., а в книжном магазине — всего 108 руб.

Тут из зала последовал совет обратиться в антимонопольный комитет. Пока Венедиктов отвечал, что сам знает, куда писать, в зале послышались смешки. В советчике узнали городского активиста Алексея Бессонова, который делал видео себя, задающего вопрос. Будучи несколько раз остановлен за перебивание других участников разговора, господин Бессонов всё же получил свой шанс, но с вопросом не торопился, предпочитая рассказать о себе и своих взглядах. С мэтром радийного дела этот процесс шёл не очень гладко.
Бессонов пытался развить мысль об альтернативной истории сталинских репрессий, выражал сожаление, что в эфир «Эха» не приглашаются специалисты по репрессиям Земской, Жуков, Пырсиков… Венедиктов резко встал со стула, даже вскочил, перебивая Бессонова вопросом: «Хотите сюда? А я пойду полежу! Вы выступаете вместо меня, давайте я уйду, а вы займите моё место». «Нет, нет», — взволнованно откликнулся зал, поясняя, что «он [Бессонов] всегда такой…».
Не получив поддержки зала, Бессонов тем не менее задал вопрос: будет ли «Эхо» приглашать на эфиры «специалистов по репрессиям» Земского, Жукова и Пырсикова?
«Нет. Мы их приглашать не будем. Они врали и лгуны», — ответил Венедиктов. После встречного вопроса «А врёт ли Сванидзе?» и ответа «Нет» Бессонов ретировался.
Дальше встреча пошла более гладко. Большинство вопросов-ответов было посвящено политике, известным людям, удачным и провальным интервью.

— Как вы оцениваете риск введения пожизненного президентства?

— Крайне низко. Я хорошо знаю и представляю себе (я так думаю, что знаю) Владимира Владимировича. Он не такой простой человек, чтобы путём нелегитимного избрания превратить себя в изгоя. Он всегда оставит себе возможность манёвра. Он искусный тактик и сделает такой манёвр, который мы с вами даже представить не можем.

— А разве он не стал ещё изгоем?

— Нет, с ним разговаривают и приглашают. Более того, если он сделает манёвр по Донбассу, то станет любимчиком европейских лидеров. Сейчас там нет любимчиков, нет людей уровня Рейгана и Тэтчер. Там есть тактики, и им как раз хорошо будет иметь товарища здесь. Ну, зависнет Крым, как Прибалтика во времена Советского Союза, и пусть висит. А ключ отношений, я считаю, в Донбассе, именно по этому поводу сейчас идёт толчея между Лавровым и Тиллерсоном по миротворцам. Это уже вторая встреча, и до сих пор не было такого, чтобы госсекретарь США отменил все свои дела и второй раз за короткий срок встречался с одним из министров.

Венедиктов предположил, что к выборному 2024 году возможно изменение института власти в РФ. Среди предположительных причин — возможное объединение России с Белоруссией, переход на американскую систему, где президент является и главой правительства. «Но я могу ошибаться», — уточнил свою позицию Венедиктов и поделился историей одной из самых крупных ошибок в предположениях.

Алексей Венедиктов:
— В мае 1999 года был разговор на тему, что будет, если Борис Николаевич отдаст власть или уйдёт досрочно. «Вы что, больные?» — говорил я. Зная Ельцина, я даже представить себе такое не мог. Оказывается, я его плохо знал. Он, как император Диоклетиан, ушёл сажать капусту. В жизни бы не поверил.

— Перспективны ли такие политики, как Навальный, Саакашвили, Порошенко?

— В нашей кислотной среде быть Навальным очень опасно, я считаю. То, что он рискует семьёй, у одних добавляет симпатии, у других — нет. Но я смотрю на его последние митинги и понимаю, что это сильно. Даже консервативный Омск 7 тыс. участников собрал. Алексей Анатольевич работает на эскалацию. Он бросает вызов. Спрашивал меня, будем ли освещать очередной митинг. Отвечаю, что мои люди всегда есть на митинге, мы освещаем. С вами что-то делают — мы освещаем. Но точно так же мы будем освещать и всё другое.
Саакашвили… Если смотреть на то, как он зашёл на Украину… Это цирк на конной тяге. Цирк и театр. Жириновский завидует.
Порошенко… Я украинскую политику вообще не понимаю. Но точно понимаю, что Порошенко опасен, не знаю, насколько далеко он может зайти.

— Как вы относитесь к муниципальным фильтрам?

— Как только Медведев упомянул про фильтр, я перед камерами сказал, что это политическое решение, а не юридическое. Он стал на меня орать, а на меня орать нельзя, я нервный и буйный.
(Именно во время этой встречи Медведев предлагал Венедиктову сесть на его стул. С тех пор Венедиктов применяет этот метод по отношению к другим нервным и буйным — ред.)
Я точно не выступаю в защиту фильтра, но понимаю, что, не будь его, в Москве оппозиция не выиграла бы муниципальные выборы. Кандидаты дрались за фильтр, чтобы в 2018 году можно было отдать подписи за своего кандидата. Оппозиция даже взяла округ Тверской, где находится Кремль. На участке Путина все 12 кандидатов — от оппозиции, ни одного от партии власти. Путин впервые голосовал на выборах местного самоуправления. Он скрытный, не признался за кого, но сказал, что готовился, изучал биографию.
Я согласен с мнением, что молодые депутаты рискуют. Они под огромным давлением, под риском подкупа. Сейчас подкупают за 1,5 млн руб., чтобы проголосовали за конкретного председателя. Их запугивают. Это тяжёлая история, депутаты плавают в соляной кислоте. Ну, ребята, вы решили это сами.

— Вы им поможете?

— Всё, что мы можем сделать, — освещать эту проблему. Мы это и делаем. Иногда бывает очень действенно. На пермский эфир мне позвонил человек из села Троица, начал говорить о проблемах: одной скотину не дают пасти, другие землю у реки захватывают. Я и села-то этого не знаю, но передал вашему губернатору, и он возьмёт под контроль. Он и в Москве этим отличался. Всегда проверял, вырабатывал позицию и давал ответ. Скоро набегут в ваше село чиновники, вы ещё взмолитесь, чтобы они убежали обратно.
В Кремле есть люди, которые считают, что фильтр нужно отменять. Только мне кажется, что нельзя постоянно менять правила игры.

— Нужно ли заставлять людей голосовать? Должны ли СМИ призывать идти на выборы?

— Я против введения обязательного голосования. Не государство, не медиа должны поднимать избирателей, а политики. Те, кто хочет избраться. Расскажу историю из 2013 года. Иван Мельников, кандидат в мэры Москвы от КПРФ, признался за чаем, что даже наблюдателей не смог набрать на все участки. Великая коммунистическая партия?! В Москве 3,3 тыс. участков, по два наблюдателя на каждый. То есть они не нашли 7 тыс. наблюдателей в 12-миллионной Москве. Что за партия такая? Если не могут своих избирателей убедить, на фиг они вообще нужны?
На высококонкурентные выборы Собянин — Навальный в Москве пришли 36% избирателей, и, когда начинают чем-то возмущаться, я всегда говорю: вы — те 64%, что не пришли.
Недавний пример от ваших соседей. В Свердловской области реально разыгрывались квартиры и машины для тех, кто придёт. Пришли 35%. Люди не хотят, не верят, не доверяют.

— Как избиратель не могу добиться ответа: почему выборы назначены на сентябрь?

— А почему конь в шахматах прыгает через фигуры? Потому что такие правила. Спросите у Владимира Владимировича.

— Хочется не политика в губернаторы, а хозяйственника. Уже хочется не политики, а…

— …А хочется компота. Москва — город политический, и мэр Москвы всегда будет политиком. У вас, я думаю, печальная история с мэром: то мэр, то сити-менеджер, то ещё кто-то… И, вы меня извините, не знаю, кто у вас был мэр или кто принимал решения, но что у вас напихано в районах! Мы смотрели с губернатором с 18-го этажа на город, и он говорит: «Вот смотри: здесь торчит район, здесь. Вот как развивать город?» У вас город развивается не инфраструктурно, дороги нельзя проложить, коммуникации не поменять. И не снесёшь застройку: люди уже живут, квартиры приватизированы.

— У нас нет архитектора… (Грустный голос из зала.)

— Я думаю, что Максим найдёт.

— Он будет возглавлять правительство?

— Я это знаю, но не скажу.

— Кто ваши любимые и близкие по духу собеседники?

— С близкими по духу мне не о чем разговаривать, с ними лучше молчать. А любимые собеседники — это те, кто активно реагирует даже на твою мимику. Некоторые придут и заводят, как шарманка, про антинародный режим, Геннадий Андреевич (Зюганов — ред.) к примеру. Миронов такой же. А Жириновский — реактивный! Обсуждали как-то тему абортов, он опаздывает, бежит по коридору и спрашивает: «Мы сегодня про аборты? Тебе как надо: чтоб я был за или против?» Садится в студии и сразу: «Я — против!»
Любимые собеседники — литераторы Дмитрий Глуховский, Катя Шульман. Очень тонкие. Знают больше тебя, но не дадут это почувствовать.
Очень люблю интервью с послевкусием. Недавно вёл эфир с послом США Теффтом. Рядовое, хорошо процитированное интервью о российско-американских отношениях. После него звонок: «Вас разыскивает президент Горбачёв». Я ему: «Здравствуйте», а он: «Что ты нёс в своей передаче? Ты, Лёша, ни хрена не понимаешь в ракетах средней и малой дальности. Завтра приедешь ко мне, и я прочитаю тебе лекцию». Вот такое послевкусие я люблю. Я сейчас специалист по ракетам, меня Владимир Владимирович может водить куда хочет. В ту же встречу Михаил Сергеевич спросил: «Когда Путин уйдёт в отставку, ты тоже будешь с ним так пить и говорить?» Я сказал, что нет, а потом представил картинку и понял, что да. Но Путин не пьёт.
Я не могу брать интервью у тех, кого идентифицирую как королев. Провалил интервью с Плисецкой, Вишневской, Образцовой. Они — царицы, можно только туфельку им поцеловать и отползти на животе.
Если удастся договориться с Владимиром Владимировичем, это будет скучнейшее интервью. Он абсолютно тефлоновый. Оливера Стоуна как мальчика сделал. Вместо того чтобы отвечать, он задаёт вопросы, а ты же не можешь не отвечать, когда тебя президент спрашивает! По факту да, интервью с Путиным — это круто. Но само интервью не пойдёт, и я буду виноват, что не смог справиться с ним.
Я запросил интервью у Обамы. Интересно, что он будет говорить про Россию сейчас, будучи свободным?

— Если вас позовёт Юрий Дудь на интервью, согласитесь?

— Согласился бы, но с опаской. Дудь — это феномен, который я изучаю. Я не понимаю его химию. Я могу понять химию успеха Познера, Собчак, их я могу разложить на составляющие. А Дудь — опасное животное, его я ещё не разложил. Я могу выглядеть глупо. Как Ходорковский, который на интервью должен был объяснять то, что все уже знали. Если пригласит, то я пойду, но буду скучен.

— Будет ли переход «Эха Москвы» на YouTube?

— Мы начинаем развивать доставку сигнала «Эха Москвы» посредством видеоканала YouTube. Вы можете видеть почти все передачи. Получаем благодарности, особенно из тех городов, где нет вещания или местное «Эхо» нас перекрывает. Но пока я не очень доволен. Я бы всех пристрелил, кто навязал мне этот YouTube! Шутка… Это такая морока! Каждый день у меня начинается с того, что я приезжаю на работу, а сотрудники стоят с мрачными лицами и мрачно говорят: «У нас не тянет провод». У меня сейчас эфир, слева Путин, справа Трамп, а у них «свет не тот»!
YouTube — это отдельный носитель, и мы будем создавать для него отдельный контент.

В качестве примера нового контента Венедиктов привёл «Дилетантские чтения», которые пройдут в Екатеринбурге 30 сентября: «Евгений Ройзман дал музейную комнату под это мероприятие, всего на 45 человек. Хотели с Ельцин-центром договориться, но не смогли».
Герой встречи — Владимир Соловьёв. «Не тот, на которого вы подумали, — остудил ажиотаж зала Венедиктов, — а следователь Соловьёв, который нашёл царские кости».
Пермь тоже рассматривается как возможная площадка для творческих встреч авторов журнала и ведущих «Эха Москвы»: «В современную эпоху необходимо прямое общение. Не только с главным редактором, который вам бубнит про то, как надо развивать радио, но и с людьми, которых вы слушаете».

Оригинал

Оригинал — bk55.ru

Главный редактор «Эха Москвы» Алексей Венедиктов приехал в Омск на первый медиафорум. Но… сейчас не об этом. С «Бизнес-курсом» он встретился, чтобы поговорить о по-настоящему большой политике.

— Алексей Алексеевич, вы признавались, что элиты используют вашу радиостанцию как ресурс в своей межклановой борьбе. Так?

— Абсолютно. Элиты используют любое репутационное медиа. Надо также понимать, что в любой момент мы можем дать слово конкурентам и оппонентам этих людей. И потому использование нас — дело бессмысленное. Возьмем к примеру историю с «Башнефтью». Если у нас был Михаил Леонтьев, который представлял нам свою позицию, то был и Алексей Улюкаев со своей. В результате слушатели получали разные точки зрения. И причем, надо признать, мы сами не знаем, где правда. Это и есть наша устойчивость. Президент знает, что мы ни за кого не ведем войну. Мы, может быть, идиоты, но не подлецы.

— Арест Улюкаева — тоже следствие клановой борьбы?

— Конечно. Исходя из аппаратного веса Игоря Сечина, я бы ставил на то, что Улюкаев получит восемь лет. Но сейчас вижу, как самого Сечина атакуют с разных позиций, Рамзан Кадыров, например. Конкуренция — это всегда хорошо, я за конкуренцию.

— А вы считаете, она есть в российской политике?

— Ну, конечно, по «Башнефти» шла конкуренция. Сейчас будет приватизация, она неизбежна. И пусть не Сечин, но его дети потом будут биться на равных вокруг своих пакетов. В свое время я приехал в Ленинград к Дмитрию Сергеевичу Лихачеву и пожаловался ему, что никак не могу купить собрание сочинений Вальтера Скотта, потому что партийные бонзы разбирают их по талонам. Он сказал: «Ничего, они умрут, а их дети, которые не будут читать, вам все продадут»...Так будет и с «Роснефтью». Сейчас идет продолжение той приватизации, которая началась в 90-х, и в этом вопросе никогда не будет никакой справедливости. Но потом рынок все отрегулирует: дети топ-менеджеров все будут проматывать, продавать. Собственность во втором поколении будет переходить в руки людей, которые будут ею интересоваться. Это и будет основой России.

— Вы считаете, что мы сейчас идем к революции?

— Я считаю, она продолжается. Мы сейчас находимся в состоянии термидорианского переворота, то есть, реставрации. Вот Наполеон одновременно был продолжателем дела революции и ее могильщиком. Может быть, это не совсем правильное сравнение, но Путин — он не Робеспьер, он Наполеон в этом смысле. Но при этом Путин и Кромвель — дети революции и одновременно ее губители, чуть было не восстановившие монархию. Наполеон, Кромвель, Путин встали во главе государства и постепенно стали монархами. Или хотели ими стать. Но с теми двумя все уже закончено, а мы еще в процессе.

— Сейчас Путин ставит в регионы молодых губернаторов. Говорит ли это о том, что линия власти будет меняться, и у государства появятся ­новые приоритеты?

— Похоже, что да. Если посмотреть на новые назначения Путина, то теперь эти люди не его «братья», как я говорил раньше, а его племянники, на поколение младше. Мы видим назначения министров — например, 36-летний Максим Орешкин. Мы видим назначения командующих округами молодых военных: 45-летнего заместителя директора ФСБ… Это люди, которые не несут родовые пятна советской бюрократии. Сейчас будут опираться на них, а вот каким будет пируэт после выборов, мы еще посмотрим, потому что выборы — это повод быстро сменить часть элиты.

— В правительстве больше востребованы формалисты, такие чиновники до мозга костей или идет какая-то новая тенденция?

— Возьмем два последних назначения — госпожа Васильева и господин Орешкин. Если Васильева мракобес и реакционер, человек из 19 века, то Орешкин — модернист, финансист, человек 21 века. Путин старается соблюдать баланс.

— Вы дружите с мэром Екатеринбурга, Евгением Ройзманом. Это довольно неоднозначная фигура в российской политике: он позволяет себе очень смелые высказывания, выходит на оппозиционные митинги. Ройзман — это такое лицо российской демократии и свободы, как считаете?

— Для чего нужен Ройзман? Да он просто такой. Да, он шериф, это правда. Это человек с лассо, двумя пистолетами, работающий, как шериф. Вообще, дружу с разными людьми и все они неоднозначны. А вот с однозначными дружить не могу, они мне не интересны. Женя Ройзман пришел в политику не случайно, за него отдали голоса не Путин с Володиным, а 36% екатеринбуржцев. Значит есть запрос на шерифа.

— Возобновились разговоры о децентрализации власти. Наш город является заложником централизации, потому что все наши налоги уходят в Питер и Москву, у города очень маленький бюджет, и мы действительно живем в режиме выживания. Говорят, что в начале нулевых, наоборот, регионы были сильными, а Москва слабой, и именно Путин перетянул финансы и власть в столицу.

— Команда Путина на самом деле не является сторонником федерации. Насколько я понимаю, он — приверженец унитарного государства, он считает его более эффективным. К тому же Путин пришел на волне чеченской войны, он очень опасался сепаратизма.

— Вы были одним из немногих людей, кто видел Бориса Немцова за несколько часов до убийства и давали показания на допросе по этому делу. Как считаете, кто был заказчиком?

— Думаю, окружение Кадырова.

— Кадыров приближен к Путину?

— Да, он приближен к Путину. И источник власти Кадырова не чеченский народ, а Путин.

— Кадыров шел к этому целенаправленно?

— Да, конечно. Его сначала вели соратники отца, а потом он сам заматерел и вырос в этакого волка. Кадыров для Путина — это цена мира на Северном Кавказе.

— Сейчас мы наблюдаем, как стремительно меняется мир: глобализация, цифровая экономика, стирание гендерных различий. В России по-прежнему твердят мантру о том, что у нас свой путь. А вы как считаете?

— У России есть свои особенности, но в принципе, мы отвечаем европейскому тренду.

— Вы считаете себя консерватором?

— Я реакционер. И я хотел бы, чтобы во главе России стоял президент Рональд Рейган. Расцвет экономики США и, ­значит, ее мощи пришелся на ­период его правления. Он заложил основы рывка, точно так же Маргарет Тетчер заложила основы рывка Великобритании. До ее правления Великобритания была задворками Европы. А теперь это ведущая страна Европы. Она не смотрела на социальные протесты, вела свою линию. Ее правительство понимало, что они делают это не для себя, а для следующего поколения. В России чрезвычайно не хватает Рейгана и Тетчер. Ну как можно руководить страной, в которой экономическая программа обсуждается уже два года? Мир меняется, экономика становится цифровой. А мы все обсуждаем стратегию 2005 года.

— А вы считаете, отсутствие стратегии — это проблема современной России, или так было всегда? Может, это заложено в нашем менталитете?

— Мы видим, что если бы Путин и его команда были не консерваторами, а реакционерами, то мы двигались бы куда быстрее. Да, Рейган и Тетчер тоже взывали к духовным ценностям, религии, но при этом экономическая и силовая политика были адекватными. А у нас, мол, давайте мы будем опираться на духовные ценности, а духовные ценности не имеют отношения к экономике. А они имеют отношение к экономике, да еще какое.

— И как экономика связана с духовными ценностями?

— Обратите внимание, в основе США и Великобритании протестантизм. А протестантские взгляды — это прежде всего труд. Труд сам по себе, а не доход. Ну давайте это насаждать, а не стояние со свечками. И эти разговоры про историю… Послушайте, ребята, ну нельзя жить с постоянным выворотом шеи назад.

— Путин сейчас много говорит о цифровой экономике, правительство РФ намерено развивать свою криптовалюту на государственном уровне. Это долгожданный взгляд «вперед» или шанс уязвить кредитно-денежную систему враждебных штатов, для которой цифровая экономика представляет потенциальную опасность?

— Доля России в мировой экономике — всего лишь 2%. Вот если на криптовалюту перейдет Евросоюз, то это будет удар по экономике США. Экономика России не является конкурентной для Америки. И мы никогда не будем массово покупать биткоины. Думаете, зачем эти новые законы, подписанные президентом Путиным: запрет анонимности и так ­далее? Получается, он делает шаг вперед и два назад.

— Для вас политический процесс в России — это театрализованное шоу, в котором все роли уже заранее распределены, или вы все-таки ждете неожиданностей?

— Это обычный политический процесс, и я, как наблюдатель, понимаю, что в нем присутствует огромный элемент неожиданности. Я взаимодействую с «акторами», подчеркну именно «акторами», а не актерами, ведь они лишь участники. Поэтому тот, кто считает, что политика в России — это театральное шоу, ничего на самом деле не понимает.

— Вы успешно развиваете свое издание «Дилетант». Как вам удается поддерживать интерес аудитории к бумажному формату?

— Я издатель, а не главный редактор «Дилетанта», поэтому я могу говорить об этом как о бизнесе. Вот вам пример: появился «Убер», и все пересели на него — это ведь не такси исчезли. А если появятся беспилотники, то мы откажемся от «Убера». С бумагой точно так же — она не ушла, изменилось потребление. У нас растут тиражи. При этом вы найдете на страницах «Дилетанта» лишь один рекламный разворот, мы сделали ставку именно на продажи. В этом году я за счет продаж окупил 78% вложенных денег. Сейчас рекламодатели начинают нами активно интересоваться, звонят. А меня жаба душит — не хочу страницы отдавать. Я могу самонадеянно сравнить себя с Washington Post. Безос пришел в старую, вонючую, затухающую газету. Что он там сделал, не знаю, но у них растет бумажная подписка. Безос вкладывает миллионы долларов, а я пока что вкладываю миллионы нервных клеток. Конечно, бумага будет затухать, если над ней не работать.

Оригинал

Оригинал

Один из самых известных политических журналистов стал гостем программы «Первые лица» на 12 канале.

Оригинал

Автор интервью: Вадим Березиков

В Омске побывал главный редактор «Эха Москвы» Алексей Венедиктов. Он рассказал, насколько сложно найти правдивую информацию, а также о мнимой смерти бумажного носителя и о будущем всех СМИ.