Пресса о нас

Алексей Венедиктов о том, как поведет себя российская власть после своего «оглушительного международного успеха»

Едва уехали гости ЧМ — Минобороны РФ выкатило новые виды вооружений. Неспроста? Что ждет Россию и россиян после футбольного карнавала? Гость студии — главный редактор радиостанции «Эхо Москвы» Алексей Венедиктов. Ведущая Елена Рыковцева.

Елена Рыковцева: Представляю вам нашего дорогого гостя — с нами Алексей Венедиктов. Разговор у нас сегодня будет о том, что же дальше после Чемпионата мира. Это какой-то водораздел эпохальный — Чемпионат, и что-то должно обязательно случиться. Сейчас мы тихо-тихо сидим, мы ни с кем не воюем, такие замечательные, а потом что-то начнется. У вас было такое ощущение?

Алексей Венедиктов: Никогда. Никакого водораздела. Был карнавал трехнедельный, праздник, у людей бывают отпуска, карнавалы, туристические прогулки, так это было у всей страны. Теперь пора работать.

Елена Рыковцева: И вы не думаете, что окончание этого карнавала приведет к тому, что все скукожатся, ощетинятся, я имею в виду власти, конечно, и начнут свою антимеждународную деятельность?

Алексей Венедиктов: Нет, конечно. Власть у нас последовательная, внимательная, никакие карнавалы ее не собьют с толку.

Елена Рыковцева: Интересно, что не хотят лишать москвичей праздничного настроения федеральные каналы. Четыре дня подряд нам рассказывают, как все хорошо и прекрасно было на этом празднике жизни. Специально перед вашим приходом посмотрела я по тв-сайтам, не нашла слово «стадион» в привязке Волгоград. Ни один федеральный канал эту новость не дал, нельзя огорчать, что стадион поплыл во время ливней. Про дожди говорят, перечисляют объекты, какие-то улицы, которые затоплены, а про стадион нельзя говорить, нельзя разочаровывать россиян.

Алексей Венедиктов: У нас уже даже слово «пенсионная реформа» не говорят. Говорят: изменения в закон о пенсиях, корректировка закона о пенсиях. Это нормально. Во время отпусков людей власть пытается не раздражать.

Елена Рыковцева: Тогда мы будем говорить о том, как она пытается их пугать.

Елена Рыковцева: Почему 19-го июля? Считаете ли вы случайным совпадением? Могли бы они такое показать во время Чемпионата или специально не показывали?

Алексей Венедиктов: Речь идет о том, что основной темой переговоров Путина и Трампа, о которой никто не говорит или говорят очень мало, является так называемая стратегическая или глобальная стабильность. Основной справкой, которую готовили президенту Путину, насколько я знаю, это как раз был вопрос ядерного разоружения, контроля или противостояния, как хотите. Просто гораздо интереснее обсуждать, подмигивал Трамп или нет, пожал руку или нет. На самом деле устные договоренности, о котором сегодня проговорился то ли Трамп, то ли Помпео, начать переговоры по всему комплексу сдерживания, вот они были центральными и главными. Но за этими криками о вмешательстве, о  неправильном переводе и прочее, мы на это не обращаем внимания, а зря. И  сейчас, то, что сегодня выложило Министерство обороны — это принуждение к переговорам. Трамп сейчас даст команду, хотя генерал американский сказал, что мы еще не получили новых вводных, получат, — и начнутся переговоры по тем договорам, которые есть — это СНВ-3, договор по  ракетам средней и малой дальности, договор о нераспространении ядерного оружия и про ПРО, они начнутся. Вот это содержательная часть переговоров. Поэтому естественно, что сразу после пресс-конференции Министерство обороны продемонстрировало: ребята, вот что надо сокращать, вот, что у нас есть, вот, чем мы торгуем. Это наш червовый туз, джокер мы вам не покажем, а вот туз червей, туз бубей, туз трефей, туз крестей — вот, пожалуйста.

Елена Рыковцева: Вы так трактуете, а они могут понять, что у вас это есть, а у нас нет, давайте эту гонку вооружений немножко спровоцируем тем, что мы вам сейчас показали.

Алексей Венедиктов: Все с точностью до наоборот.

Елена Рыковцева: А почему вы в этом так уверены?

Алексей Венедиктов: Потому что я знаю. Надо обращать внимание на детали, а детали следующие: выходит Путин сегодня на совещании послов, говорит: если мы сейчас не договоримся по СНВ, через два года договор умрет, надо немедленно это делать. Немедленно договариваться о сокращении наступательных вооружений.

Елена Рыковцева: То есть это такая миротворческая абсолютно сегодня была демонстрация?!

Алексей Венедиктов: Все наоборот — это принуждение к переговорам.

Елена Рыковцева: То есть мы вам показываем побольше очень страшного оружия, чтобы принудить вас к переговорам о его сокращении — это ваша трактовка?

Алексей Венедиктов: Только американцы ничего не показывают — это самое страшное. Где американский «Кинжал», где американский «Сапфир»?

Елена Рыковцева: Вы согласитесь со мной, что вы это трактуете как миротворческую акцию?

Алексей Венедиктов: Я трактую как принуждение к переговорам.

Елена Рыковцева: Слова «миротворческий» вы не хотите все-таки?

Алексей Венедиктов: Я не хочу. Хочешь мира, готовься к войне. Президент Путин это явно демонстрирует.

Елена Рыковцева: К переговорам о сокращении того, что мы показали? Столько вкладываться, а потом устроить переговоры, чтобы все это сократить?

Алексей Венедиктов: А как вы принудите соперника, который сильнее вас очевидно, который не демонстрирует, что у  него есть, как будто он голый и босый. Как вы его к переговорам принудите? Как вы принудите Трампа, который не очень сильно разбирается в  технической составляющей оружия, да ему это и неинтересно, если честно, как принудить ему дать команду своим переговорщикам сесть за стол переговоров? Вот так.

Елена Рыковцева: Допустим, не получилось?

Алексей Венедиктов: Получилось.

Елена Рыковцева: Именно эта демонстрация подтолкнула к переговорам, о которых сегодня была утечка?

Алексей Венедиктов: Устные договоренности, о  которых заговорили оба лидера, эти устные договоренности теперь надо переложить обоим президентам на бумагу. И вот Министерство обороны и, кстати, Министерство иностранных дел вчера и сегодня заявляют: мы  получили поручение, мы готовы сесть на переговоры. Теперь ждем Трампа. Вот это, разговор Путина и Трампа, плюс демонстрация в комплексе возможностей российской армии должно заставить американцев сказать: нам СНВ не нужно. Трамп пришел и сказал: СНВ-3, подписанное Бараком Обамой — это плохой для Америки договор. Но это хороший для России договор, потому что он сдерживает Америку. И поэтому Путину надо, чтобы трамповские генералы сели напротив его генералов и продлили этот договор на пять лет.

Елена Рыковцева: А если они все-таки не идут на такую форму ответной реакции, не подействовало, то что?

Алексей Венедиктов: Тогда эта система, которая начала создаваться с 1972 года, то есть уже почти 50 лет, начнет разрушаться. И опасность случайного столкновения между великими державами, не в Черногории, как говорит Трамп, это может где угодно быть, над Балтией, над Северном морем, в Сирии, это может случиться. Недаром Путин несколько раз подчеркивал: только благодаря нашим военным, которые каждый день созваниваются с американскими военными в Сирии, не  произошло столкновений ни в воздухе, ни на земле, ни в воде. А мы там сидим, и они там сидят. Поэтому вопрос политике Трампа: тебе нужно столкновение или не нужно? Тебе нужно продление договора, который ты  считаешь для твоей страны плохим. А Путин считает, что договор о ракетах средней и малой дальности для страны России уже изжил себя. Мы здесь будем торговаться или мы разбежимся с нашими игрушками и будем сдерживать друг друга уже в бездоговорной позиции?

Елена Рыковцева: Вы эту тактику разделяете и поддерживаете, вы считаете, что он прав?

Алексей Венедиктов: С точки зрения России, конечно, правильно.

Елена Рыковцева: С точки зрения России вообще все правильно в принципе.

Алексей Венедиктов: С моей точки зрения, с  точки зрения того, чтобы принудить американцев, бешеную администрацию Трампа к переговорам по разоружению или ограничению, конечно, правильно.

Елена Рыковцева: Александр из Москвы, здравствуйте.

Слушатель: У меня такие вопросы. Первое: как будет с Трампом, куда будут наши отношения двигаться? Второе: как будет с Украиной развиваться? Потому что наши надеются, что она развалится или что-то. А самое главное надеются, что сменится власть, что будет что-то лучшее.

Елена Рыковцева: Алексей, вы будете у нас как Владимир Николаевич Войнович, который куда ни придет, его все спрашивают: вот вы же рассказали в этом романе, давайте дальше рассказывайте.

Алексей Венедиктов: Перед тем, как была встреча, я объясню, как я готовлюсь: я встречаюсь с людьми, которые готовят для одного президента и для другого президента разные справки. Я  никакой вам не специалист по вооружениям, я никакой не специалист в  геополитике. Моя точка зрения, впрочем, как и ваша, должна основываться на фактах и на мнениях лиц, которые вовлечены, на разных мнениях. Поэтому история номер один, как я сказал, история с разоружением была центральная, но ее не сильно специально выпячивали на самих переговорах. Справка номер один была — стратегическая стабильность, это то, что лежало сверху и у одного, и у другого. Это ядерное разоружение, это сдерживание, ракетное сдерживание, это продление договоров. Или эта система разваливается, или мы садимся и договариваемся. У них разные взгляды на это, подождем, посмотрим, что будет. Вторая история не самая главная, для Трампа вообще проходная — это история с Украиной. История с  Украиной заключается в следующем, что американский переговорщик господин Волкер предложил через канцлера Меркель год тому назад следующую схему. Меркель Путину в мае прошлого года сказала и в мае этого года подтвердила в Сочи. История в том, что американцы предлагают введение на юго-восточную Украину от 25 до 40 тысяч миротворцев, американцы согласны, что среди этих миротворцев не должно быть миротворцев из стран НАТО, то есть это должны быть типа шведы и армяне, грубо говоря. А вторая история, что поскольку огромное число беженцев, два миллиона беженцев из пяти миллионов избирателей на юго-восточной Украине, провести выборы сейчас, что требует Россия, невозможно. Поэтому американцы предлагают создать временную иностранную администрацию из  тех же людей, имея в виду не из НАТО, но не из россиян и не из  украинцев. Вот такое грубое предложение Волкера, которое, естественно, никак не вписывается в минские соглашения и на которое ответа российской стороны нет. Я думаю, что Трамп в каком-то виде это повторил, и это все. Поскольку Россия вне минских соглашений, непонятно, что с этим делать. Поэтому, я считаю, что на юго-востоке Украины существует замороженная ситуация, очень похожая на ситуацию с Нагорным Карабахом, где каждый день идут неконтролируемые обстрелы с двух сторон, каждую неделю три-четыре погибших человека. Самый тяжелый год был 2016-й, 2017-й тоже и в 2018-м тоже стреляют. Поэтому, на мой взгляд, это замороженная ситуация на сегодняшний день, замороженный горячий конфликт. Никакого нового предложения, насколько я знаю, на встрече Путина и Трампа по Украине никакого продвижения не было. Тем более, что у  Меркель свои проблемы, как мы знаем, с миграцией и с коалицией, ей не до того. У Макрона на самом деле очень серьезные проблемы. Почему я  говорю про Францию и Германию, потому что они соавторы минских соглашений. Еще важная вещь — президентские выборы на Украине в  следующем году. Кандидаты начнут сейчас выступать, и мы уже видим, как выступает Юлия Тимошенко. С каких позиций они будут выступать по  конфликту на юго-востоке, я уже не говорю про Крым. Это тоже история внутриполитическая между разными политическими украинскими силами, с  разными предложениями. Это они обращаются не к вам, не к Трампу, не к Путину, а к своим избирателям, к десяткам миллионов украинских избирателей: вот мы предлагаем такой-то выход, голосуйте. Петр Алексеевич Порошенко очень опытный, сейчас пытается сформулировать ударную позицию, к которой должны, с его точки зрения, прислушаться и  Трамп, и Путин, и Меркель, и Макрон.

Елена Рыковцева: А еще избиратели.

Алексей Венедиктов: Это в первую очередь. Что бы ни говорили, на Украине, я думаю, будет конкурентная избирательная кампания, и там все готовятся.

Елена Рыковцева: У Путина, как вы считаете, существует хоть какое-то представление о том, что он будет делать со  всеми этими своими, или он тоже в тупике, тоже предпочитает, чтобы это было заморожено, потому что у него нет никаких вариантов собственных?

Алексей Венедиктов: Моя фамилия не Песков и  даже не Сурков. У него есть некое представление, вы можете сказать, что оно неправильное, привести соответствующие примеры. Но поскольку несколько раз, особенно в начале конфликта были разговоры с ним и мои, и  моих коллег, и открытые, и закрытые, он все время говорит — две гарантии. Гарантия номер один, что там не будут резать. Кто мне может дать гарантию, что там не будут резать тех сепаратистов? Там есть воинские формирования людей, которые воевали против вооруженных сил Украины, они их считают предателями, назовем их сепаратистскими отрядами, партизанскими отрядами.

Елена Рыковцева: Такой гарантии не даст ему никто точно.

Алексей Венедиктов: Во-первых, на  территории Российской Федерации находится сейчас около 700 тысяч беженцев с юго-восточной Украины, те, кто не берет российское гражданство, они ждут, когда вернутся. Они на территории страны, которую обвиняют в том, что она оккупировала. Эти люди побежали не в Киев, они побежали в Москву, во Владивосток, а не во Львов. Там существует армия, вооруженные силы сепаратистов, от 25 до 30 тысяч сейчас, члены их семей. Потом представьте, входят вооруженные силы Украины.

Елена Рыковцева: Тем более, что никакого закона об амнистии они принимать не хотят.

Алексей Венедиктов: То есть эта история плохо решаема, если не сказать нерешаема.

Елена Рыковцева: А к себе забрать он их не не хочет. Я сейчас об этих боевиках говорю с семьями.

Алексей Венедиктов: По минскому соглашению на линии разделения до сих пор, прошло три года, существуют такие конфликты: вот эта деревня, условно, должна отойти под контроль Украины. Люди говорят: мы не перейдем туда, мы выроем из огорода пулемет, извините, десять поколений, могилы моих предков, почему я должен отдавать, почему я должен уезжать оттуда? Это трагедия всех вооруженных конфликтов. В Сирии то же самое, между прочим, и в Карабахе то же самое, и в Осетии и Грузии то же самое. То есть нельзя зачеркивать, что люди, которые живут там, они все по-разному выбирают.

Елена Рыковцева: Мы прекрасно помним, что когда возвращала себе эти земли украинская армия, Славянск, люди, слава богу, с благодарностью вернулись на территорию Украины от этой администрации и живут сейчас там хорошо. Но я говорю именно о тех, кто с  оружием в руках там был.

Алексей Венедиктов: Их всех не  пересчитаешь, все люди разные. Я как раз говорю о людях. 700 тысяч в  Россию ушло, миллион двести ушло на остальную Украину, разделились два к  одному население юго-востока беженцами.

Елена Рыковцева: Они разделились не по политической причине.

Алексей Венедиктов: А как они будут возвращаться?

Елена Рыковцева: Господи, вернутся.

Алексей Венедиктов: Вы даете гарантию?

Елена Рыковцева: С Донбассом даю.

Алексей Венедиктов: Я вам дам телефончик, позвоните Владимиру Владимировичу: я лично даю гарантию. Если там начнут резать, расстреляйте меня и мою семью.

Елена Рыковцева: Почему вы перескочили на мирное население с боевиков?

Алексей Венедиктов: Потому что там мирное население. Бог с ними, с боевиками, бог с ними, с вооруженными людьми, там мирное население.

Елена Рыковцева: Вы начали первым с боевиков.

Алексей Венедиктов: Я начал говорить с того, что 700 тысяч человек ушло в Россию — это мирное население.

Елена Рыковцева: Вы сказали: Путин думает, не будут ли резать тех, кто с оружием.

Алексей Венедиктов: Это была вторая часть, вы первую пропустили мимо ушей.

Елена Рыковцева: Категорически я настаиваю, что я говорю только о боевиках.

Алексей Венедиктов: А я не могу говорить только о боевиках.

Елена Рыковцева: Тогда мы, переходя к  мирному населению и по поводу моих гарантий, я уверяю, что когда одни из  них уходили на территорию остальной Украины, а другие в Россию, в этом не было политики, а было то, где удобнее человеку, где у него родственники. Там была практика, а не политика, там был житейский просто расчет.

Алексей Венедиктов: Легко так теоретизировать.

Елена Рыковцева: Я не теоретизирую, я с ними общаюсь.

Алексей Венедиктов: Это мы знаем — «один таксист сказал». Сотни тысяч людей, я же знаю историю с беженцами со всех конфликтов.

Елена Рыковцева: Вы считаете, что там был идеологический раскол до войны по линии Россия — Украина, а я считаю, что его не было.

Алексей Венедиктов: Отвечаю вам: по опросам украинским в 2012 году 40% Луганской области хотело уйти на Россию и 60% остаться в Украине.

Елена Рыковцева: Они что, проводили опросы, хотите ли вы уйти в Россию?!

Алексей Венедиктов: Да, они проводили опросы, и в Крыму проводили опросы. Откройте Гугл, Гугл помнит все.

Елена Рыковцева: Гугл вам такое нарассказывает.

Алексей Венедиктов: Вы не верите опросам.

Елена Рыковцева: Чьим опросам?

Алексей Венедиктов: Вы бы очень хорошо были бы сейчас с донецким руководством, они тоже не верят опросам.

Елена Рыковцева: Чьим опросам?

Алексей Венедиктов: Украинских институтов, Разумкова.

Елена Рыковцева: Хорошо, были опросы, согласно которым 40% населения Луганской области хотело бы быть в  России. Сколько людей в Крыму хотело быть в России?

Алексей Венедиктов: 83%.

Елена Рыковцева: И эти опросы проводили украинцы?

Алексей Венедиктов: А кто мог проводить эти опросы, когда это была Украина? Я просто говорю, что вы хотите упростить. Это большая проблема, в том числе наших слушателей, которые думают, что это можно решить просто.

Елена Рыковцева: Нет, это нельзя решить просто.

Алексей Венедиктов: Это невозможно решить просто, потому что главное — это мирное население. Вы все про боевиков, вы все про армию, а я вам про мирное население. Потому что сепаратистов там армейских 35 тысяч, а людей, которые бежали, два миллиона.

Елена Рыковцева: Я понимаю так, что вы ставите абсолютную параллель между настроениями в Донбассе и настроениями в Крыму.

Алексей Венедиктов: Ничего подобного. Вообще слово Крым сказали вы. Я ничего про Крым не говорил, кроме опроса.

Елена Рыковцева: Вы сказали про процент, наверняка по настроениям вполне возможно, что он таков. Вы сказали про процент в маленьком кусочке Донбасса, в Луганской области, и то вы не сказали 60 за уход в Россию, вы сказали 40.

Алексей Венедиктов: А в Донецкой области еще меньше.

Елена Рыковцева: Тогда о каком же идейном расколе, когда одни по политическим причинам ушли на Украину, а другие в  Россию, мы говорим сейчас на Донбассе?

Алексей Венедиктов: Потому что ровно два к одному оттуда и ушли.

Елена Рыковцева: Мы зафиксировали позицию: вы считаете, что это произошло, потому что это ментальная история, политическая, а я считаю, что она житейская, как кому было удобнее. Тут проверить очень сложно.

Алексей Венедиктов: Вы считаете, что люди под бомбами житейски решают вопрос?

Елена Рыковцева: Именно потому, что они под бомбами. Там, где их семья, туда и уходят.

Елена Рыковцева:

Сергей из Краснодарского края, здравствуйте.

Слушатель: Я хочу возразить Алексею. В 2012 году был Чемпионат Европы, я сам был. У меня две племянницы, одна живет в самом Донецке. Одна вчера приехала ко мне, я с ней разговариваю по  поводу Донецка. Она говорит: в Донецке плохо, люди ненавидят военных, простые люди. Военные перестали ходить, как раньше, браво по городу, теперь они ходят аккуратненько. Комендантский час сдвинули с 10 до часу ночи. Жизнь ухудшается, а не улучшается. Бежали в Россию, как вы  говорите, Луганск 40%, — это те, кто сидят в Раде, Партия регионов, они делали опрос тогда в 2012 году. Я в Краснодарском крае живу, у нас много с Украины, половина из них говорит, что хорошо, что сюда приехали, они смогли устроиться, найти работу. А другие говорят: нет, нам бы  вернуться, мы там жили лучше в 2012 году, чем сейчас в России.

Алексей Венедиктов: Вы ничего не возразили, вы меня поддержали. Во-первых, вы говорите о людях, которые сейчас живут в Донецке, как ваша племянница. Во-вторых, вы абсолютно правы, Партия регионов, может быть. Эта самая Партия регионов выигрывала выборы в Донецке и Луганске и собирала там 60 и 70%. Что это значит? Ничего. Я  говорю о другом, видимо, я был невнятен, давайте я повторюсь: эта проблема не имеет простого решения совсем. Потому что есть три категории людей: в массе тех, кто приехал сюда, в массе тех, кто ушел на Украину — это все перемещенные лица. Их собственность в каком виде там? Мы не знаем, куда они будут возвращаться. Есть третья категория людей — люди, которые живут там с разной позицией. Проблема, я перевожу ее именно в  мирное население, а не в военное. Вот о чем я спорю.

Елена Рыковцева: Хорошо, мы не спорим. Но  мы возвращаемся к тому, с чего вообще начался этот разговор, а он с  того, что говорил Путин. Вот он сидит, ночами не спит, думает: что будет с людьми, когда они вернутся, не перережут ли их? А кто их перережет, людей, которые вернулись домой из Киева и из Москвы? Я про боевиков ничего не говорю. По-моему, есть в минских соглашениях пункт об  амнистии, в Киеве этого не хотят.

Алексей Венедиктов: Почему?

Елена Рыковцева: Расскажите мне, Алексей, почему, интересно, до сих пор третируют вдов боевиков чеченских? Они уже погибли, а вдов выживают. Сейчас я во Франции вашей любимой встречала этих беженцев свежайших, у которых муж погиб 15 лет назад, у другой 7 семь лет, а сегодня ее таскают на допросы в Чечне. Они не хотят прощать.

Алексей Венедиктов: У нас третируют семьи наших летчиков, которые погибли в Сирии. Такое у нас государство.

Елена Рыковцева: Они не хотят прощать людей, которые с их точки зрения сепаратисты. Что произошло на Украине?..

Алексей Венедиктов: Украина не Россия. Или Украина Россия? Давайте разберемся: Чечня — часть России или нет?

Елена Рыковцева: Конечно.

Алексей Венедиктов: Значит это российские граждане — это один вопрос. А это иностранные граждане — это другой вопрос.

Елена Рыковцева: Которых российское государство записало в свои, которые живут в Донецке — это наши русские люди, мы должны их защищать.

Алексей Венедиктов: Зачем вы передергиваете, так же нельзя.

Елена Рыковцева: Крым только что записали в граждане!

Алексей Венедиктов: Приняли федеральный закон.

Елена Рыковцева: Как я могу оставить русских, которые живут на территории Донбасса — это кто говорил?

Алексей Венедиктов: Путин.

Елена Рыковцева: В кого он их записал? В граждан.

Алексей Венедиктов: Вы придумали какого-то Путина, и вы имеете на это право. Вы меня спрашиваете, что знаю, а не что я думаю, я вам ответил: я знаю, что он думает так. Я это знаю, а вы начинаете фантазировать и придумывать какого-то другого Путина.

Елена Рыковцева: Я наоборот соглашаюсь с вами, что он записал этих людей в своих.

Алексей Венедиктов: Он адепт нового мира, безусловно.

Елена Рыковцева: А дальше вы мне начинаете говорить: это иностранцы. А они для него свои. Поэтому параллель абсолютно логичная.

Алексей Венедиктов: А я считаю, что она алогична. Вы можете считать, как вам хочется. Вы можете придумывать себе любого Путина.

Елена Рыковцева: Перескакивая через этот кусочек спора, мы говорим, что амнистия, с которой они не хотят соглашаться, потому что это люди, которых они считают бандитами, которые оттяпали у них кусок территории и до сих пор его держат.

Алексей Венедиктов: Кто?

Елена Рыковцева: Вот эти вот Захарченки.

Алексей Венедиктов: Он украинский гражданин. Только это не люди оттяпали — это люди на своей земле оттяпали, они сепаратисты. Любая война, где есть элемент гражданской войны, неизбежно приведет либо к истреблению одной части, либо к  примирению. Ничего не сделаешь. Посмотрите, что англичане с ирландской республиканской армией делали, как они ее потом интегрировали. Я знаю человека, который вел переговоры, лорд Джадд, он вел переговоры с  ирландскими боевиками, военными преступниками, сепаратистами, в  результате которые сидят в парламенте сейчас. Вот вся история. Это история тех частей, когда у вас сепаратисты ведут вооруженную войну. Кто такой Рамзан Кадыров? Рамзан Кадыров один из лидеров сепаратистов, его отец возглавлял то, что мы называем незаконное вооруженное формирование, бандформирование в первую чеченскую войну. Интегрировали? Интегрировали.

Елена Рыковцева: Не будем забывать, что его папа изменил свою позицию и перешел на сторону федералов.

Алексей Венедиктов: Может Захарченко изменит свою позицию, посмотрим.

Елена Рыковцева: То есть вы не задавали удивленный вопрос, почему бы им не амнистировать?

Алексей Венедиктов: Зачем? Есть минские соглашения, Порошенко их подписал. Это вопрос украинский, амнистия — это вообще не вопрос России, не мой вопрос и даже не вопрос придуманного вами Путина.

Елена Рыковцева: Вам бы это показалось естественным?

Алексей Венедиктов: Абсолютно, я как историк говорю.

Елена Рыковцева: А я просто попыталась объяснить, почему этого не происходит.

Алексей Венедиктов: Не происходит. Пусть продолжается война, мы же не спорим с этим, пусть они стреляют друг в друга. Это не наша страна.

Елена Рыковцева: Слава богу, в этом мы с вами солидарны абсолютно, что не наша. Евгений из Свердловской области, здравствуйте.

Слушатель: Я хочу на своем опыте сказать. У  меня снимает квартиру человек из Луганской области, я не слышал от него хорошего слова про «Русский мир». У меня, говорит, была квартира, у  меня была жена, у меня был ребенок, у меня была машина, все развалилось, вы пришли, ни работы, ничего. Я еду в Россию за деньгами. Я его тоже спрашивал: почему ты не едешь на Украину? Там, говорит, еще больше документов, еще больше препон. То, что говорит Алексей Венедиктов, я его уважаю, но это, мне кажется, больше фантазерство какое-то, совок, если честно сказать.

Елена Рыковцева: Евгений, то есть вы сказали о житейских соображениях.

Алексей Венедиктов: Мы знаем, что для журналистов «мне один таксист рассказал» — это просто невозможно.

Елена Рыковцева: Звонит Евгений, у него человек живет!

Алексей Венедиктов: Он не журналист, он имеет право это говорить, мы с вами не имеем права это говорить.

Елена Рыковцева: Таксистов из Донбасса я вообще не встречала.

Алексей Венедиктов: Конечно, это фантазийная история, и Путин фантазирует точно так же, как и вы. Меня спросили о его представлении, я считаю, что у него такое представление. Существует некий «Русский мир», существует некая виртуальная империя, он  же всегда говорил, что развал Советского Союза — величайшая катастрофа, люди расселились по этой территории. Вы можете сказать, что это его фантазии. Согласились, я с вами спорить не буду, вы абсолютно правы — это не мои фантазии, я отвечаю сейчас за президента. Меня спросили, как он думает. Исходя из того, как думает он, как думает Трамп, исходя из  этого они будут принимать решение. Они будут принимать решение, чтобы вы  понимали, Евгений, не из вашего приятеля, который из Донецка, а исходя из своих представлений. Я пытался вам рассказать о его представлении, о  представлении той группы людей, которая в России принимает решения по  Украине. Я себе представляю, что они так представляют. Поэтому я с вами согласен, давайте слово «фантазия», это никак не помогает.

Елена Рыковцева: Просто несколько было ветвей в разговоре.

Алексей Венедиктов: Я Евгению отвечаю, что он прав.

Елена Рыковцева: Давайте на веселую тему поговорим. Сегодня Владимир Путин подписал указ, принял решение о том, что на территории Российской Федерации появится новое звание Заслуженный журналист Российской Федерации. Вы знаете, может быть этот сайт Общественной палаты Москвы ошибается, но я посмотрела на ваши награды, они все заканчиваются в 1999 году. Я ничего не путаю? Точнее, сайт Общественной палаты.

Алексей Венедиктов: Нет, вы, конечно, путаете. Один из последних указов Бориса Николаевича был орден За  заслуги перед Отечеством второй степени. Причем я слегка удивился, мне позвонил тогда шеф его протокола Владимир Николаевич Шевченко и сказал: «Ты понимаешь, за что?». «Нет, я не понимаю, за что». «Но мы не можем так сформулировать, но это за 1994 год, за Чечню дед отдает долги разными указами». Хотя там было написано — за вклад, что-то такое. А в 1994 году я участвовал в вывозе пленных российских офицеров ФСК, принимал активное участие в возвращении пленных российских офицеров в  Москву. Тогда было какое-то «спасибо» от президента и все. Вот, собственно говоря, это последняя действительно российская награда за  дело, у меня нет награды не за дело.

Елена Рыковцева: Короче говоря, получается, что при Путине вас не награждали?

Алексей Венедиктов: При Путине меня не награждали.

Елена Рыковцева: Вы никакой в этом не усматриваете закономерности?

Алексей Венедиктов: Я вообще не думал. Не  ради наград действительно ты живешь. Приходят люди, говорят «спасибо» в  виде чего-нибудь, в виде благодарственного письма, просто на улице или в  виде медали или ордена. Какая разница?

Елена Рыковцева: Факт остается фактом, что при Путине у вас их не было, а сейчас появляется возможность получить, например, звание Заслуженного журналиста Российской Федерации. Или как я  скзала Заслуженный Киселев Российской Федерации. Но это не про вас, вы  Заслуженный Венедиктов Российской Федерации. Как вы считаете, что российское государство вкладывает в понятие «заслуженный журналист»? Чем оно будет руководствоваться, какими критериями при подборе журналистов, достойных этого звания?

Алексей Венедиктов: Я никогда не занимался фантазиями своими, я всегда занимался фантазиями чужими.

Елена Рыковцева: Так это чужая фантазия, она им пришла в голову как раз.

Алексей Венедиктов: Если мы посмотрим, кого и каким образом награждали журналистов последние четыре года, боевыми наградами, то мы понимаем, что нынешнее российское государство будет награждать журналистов исключительно за поддержку линии партии и  правительства, за эффективную поддержку линии партии и правительства. Я  думаю, что это будет так. Ну и за выслугу лет, как у нас принято, к  75-летию, к 125-летию, к 17-летию такого-то сайта или такой-то газеты и  так далее. Я к этому отношусь скептически, философски и снисходительно.

Елена Рыковцева: То есть критерием будет лояльность?

Алексей Венедиктов: Да, критерием будет лояльность.

Елена Рыковцева: Вы поддержали политику государства, вы получили эту награду.

Алексей Венедиктов: Я думаю, что так, но пока это фантазии.

Елена Рыковцева: Давайте посмотрим опрос, который мы сегодня проводили, мы спрашивали прохожих: как вы считаете, кого наградят? Тут два разных вопроса: кого наградят и кого бы вы наградили?

Алексей Венедиктов: Нужно вводить дополнительное к указу приложение «Заслуженный пропагандист Российской Федерации», чтобы не было путаницы. Я думаю, что такая почетная должность была бы вполне себе правильной.

Елена Рыковцева: Например, введя это звание, Владимир Путин наградит Познера, конечно, Познер будет чувствовать себя оскорбленным.

Алексей Венедиктов: Давайте дождемся награждений.

Елена Рыковцева: Последний раз попрошу пофантазировать: кто будет первым?

Алексей Венедиктов: Я думаю, Киселев, Соловьев, Симоньян, они будут одним указом.

Елена Рыковцева: Виктор из Москвы, здравствуйте.

Оригинал

Героем выпуска стал главный редактор радиостанции «Эхо Москвы» Алексей Венедиктов. Смущает ли его хамство и ненормативная лексика в эфире? Какие страсти должны разжигать медиа? И почему он никогда не носит галстук, даже на прием к президенту. Об этом он рассказал в эксклюзивном интервью Евгению Додолеву.

Оригинал

В преддверии НеФорума Блогеров, который в этом году пройдет в Тюмени с 11 по 12 июня, специально для Sostav Леся Рябцева поговорила с главным редактором радиостанции «Эхо Москвы» Алексеем Венедиктовым.

Рябцева
Вы будете участвовать в НеФоруме Блогеров, основная тема которого в этом году свобода и ответственность блогеров в частности и интернета в общем. Как вам кажется, что нас ждет в будущем, куда ведут все эти запреты и ограничения со стороны правительства?

Венедиктов
Так как мы будем говорить о медиа, то давай сначала вспомним старый спор «блогер — это журналист или не журналист?» и слова нашего товарища Владислава Юрьевича Суркова: «здесь вам не лингвистический клуб». Потому что есть люди, создающие контент. Контент, который, в какой-то степени и кем-то потребляем. Поэтому разговор о журналистах-блогерах или не журналистах не очень корректен. Варламов журналист? Кашин журналист? Не имеет значения, поэтому давайте вокруг терминов не играться. Есть человек, создающий и продающий контент. Продающий за что угодно — может быть, за деньги, может быть, за славу, неважно. Это первое, что я хотел бы оговорить.
Второе, кто может запретить человеку думать или писать? Государство пытается это сделать. Вставать в этом вопросе на сторону государства, мне представляется неверным и неэффективным. Все, что делается по ограничению, это неэффективно.
У нас сейчас хотят запретить публикацию в блоге Собчак, где есть ссылка на видео с матом. И я принял решение, что мы идем в Конституционный суд. Во-первых, потому что запрещать мат неконституционно. А, во-вторых, потому что интернет устроен не так, как устроено, скажем так, живое общество. Поэтому нужно сначала понимание, а потом законодательство. Нельзя решать проблемы XXI века методами и законами века XX. Они просто неприменимы.

Рябцева
Но вы же понимаете, почему, собственно, принимаются все эти правила в рамках XX века? Потому что люди, которые принимают решения, они оттуда, они старые.

Венедиктов
Отчасти это правда. Но мы не можем сказать, что предыдущее и нынешнее руководство Минкомсвязи было из XX века. Это нечестно и будет неправдой.

Рябцева
Но не только же Минкомсвязи принимало решение.

Венедиктов
Нет, но они находятся в обстановке, когда политические решения принимает Администрация президента. Не надо лукавить: не Дума, не Минкомсвязи, не представитель Правительства, это решения Администрации президента. И в Администрации президента люди — не все из XXI века. Поэтому, на самом деле, мы видим то, что я называю «режимом амебы»... Или медузы. Лучше медузы. Ткнешь — она дергается. Если случилось что-то — запретить. Вот это движение: запретить, ограничить, сократить, окружить — это и есть XX век. Но сейчас это не работает, потому что границ нет. И в этом смысле действия Правительства крикливы, но неэффективны. Неэффективны для решения тех задач, которые власть ставит.
Поэтому, во-первых, нужен диалог с Правительством, с властью, с людьми, с президентом. Эти вещи нуждаются в объяснении, нельзя отказываться от диалога.
А вторая история заключается в том, что нужны, безусловно, лоббистские группы, которые работают на более низком уровне — в Администрации, в Правительстве, в Государственной Думе, в Совете Федерации, у губернаторов. Чтобы на всех уровнях объяснять, если люди не понимают чего-то и продвигать свои идеи.
Такого пока не существует, невозможно создать организацию индивидуалистов с генеральным секретарем или президентом. Потому что сама суть работы блогеров — это индивидуальное сидение перед компьютером. Это, грубо говоря, поток, если не мысли, то информации, если не информации, то сознания. То есть, это право человека создавать собственное видение мира. А на самом деле — собственный мир.
И в этой связи на сегодняшний день проблема России в том, что мы начинаем отставать от остального мира. Если в конце 90-х — начале 2000-х годов, когда мы, в общем, развивали IT-индустрию, которая, безусловно, включает в себя блогирование, мы шли наравне с Западной Европой — и по законодательству, и по свободе. Сейчас ограничения нас выталкивают на обочину. Другие страны идут вперед, хотя тоже пытаются вводить какие-то ограничения. Но против них встает оппозиция, институты, общественное мнение, пресса. А у нас нет площадки для дискуссий, для обсуждения и принятия решений. В этом смысле Россия, конечно, начинает тормозить.

Рябцева
Получается, что наши проправительственные организации, например, РОЦИТ, РАЭК, ФРИИ, а также, правительственный Роскомнадзор не могут справляться с теми функциями, которые вы сейчас назвали? Условное лоббирование и образование должно идти, скорее, от общественных организаций?

Венедиктов
Да, это правда, но это не значит, что с проправительственными организациями нельзя входить в контакт. Наоборот, их надо использовать, им надо объяснять, например, я достаточно активно работаю с Роскомнадзором. Я, конечно, не могу остановить блокировку Telegram. Но я предупреждал коллег из Роскомндзора о том, что им это сделать не удастся. Почему? Я не понимаю, почему, но не удастся. Просто у меня на правой руке Жаров, а на левой — Павел Дуров. Мне один объясняет одно, другой другое, я взвешиваю их аргументацию и понимаю, что технически правда на стороне Дурова. Но мы взаимодействуем. И с тем, и с другим.

Рябцева
Но это возможно с именем и весом Венедиктова…

Венедиктов
Тогда надо создавать вес организации.

Рябцева
Как это сделать? Например, Mail объединяется с Яндексом, но Путин говорит: «А ваши сервера опять не в России» и все, организации нет. А для бизнесменов это будут репутационные и финансовые риски, на которые они вряд ли согласятся.

Венедиктов
А теперь посмотри: я не знаю, где мои сервера. Это вообще не мой вопрос. Да, с точки зрения безопасности — а эта проблема есть — надо понимать, что ты находишься под прицелом разного рода спецслужб. Это надо понимать, признавать и действовать соответственно. Или пренебрегать этим, как я пренебрегаю, или вести себя умеренно. Это все равно, что выйти на улицу голым. Я знаю, что это неприлично, а кому-то наплевать. Я и не должен знать, где сервера. У меня есть инструмент, которым я пользуюсь. Я не знаю, в какой стране он произведен, как не знаю, где сделан телевизор, кресло или подстаканник. По идее, в глобальном мире это все равно. И надо просто признать изначально, что, условно говоря, в моем подстаканнике встроен микрофон. Ну, и хрен с ним.

Рябцева
Но вы понимаете, что все равно все шишки полетят к вам, потому что вы представитель «Эха Москвы». А если это Яндекс или Mail, шишки полетят в их сторону.

Венедиктов
За что?

Рябцева
За то, о чем я говорю: за сервера, ограничения. Давайте просто представим то, что вы говорите: мы все находимся под колпаком.

Венедиктов
Да, такой мир.

Рябцева
И все это понимают — и соцсети, и компании. И помимо колпака вообще есть еще колпак в нашей стране — колпак ограничений со стороны Правительства. Тот же самый Дуров с Telegram это тоже понимает.

Венедиктов
Против этих колпаков у меня стоит VPN. Правда, я когда теперь открываю погоду на телефоне, то часто туплю, потому что мне показывают прогноз в Амстердаме. Ну, да, это неудобство, что сначала мне телефон показывает погоду в Амстердаме, а не в Москве, ну и что?

Рябцева
Вам из телефона Правительство не помешает посмотреть погоду. А Яндексу помешает развивать какие-то свои проекты.

Венедиктов
Отлично. Значит, я буду на Google.

Рябцева
Яндекс-то не может перейти на Google. Об этом разговор.

Венедиктов
А мне все равно, услугами какой компании пользоваться, услышьте меня. Пусть это будет забота Яндекса, что они в свое время не пролоббировали свою свободу. Потому что свою свободу ты лоббируешь сам. И не для Яндекса, не для Google, не для Gismeteo, а для себя. И ты лоббируешь свободу пользования, а не свободу создания контента. Важно только, имею я доступ или нет, а как именно, мне все равно. Может быть, будет чуть менее удобно, я не знаю и мне это не важно. Но лоббировать надо свою свободу, а не свободу компаний. В этом история.

Рябцева
Вот смотрите, почему я постоянно возвращаюсь к компаниям? Потому что, по вашим словам, получается, что Яндекс сам виноват, Mail сам виноват. Они себя не пролоббировали.

Венедиктов
Да, Яндекс сам виноват в том, что им не удалось быть более убедительными, чем силовики. Должен сказать, что я лично привел в 2011 году [Аркадия] Воложа к [Вячеславу] Володину, тогда первому заму [руководителя Администрации президента]. Они познакомились, договорились и тогда мы остановили это безумие.
После этого надо было продолжать работать. Это же, собственно говоря, работа. Ты защищаешь право твоих клиентов покупать твои булочки. Ты не себя защищаешь, не право выпекать булочки, а право покупать булочки. Но в этом ни одну компанию убедить невозможно.
А мне кажется, что тяжесть всей истории должна быть перенесена с интереса компании на интерес потребления.

Рябцева
Это еще, мне кажется, вопрос офлайна и онлайна. Когда мы сидим в интернете, мы немножко забываем о том, что все равно должны существовать по законам реальности и офлайна. Пока мы находимся в интернете — мы как бы безнаказанны. Но при этом, как вы сказали, если мы выйдем на улицу без трусов, то будем нести ответственность по кодексу, который действует, в офлайне, а не в онлайне.

Венедиктов
Я думаю, что выйти без трусов — это, скорее, пощечина общественному мнению, а не закону. И общественное мнение отреагирует грубее, чем закон.

Рябцева
Да. Но в интернете это не так же работает.

Венедиктов
Так же!

Рябцева
Везде одинаково?

Венедиктов
Везде одинаково, потому что человек везде одинаков. Даже если ты создаешь свою ложную личность в интернете, ты все равно награждаешь ее своими чертами. Ты этого просто не видишь. И ты занимаешься потреблением информации, развлечений, коммуникаций, общения. Это все потребление и в центре должен стоять потребитель, а не производитель. И потребитель должен защищать свое право зайти в этот магазин и купить эту булочку. А если у тебя закрывают силовым образом какие-то магазины, то не в нашей стране люди стоят в пикетах: «Верните мне мои булочки». Им объясняют: вы знаете, закончился такой сорт проса, но если вы проедете две остановки на трамвае, там такие же булочки.
Когда компания начинает себя лоббировать, что ей говорит власть? Она говорит: вы же по бабкам, так и платите больше, вы можете себе это позволить. И правильно говорит, правильно хочет. Компании работают ради бабок, это же бизнес. У власти приоритет не бабки, а безопасность. А у компаний — бабки, как бы заработать побольше.
Но есть другая сторона ситуации: право на информацию, это другой приоритет. Информация в контексте мнений, развлечений. И вот когда так, то власть уже не скажет: «Мы у вас это право отберем», «платите правом на информацию».

Рябцева
Власть готова слушать?

Венедиктов
Отдельные люди во власти готовы слушать. Но я думаю, что сейчас от президента активно отсекают людей, которые готовы объяснять ему эти темы. И набирают людей, которые в них не понимают. На встречах люди же говорят про другое. Приходят представители компаний, а президент точно понимает: они за баблом.

Рябцева
Ну, а кто мог бы зайти и объяснить? Если не имена, то можно хотя бы описать такого человека, который не был бы привязан к какой-то компании.

Венедиктов
Например, блогер тоже заинтересован в распространении своего контента.

Рябцева
Именно. Потому что он на этом зарабатывает. И, собственно, есть теория, почему блогеры сейчас так яро хайпят на теме блокировки от Роскомнадзора. Потому что, якобы, Правительство хочет часть этого бабла. Ну, или, как минимум, урезать часть бабла, потому что это налоги…

Венедиктов
Ну, может быть, такой интерес у Правительства есть. Но главное, конечно, не это. Насколько можно судить по моим разговорам во всех кругах по поводу этих запретов… Конечно, очень много лицемерия, но силовики говорят откровенно: нас не интересует ваша свобода, нас интересует безопасность. Потому что, если вас взорвут, вы скажете, что мы плохо работали.
Но, на самом деле, они не рассматривают право на получение информации, они рассматривают право на создание контента. На распространение. А это противоречие. Распространение — это я, а получение — это другой. Это булочки.
И вот это — центральное, на мой взгляд, недопонимание. Потому что в цивилизованных обществах, в западных странах, где давно все сложилось, существуют комьюнити, в том числе и в силовых блоках, которые доносят до властей другие мысли. Один из моих знакомых, который работает во французской безопасности, сказал мне: нам выгодна свобода информации, мы там ловим террористов. Если мы это зажмем, они уйдут, и мы не поймем, куда они ушли. А здесь они даже не понимают, что мы за ними следим.
То есть, есть лобби внутри силовых структур, скажем, Франции, которое не дает отдельным мракобесам из парламента принять законы типа наших. У нас такого лобби нет.

Рябцева
Это те самые люди XX века?

Венедиктов
Да, те самые. Я бы сказал так: понимания и видения XX века.

Рябцева
Значит, тогда получается лоббирование не только вертикальное, вверх, но и лоббирование в горизонталь?

Венедиктов
Конечно.

Рябцева
Чтобы у общества, включая разные структуры — интернет-компании, блогеры, журналисты, диджитал, — у всех складывалась какая-то горизонталь понимания.

Венедиктов
Ты сказала главное слово, понимание. Надо понять, что проблема в запрете на получение, а не распространение. Ключевая вещь в том, что тебе запрещают получать какую-то информацию, основываясь на твоем благе. И никто не слышит, когда люди говорят: «Одну секундочку, подождите, вы с нами посоветовались?». В этом история. Этого понимания нет. И это главная проблема.

Рябцева
Как и чем добиться этого понимания? Диалогами, площадками? Чем?

Венедиктов
Дискуссиями, диалогами, встречами.

Рябцева
Ну, собственно, поэтому НеФорум Блогеров и проходит в таком формате. Потому что организаторы хотят это сделать. Я вижу отдельные мероприятия РАЭКа, где только политики, например, или только бизнес.

Венедиктов
РАЭК ушел туда, в эту линейку: бабки в обмен на безопасность.

Рябцева
У РАЭКа абсолютная договоренность с властью, лишь бы не тронули, грубо говоря.

Венедиктов
Я думаю, что даже договоренности нет. Если хочешь честно, это, грубо говоря, бздуны, вот и все. Бздуну не надо договаривать, он сам понимает, где остановиться.

Рябцева
Ну, соответственно, и хочется создать площадку, где можно было бы общаться не в рамках одной структуры. Не так, что интернет для интернета, медиа для медиа, власть для власти. А чтобы все где-то собрались и хоть как-то разговаривали. Потому что даже обмен знаниями, нетворкинг, из одной головы в другую черепушку поменяет всю ситуацию. Вот смотрите, новое министерство, которое теперь называется «Министерство цифрового развития», чем отличается от старого?

Венедиктов
Не готов ответить, еще не встречался.

Рябцева
С Носковым?

Венедиктов
Ни с Носковым, ни с Акимовым. Просто не готов ответить.

Рябцева
В очередной раз назначается человек, про которого пока одни вопросы. Что мы о нем знаем? Что о нем знает сама сфера? Что мы должны понимать? Что он принесет?

Венедиктов
Ну, значит, надо встречаться, чтобы понимать. Может, он много принесет. Может, он все понимает. А может, ничего не понимает. Повторяю, не готов пока делать никаких заключений. Пока не поговорил, не посмотрел, не обсудил.

Рябцева
Окей. Ваша любимая фраза про то, что вы опоздали с YouTube. Вот сейчас, как вам кажется, с чем вы еще опоздаете?

Венедиктов
Я опоздаю с тем, чего я не понимаю. Это для всех очевидно. Мы не знаем, какая будет другая, новая волна развития коммуникаций. И мы не знаем, насколько эта волна будет эффективной. Поэтому я могу опоздать где угодно.

Рябцева
Между блогерами и журналистами уже стираются границы. А есть ли разграничение между медиа и интернетом? То есть, раньше, грубо говоря, интернет использовался как визитка, либо как канал…

Венедиктов
Есть сайты, которые в интернете выполняют разные функции. Вот, скажем, Airbnb.ru. Хотя он содержит элементы медиа в части информирования, но он не медиа, это очевидно. А, например, сайт РИА-Новостей или сайт Варламова, это медиа.
То есть, медиа должно обязательно содержать в себе две позиции, информирование и развлечение. И не обязательно должно содержать в себе коммуникацию.
При этом может быть так, что сайт по продаже стирального порошка — это медиа. Если там есть возможность обмениваться опытом, если там пишут колонки, анализируют качество стирального порошка. Тогда возникает, грубо говоря, интернет-газета про стиральный порошок. Но главная задача его — продать.
Но, если там нет обмена информацией, анализа, мнений, а есть только продажа — зайди, купи — это не медиа. Медиа возникает там, где есть информация, анализ и мнение. И нет никакой разницы, как оно называется.

Рябцева
И при этом структуры, те самые, которые борются с терроризмом, говорят, да, контента нет, обмена информацией нет, а билеты продаются террористам.

Венедиктов
Что, отдельно террористам продаются билеты? Террорист — он такой же человек. Он может купить скороварку.

Рябцева
Ну, вот именно об этом и речь. Если использовать борьбу с терроризмом для ограничения интернета и блогеров… В стране происходит безумие!

Венедиктов
Да, в стране происходит безумие, потому что, когда высшие органы власти принимают законы и нормативные акты, которые: а) неэффективные, б) ложные, то это безумие, конечно. Все-таки политика — это дело профессионалов. И если вы принимаете закон, который непрофессионален, который не работает на заявленную вами цель, который неэффективен, который работает ровно наоборот, ну, значит вам пора обследоваться в близлежащей поликлинике.

Рябцева
Это как Роскомнадзор сказал, что он блокирует Telegram, потому что его используют террористы…

Венедиктов
Да, но террористы еще покупают трусы.

Рябцева
Давайте запретим трусы. Вопрос: кто конкретно принимает решения, рулит сейчас по интернету в Правительстве? Был Мединский-Шувалов…

Венедиктов
Я думаю, что силовики, но не могу сказать какая именно силовая структура. Совет безопасности во главе с Патрушевым, Федеральная служба безопасности и МВД, тот самый «Э», «экстремизм». То есть, на самом деле, это некий набор силовиков, который видит угрозу и свое видение докладывает президенту на Совете безопасности, на ежедневных докладах. А дальше, когда президент спрашивает: «Как этому можно помешать?», они говорят «Запретить» и получают ответ «Хорошо, запрещайте». И дальше они идут через законодательную базу, а потом президент подписывает. Я думаю, что он доверяет силовикам. А силовики — это, как правило, вот люди с мышлением XX века.

Рябцева
Путину интернет интересен?

Венедиктов
Я сейчас не знаю, давно с ним на эту тему не разговаривал. Но я бы сказал, что он ему забавен. То, что связано с экономикой, это я точно знаю, ему интересно. И мне рассказывали люди, близкие Путину, что ему интересно и забавно все, что касается Uber и «уберизации».
А насчет экстремизма — я не знаю. Насчет того, чтобы заказать билеты, я думаю, что ему интересно. Я сам заказываю билеты. Мне интересно. Я — как Путин в этом смысле.

Рябцева
Лишь бы только в этом смысле. Насколько мы далеки или, наоборот, близки к информатизации, типа ID-карт и онлайн-выборов, как в Прибалтике?

Венедиктов
Мы далеки. Сейчас объясню почему. Ты, наверно, знаешь, что сейчас на новых выборах, на выборах мэра…

Рябцева
Вы в них участвуете, кстати, как-нибудь? Лоббируете, контролируете?

Венедиктов
Не принял еще решения. Сейчас могу объяснить почему. То, что в Москве продлили время до 22-х часов и стали говорить о голосовании на дачных участках, это все неплохо, потому что это — расширение возможностей. Но это не тот путь. Вот если бы они пошли в сторону ID-карты, тогда им не нужно было бы ни продлевать время, ни добавлять участков. Я говорил об этом и со мной все соглашаются, но отсылают к силовикам. Потому что это накопление персональных данных и защита.
Хорошо, сейчас не получилось, но хотелось бы, чтобы сразу после этих выборов мы занялись ID-картами с защитной системой для следующих выборов для москвичей. Хотя бы для москвичей. Ты ж сама приводила этого эстонского парня (прим.: Олег Швайковский, организовал в Эстонии электронные выборы и ID-карты в Латвии), и я с ним тоже разговаривал и очень хочется двинуться в эту сторону. На что мне говорят: послушай, вот эстонцы нашли дыру в этих картах. Сами же нашли и заменили все 375 тысяч ID-карт. Я говорю: ну, да. И что?

Рябцева
Тоже мне проблема!

Венедиктов
Ну, да. Но в Москве, если что, придется заменить 7 миллионов карт.

Рябцева
Можно внедрять это не сразу, а частями. Сначала только ЦАО или районы.

Венедиктов
Вот это было мое предложение. И ровно через 30 минут у меня встреча по этому вопросу. Но опять возникает стена в виде безопасности.

Рябцева
У Ицхака Адизеса сказано: «Про будущее можно думать, но завтра не наступит никогда. Его надо начинать сегодня».

Венедиктов
Вчера.

Рябцева
Сегодня или вчера, но хоть как-то. Ты не можешь заранее думать о 7 миллионах в Москве, не пытаясь хотя бы с 10 ID-карт начать. Выдай их, не знаю, сначала Госдуме.

Венедиктов
Мы двигаемся в этом направлении, но очень медленно, а надо двигаться быстрее, нужно с чего-то начинать. И ровно поэтому, отвечая на твой вопрос, я не могу принять пока решение об участии в этих выборах. Потому что, во-первых, мне это скучно, экстенсивное развитие. Ты знаешь, я не занимаюсь вещами, которые мне совсем не интересны.
Была смешная история, почти анекдот. Мне рассказывали, что Путин спросил Кириенко после последних выборов: что там за кривая Гаусса? А Кириенко сказал: я не верю ни в какую кривую Гаусса, но в Москве она была идеальной. После этого мы с Раковой могли ходить с орденом бумажным, потому что мы отработали все, что касается того, что человек ножками должен был прийти на выборы.
И здесь стоп. Следующий рывок — это не увеличение времени и территории, а голосование, не отрывая жопы от стула. Тебе удобно — ты голосуешь. Неудобно — ты не голосуешь. Я думаю, что такие технологии уже созданы, например, они есть в маленькой Эстонии. Это просто надо применять. Если в этом направлении будем двигаться, я буду возглавлять штаб наблюдателей. Если не будем, я уйду на пенсию.

Рябцева
И опять будет Ремчуков.

Венедиктов
Нет, там не Ремчуков, там был Барщевский.

Рябцева
Возвращаясь к ютьюберам, блогерам и иже с ними, есть ли нужда их обязывать нести ответственность как журналистов, подчиняться таким же правилам?

Венедиктов
Конечно, есть правила. Скажем, правила поведения на улице. Для водителей отдельные правила, а для пешеходов свои. Они просто передвигаются по-другому, просто делают разное. Точно так же, как взяткодатели: кто-то дает взятку, а кто-то берет. И ответственность у них разная. Здесь должно быть то же самое разное.
Журналисты, я считаю, должны иметь по законам преимущества. Потому что их ответственность больше.

Рябцева
Чем она определяется?

Венедиктов
Лицензией.

Рябцева
СМИ? А если ты фрилансер?

Венедиктов
Лицензия, фриланс — это не важно. Вопрос не в корочке журналиста. Я на себя беру ответственность и говорю: я хочу иметь налоговые льготы. Но я беру на себя и ответственность не врать. То есть, выпекать булочки с 20-ю граммами изюма в каждой. А если я не хочу иметь налоговых льгот, я могу их выпекать без изюма. То есть, на изюм нужны льготы и, соответственно, лицензия. Поэтому это дело должно быть абсолютно добровольное.
В Израиле ввели правило для блогеров: приравнивать их к журналистам, если у них определенная посещаемость. Я когда-то по просьбе Володина ездил с этим законом разбираться. Вернулся обратно и сказал ему: да, закон принят. Только он не работает. Никто не записывается в журналисты и ни одного суда не было. И у нас закон тоже полежал три года и его отменили. Вот это очень важный показатель, что его отменили. Но я заранее говорил, что он не будет работать.
И вот что еще очень важно. Человек говорит: я хочу получить лицензию на некую деятельность, назовем ее журналистской. И тогда я получаю право на что? На аккредитацию, предположим. Соответственно, я становлюсь ИП. А если я этого не делаю, значит мне могут отказать в аккредитации, сказать: ты кто вообще?

Рябцева
Волин, кстати, лоббировал эту тему, год назад в Омске говорил, что ИП, личная ответственность…

Венедиктов
Но по желанию.

Рябцева
По желанию, да.

Венедиктов
Если это Волин лоббировал, я буду поддерживать.

Рябцева
Помните ли вы что-нибудь, появившееся в последний, например, год, что прямо потрясло вас, и вы такой: о, да, история делается? Как первые сайты в 90-е — о, да!

Венедиктов
Во-первых, история с Telegram-каналами. Потому что я же тоже изначально ее пропустил. Для меня Telegram всегда был коммуникацией, обменом информацией. Когда мои коллеги настаивали на создании Telegram-канала, я говорил: зачем? У меня есть сайт. На сайте 700-800 тысяч уников каждый день. А Telegram-канал — это что?
Потом мы провели эксперимент. У меня тогда было в Telegram-канале 20 тысяч подписчиков (сейчас 78 тысяч). Я написал один и тот же текст и поставил на сайт и в Telegram. Да, на сайте было 150 тысяч просмотров, а в Telegram-канале было, как сейчас помню, 38 тысяч просмотров. Но все 19 ссылок в других медиа были на Telegram-канал. И ни одной на сайт. Потому что сайт, как и интернет, это грандиозный объем. Там ничего не найдешь. А Telegram-канал — это получение людьми от меня конкретного продукта, я поставщик. Я, Венедиктов — поставщик продукта. А они — получатели продукта. И ничего лишнего. На сайт заходят чтобы проголосовать, накляузничать, поматериться. А там ничего нельзя, кроме «проглоти продукт». Это ложечка. И в этом смысле это очень эффективно.

Рябцева
Помните, мы с вами говорили о том, что следующей проблемой будет фильтрация контента?

Венедиктов
Да, конечно. Вот Telegram ее и создал.

Рябцева
Он начал это делать. Мне кажется, он — один из единственных, который сейчас вообще это как-то…

Венедиктов
Мы не знаем, что еще сейчас разрабатывают.

Рябцева
Абсолютно. Дуров сейчас вообще новый интернет делает. Но, возвращаясь к Telegram, соцсетям и медиа. Что вы сейчас читаете? Какие страницы?

Венедиктов
В Telegram?

Рябцева
Да, какие Telegram-каналы.

Венедиктов
Если говорить об анонимных каналах, то это, конечно, «Незыгарь».

Рябцева
Они для вас точно анонимные?

Венедиктов
Знаешь, меня сильно не интересует. Ведь меня интересует не кто делает, а правда ли это.

Рябцева
Авторитетность.

Венедиктов
Да. Если то, что пишет «Давыдов», «Незыгарь», «Кремлевский мамковед» или какой-то другой канал из сообщения в сообщение подтверждаются, они для меня становятся авторитетными. Неважно, кто их ведет. Какая мне разница?
При этом я почти не подписан на Telegram-каналы известных людей. Потому что они создаются для манипуляции. Почти не подписан на известных людей. Вот ты сейчас говоришь, а я даже не могу вспомнить никого. А вот, повторяю, «Незыгарь», «Кремлевский мамковед», «Сталингулаг», некоторые специфические каналы, например, военный «Капитан Врунгель» читаю и они меня никогда не обманывают. Они могут чего-то не знать, но никогда не обманывают.
А есть вещи, которые мне просто интересны. Типа, «Архитектурных излишеств», «Дабл Ять», сейчас все не вспомню, но их много. Я периодически чищу список каналов, нахожу новые. Сейчас вот вижу по ссылке, возник канал, который ведет гаишник явный, называется «Гаец». Я не вожу машину, сижу на заднем сидении, но с удовольствием читаю его.

Рябцева
Помимо Telegram. Twitter ушел?

Венедиктов
Нет, я сам веду Twitter и считаю, что Twitter — это новости. Утро начинается с просмотра, прокручивания твит-ленты. Это первое, что я делаю.

Рябцева
Российской или зарубежной ленты?

Венедиктов
У меня все вместе.

Рябцева
Просто у меня ощущение, что в России Twitter уже сдулся.

Венедиктов
А я постоянно чищу ленту. Все медиа завели Twitter-аккаунты, поэтому сейчас возникла лента медиа. И известные журналисты ведут Twitter, поэтому ты ночные новости получаешь. Вот сейчас сяду в машину, быстренько прокручу ленту и узнаю что произошло что за тот час, пока мы с тобой общались. Это удобно. Но это же опять вопрос потребления, кому как удобно. В Facebook я есть анонимно, ничего там не пишу и провожу меньше всего времени. Там неинтересно.

Рябцева
Facebook, он вообще другой.

Венедиктов
Все равно, соцсети — это мне неинтересно.

Рябцева
Хорошо, давайте про медиа. Осталось что-нибудь интересное? Ведомости, Российская газета, собственный сайт?

Венедиктов
Если ты имеешь в виду бумагу, то «Дилетант». Конечно, «Ведомости». Но я опять смотрю на бумагу через Twitter. Если я вдруг вижу, что в Twitter какой-то бешеный материал из МК или «Ведомостей», или, я не знаю, «Псковских чего-нибудь», я начинаю ее раскрывать, эту новую газету. То есть, для меня уже не важен носитель. Неважно, кто мне это принес — чернокожий в тюрбане, желтый с раскосыми глазами или белая богиня. Важно, что мне принесли. Сейчас главная конкуренция не в носителе, а в контенте.

Рябцева
Мне очень страшно задавать следующий вопрос после вашей тирады про того, кто принес контент. Про Обаму хочу поговорить.

Венедиктов
А что про Обаму?

Рябцева
Обама подписал контракт с Netflix.

Венедиктов
Гениально. Netflix — это гениально.

Рябцева
Вы видели как Netflix перезапустил Леттермана?

Венедиктов
Нет.

Рябцева
Вы обязаны это посмотреть. Это просто нереально, у меня просто нет слов. Леттерман пересобрал свою передачу и первым гостем туда позвал Обаму.

Венедиктов
Я знаю, я про это читал. Но она на английском, извини.

Рябцева
Есть уже субтитры.

Венедиктов
Субтитры? Ну, не знаю. Но, если говорить вообще о Netflix, то, как только он пришел в Россию, я на следующий день на него подписался в полном объеме. Причем, подписал еще Алексея (прим.: сын). Netflix — это абсолютно гениальная вещь, которая покупает внимание людей, в том числе производящих контент. Итак, контент, а не доставка. Какая разница — Netflix, Фликснет, там, сям, здесь. Контент!

Рябцева
Параллельно с тем, что они прекрасные и замечательные, насколько реальна такая история про открытость политиков в России?

Венедиктов
Нет, нереальна. Я объясню почему.

Рябцева
Даже Горбачева.

Венедиктов
Вот. Очень правильно. Потому что открытость политика, кстати, посмотри (прим.: протягивает фотографию). Горбачев-Трамп, 1988-ой год.

Рябцева
Ни хрена себе!

Венедиктов
Мы послали это Трампу через посла Хантсмана, Горбачев подписал, и мы послали. Это, кстати, открытость политиков.

Рябцева
Послали фотку?

Венедиктов
Да. Смотри, открытость политика — это когда есть конкуренция. Увы, но никакой политик не хочет быть открытым. Смотри замечательные сериалы «Карточный домик», «Скандал», которые описывают западное крыло Белого дома. Но, если у тебя есть конкуренция, если за тобой бегают конкуренты, если тебе надо бегать за конкурентами, ты должен быть и продавать себя открытого, в чем выиграл Трамп. «Вот он я!». Хиллари была застегнутая, а он расстегнутый. Поэтому в России нет политической конкуренции. В России все решает царь. Ну, президент — не важно. Он говорит: ты будешь губернатором, ты будешь министром, ты будешь лидером оппозиции, ты будешь лидером другого чего-нибудь, какого-нибудь большого банка. То есть, все бароны.
В итоге такой феодализм, есть он и бароны кругом, назначенные, получившие землю. Поэтому у нас не может быть открытости со стороны политиков. Хотя, один негативный пример открытости политика есть — Игорь Иванович Шувалов, который все декларировал всегда, открывал свои лондонские и венские счета, самолеты, корги — все. И он первый, который получил от всех. От своих и от оппозиции. И это правильно. Потому что в условиях конкуренции ты тоже можешь открыться. А в отсутствии конкуренции можешь получить только Алишера Бурхановича со словами: «Тьфу на тебя!».
Вот это абсолютно так. Поэтому открытости нет.

Рябцева
Последнее и, может, главное. «Игра престолов» — все?

Венедиктов
Подожди, она же не закончилась.

Рябцева
Ну, сейчас перерыв-то огромный уже. Вы же не сидите, не пересматриваете то же самое, я надеюсь?

Венедиктов
Я начал догонять то, что я пропустил из «Игры престолов». Плюс есть вещи, которые я не собрался посмотреть раньше. Например, сериал «Родина» («Homeland») я не видел, хотя у меня уже все сезоны выгружены. Но пока я досматриваю «Скандал». Это те сериалы, которые меня учат, как «Игра престолов», образовывают в области человеческих взаимоотношений. Вот их буду досматривать, дожидаясь «Игры престолов».

Рябцева
Ну, то есть, ничего не пришло на замену, что бы могло?..

Венедиктов
Нет! Но я знаю, что Netflix пытается сделать «Властелина колец», вот его жду. Думаю, что, судя по тем деньгам, которые туда втюханы, это будет хорошо. Но вообще «плохо Netflix» — это бывает, но редко. И в чем суть «Игры престолов»? В том, что они построили свой мир, но очень похожий на наш.

Рябцева
Давайте на этом закончим. Спасибо!

Оригинал

В пятницу, 18 мая, в России должно появиться новое правительство. Уже понятно, что оно будет значительно повторять предыдущий кабинет министров, коренных изменений ждать не стоит. С главным редактором «Эха Москвы» Алексеем Венедиктовым мы обсудили, что контуры нового кабинета говорят о балансе интересов кремлевских кланов и чем обернется превращение России в суперпрезидентскую республику.

— Мы с вами немного в неудобном положении, потому что хочется пообсуждать кадровые вопросы, связанные с правительством, но буквально завтра Медведев должен полностью представить кабинет, и теперь уж чего гадать — осталось подождать считанные часы. Но если не про фамилии, то про кое-какие тенденции поговорить можем. В целом Владимир Путин говорит о рывке, но новое правительство кажется не правительством рывка, а правительством застоя. Изменений не видно.

— Изменений и не должно быть видно, поскольку новых задач, кроме общих, президентом не поставлено. Понятно, что президент будет делать то же, что в своей предыдущей каденции. Под те же задачи новых людей не требуется. Мы видим появление только одного человека, который считается эффективным. Я имею в виду господина Акимова, который был первым заместителем главы аппарата правительства и должен был возглавить аппарат (его готовили на смену г-ну Приходько). Но в результате разного рода бюрократических и интриганских историй приходит другой человек, а Акимов идет на цифровую экономику, связь и коммуникации. Возникает новый вице-премьер.

На этом все. В остальном, по большему счету, персоналии министров значения не имеют. Мы видим, что наша республика становится суперпрезидентской, полномочия все больше юридически передвигаются к президенту. Если вместо Мединского будет Лединский или Шединский — мало что изменится. Тот или иной министр определяет стиль, но не определяет политику в обороне, международных делах, экономике, идеологии, здравоохранении. Политику определяет президент.

— Стиль тоже важен, тональность важна — люди обращают на это внимание.

— Я не большой любитель следить за стилем.

Алексей ВенедиктовЯромир Романов / Znak.com

— Чем объясняется отказ Путина увольнять даже самых одиозных чиновников — например Мутко?

— Слово «одиозный» вы и Путин понимаете по-разному. Во-первых, по поводу Мутко: единственное обоснование, которое Медведев сделал насчет вице-премьеров, касалось как раз Мутко. «Мы не прогибаемся под внешним давлением». Вот вам и ответ, чего мы будем придумывать? Понятно, что сохранение Мутко — это результат согласования между Медведевым и Путиным. Мы слышим голос Путина во фразе про внешнее давление.

— То есть это просто демонстративный шаг, назло Западу?

— Да кому что уже демонстрировать? Время, когда мы что-то пытались получить от Запада, прошло. Просто Путин считает, что Мутко эффективен (и, кстати, некоторые наблюдатели, например Василий Уткин, с ним согласны).

— Путин считает, что Мутко эффективный?!

— Да. Во-вторых, он свой. В-третьих, внешнее давление. Я знаю, что председатель Олимпийского комитета господин Бах еще год назад говорил кому-то (уж не знаю, лично Путину или нет), что если Мутко уберут, то проблему России решат. Мутко, говорил Бах, токсичный, с ним нельзя общаться. Его еще тогда можно было сделать вице-премьером по ЖКХ, и, возможно, на Олимпиаде был бы наш флаг. Мог бы поставить губернатором Санкт-Петербурга, Ленинградской области, кем угодно. Но нет — мы не прогибаемся. Это такое отношение к кадрам.

Кроме того, эффективность подразумевает выполнение задач. Мы же не знаем, какую задачу ему ставил президент. Это же он определяет, не вы.

— Как это не знаем? Задачи ведь ставятся публично: в стратегиях, планах, программах.

— Задачи — это, как говорит сам Путин, считанные позиции. То, что можно измерить в метрах, килограммах и секундах. А не вообще, не «прорыв». Куда прорыв-то?

— А куда? Как вы себе понимаете «прорыв», о котором говорит Путин?

— Я не понимаю. Как его понимает Путин — это к Пескову. Ясно, что Путин понимает экономические проблемы, проблемы санкций. Я думаю, что его видение прорыва — это прорыв враждебного окружения, которое сложилось вокруг России. И тут спасибо господину Трампу с его отказом от ядерной сделки с Ираном — тут есть прорыв. Сейчас мы находим общий язык с Меркель, с Макроном. Снять какие-то санкции — это будет прорыв.

«Путин считает, что Мутко эффективен»
Kremlin.Ru

— Вы говорите, фамилии министров в правительстве не важны. А вице-премьеров?

— Смотря для кого. Фамилии вице-премьеров важны для тех наблюдателей, кому интересен баланс кланов в элите. Для простых людей они не важны, им все равно, кто курирует регионы, — Козак или Мутко. Но для понимания того, каким образом люди назначаются и понижаются, это важно.

Представленная конструкция продемонстрировала несколько вещей. Во-первых, мы увидели, что Дмитрий Анатольевич Медведев, наперекор обыденным представлениям о том, что он кукла и марионетка, обладает серьезным весом. Ему удалось, насколько я знаю, заблокировать назначение нынешнего помощника президента по экономике Андрея Белоусова на пост первого вице-премьера.

Ведь, собственно говоря, у нас премьер — это вице-президент, а основную экономическую политику ведет первый вице-премьер. На нем операционная работа. Очень важно, кто занимает эту позицию, место второго человека в правительстве. У Андрея Белоусова другое видение экономики, нежели у Медведева. Он был готов занять этот пост. Его аппарат, как мне говорили, уже упаковал вещи для переезда в Белый дом. Однако Дмитрию Анатольевичу удалось остановить это назначение, не дать Белоусову стать «вторым премьером». Вместо него был назначен Антон Силуанов, у которого и так хватает работы в Минфине. Он получил дополнительные возможности.

— Но Силуанов считается человеком Кудрина, с которым у Медведева тоже отношения так себе.

— Нет ведь никакого «клана Кудрина». Медведеву было важно, чтобы рядом с ним не было человека, который обладает тяжелым политическим ресурсом. Силуанов — по сути, финансовый инспектор.

Второе доказательство силы Медведева — назначение вице-премьера — главы аппарата правительства. Сергей Приходько уходил, и на его место должен был прийти Максим Акимов. Однако Медведеву удалось вернуть Константина Чуйченко. Чуйченко — его однокурсник, он всюду следует за Медведевым. Когда Медведев стал председателем совета директоров «Газпрома», он забрал Чуйченко из Петербурга и назначил его главой юридического департамента «Газпрома». А когда Медведев стал президентом, Чуйченко возглавил контрольное управление.

Итак, Медведев на одну ключевую должность не допустил чужака, а на другую поставил своего. Так что каким бы карикатурным ни выглядел господин Медведев, относиться к нему следует серьезно. У него есть два важных качества, которых нет ни у кого: терпеливость и осторожность. Эти качества сработали. И Путин ему доверяет.

— Но Дворковича Медведев не удержал.

— Вопрос, хотел ли он его удержать? Последнее время мы видели, что Владимир Владимирович давал поручения Дворковичу напрямую, мимо Медведева. Например, назначил председателем оргкомитета ЧМ-2018, сняв Мутко. А хотел ли Медведев удержать Дворковича? А зачем?

— История с Магомедовыми повлияла на судьбу Дворковича?

— Конечно. Путин принимает решение по общей картине. На судьбе Рогозина, например, сказались скандалы, которые надоели. У Мутко тоже скандалы, но Мутко свой, а Рогозин чужой. Впрочем, и он, может, еще получит хорошее назначение в какой-нибудь холдинг.

— Роскосмос же ему обещают?

— Я не знаю. Какая разница, Роскосмос или холдинг, который он хотел собрать из «Ависмы», Уралвагонзавода, вот это все?

— Космос заметнее, люди смотрят. Ракеты падают, спутники не долетают.

— Ну, это как продать. У Уралвагонзавода тоже провалы заметные. Зависит от количества благожелателей. Когда танк «Армата» заглох на Красной площади, это покруче спутников было.

«Каким бы карикатурным ни выглядел господин Медведев, относиться к нему следует серьезно»
Government.ru

— А что касается других вице-премьеров?

— Можно сказать, что клан Игоря Ивановича Сечина не усилился. Но и клан его конкурента Сергея Викторовича Чемезова тоже не усилился. Все ждали назначения Мантурова вице-премьером по промышленности или даже первым вице-премьером, но этого не случилось. Не прошло.

— Но Юрий Борисов, который заменит Рогозина, — человек Чемезова.

— И Борисов, и Рогозин… Но не напрямую. Мантуров — напрямую его человек, дофин, наследник.

То есть усиления не произошло ни у Сечина, ни у Чемезова. Это пока, судя по вице-премьерам. Надо еще будет посмотреть на фамилии министров.

Очень важно, что Трутнев единственный из полпредов сохранил должность вице-премьера. Трутнев, как и Кудрин, — личный резерв Верховного Главнокомандующего.

Дальше — Голикова. Голикова не принадлежит ни к какому клану, она принадлежит клану Путина. Она совершила мощный рывок наверх — вся социалка ее. Это говорит о том, что Путин предпочитает внеклановых людей. Социальная ситуация с учетом санкций может ухудшаться. Медведев уже сказал о повышении пенсионного возраста. А Голикова противник поднятия пенсионного возраста. Путин создает баланс. Для тех, кто за этим смотрит, становится многое понятно.

— И Кудрин во главе Счетной палаты.

— У Кудрина было несколько опций. Медведев его в правительство не захотел, предложения не было сделано. Реально обсуждался вопрос о том, что он станет первым замглавы администрации, третьим первым заместителем Вайно (помимо Кириенко и Громова), будет заниматься стратегическим планированием, как Стивен Бэннон занимался у Трампа. Но это могло произойти, если бы Белоусов ушел в правительство. Белоусов не ушел, и что Кудрину там делать?

Счетная палата — это отличная площадка для Кудрина. Это «экономическая прокуратура». Ты становишься генеральным прокурором по экономике. Ты контролируешь все расходы, каждый рубль любого бюджета. Это хорошая стартовая позиция. Это случай, когда человек красит место.

Обратите внимание, Голикова [на посту председателя СП] встречалась с Путиным каждый четверг. Кто еще, кроме председателя правительства, так часто встречается с президентом? Это важно. Ну, может быть, Совбез. Так что Кудрин вполне может в Счетной палате набрать вес, отсидеться на этой площадке до следующего рывка. Мы еще все молоды, у нас все впереди.

«Счетная палата — это отличная площадка для Кудрина. Это «экономическая прокуратура»»
Евгения Новоженина / РИА Новости

— Раз центр власти все более смещается в сторону президента, стоит ли ждать изменений в его администрации?

— Не думаю. Политика определяется тем же самым шефом. Антон Вайно, Сергей Кириенко, Алексей Громов — это главные игроки в АП. Все остальные, руководители департаментов, скажем, — какая разница? Это люди, которые исполняют, а не определяют.

— Но опять же тональность работы. Вот история с Яриным…

— Ярин — это кто? Вы считаете, что он вел самостоятельную политику?

— Нет, конечно, но это стиль работы.

— Ну, сдадут. Тональность не волнует, волнуют результаты, эффективность.

— А что с полпредами?

— Во-первых, институт сохраняется. Есть самый важный полпред — Трутнев, единственный вице-премьер. Десятый вице-премьер — или первый. Я вообще думал, что он может идти на первого зама, но, значит, в резерве.

Должность полпреда такова, что можно пахать, а можно не пахать…

— По Уралу мы видим, что можно не пахать.

— А по Поволжью мы видим, что можно пахать без конца. Это точно зависит от человека. Михаил Бабич — очень активный. Алексей Гордеев — тоже очень активный, и очень рад, что он ушел в правительство.

— Сегодня, выступая перед студентами УрФУ, вы сказали, что готовы поспорить, что Игорь Холманских не сохранит должность.

— Сейчас, когда при Кириенко эффективность измеряется цифрами, люди типа Холманских, которые могли «не пахать», не пройдут. Я сказал, что готов поспорить на рубль, что Игорь Холманских не останется. Но всего на рубль — невелика цена ошибки. Если никого другого не найдут — останется.

— Зачем вообще нужны полпредства? 18 лет уже не можем понять.

— Хороший вопрос. К Сергею Владиленовичу (Кириенко), пожалуйста. И к Владимиру Владимировичу. Думаю, это какая-то родовая травма.

— По силовикам тоже не ждете изменений?

— Силовую составляющую правительства определяет президент РФ. Смена силовиков будет означать не смену политики, а лишь смену конкретного кадра: на пенсию, в полпреды, послом.

— Ну, могут быть и структурные изменения — объединение СК и прокуратуры.

— Вот это единственное, пожалуй. Но, опять же, я не вижу особой разницы для населения.

Вряд ли стоит ждать крупных изменений в АП после выборов. «Антон Вайно (на фото), Сергей Кириенко, Алексей Громов — это главные игроки в АП».
Kremlin.ru

— Сдали Крымский мост. Значит ли это, что Крым навсегда наш?

— Во-первых, в нашем мире все не навсегда. Во-вторых, это будет вечная заноза, которая будет отравлять наши отношения с Украиной и Европой. Вот к нам приезжает премьер-министр Японии Абэ, который опять будет говорить о Курилах, о мирном договоре. У нас с Японией война не закончена, мира нет, хотя 73 года уже прошло. В случае Курил Путин признает проблему и ищет ее решение. Первый шаг — признать, что с Крымом есть проблема, проблема для всех: для России, Украины, Европы, населения Крыма. Путин никогда не будет признавать эту проблему, для него вопрос закрыт.

— Значит, только при следующем президенте.

— Ну да. А вопрос моста — это второстепенно.

— Интересна история с тем, как Госдума попыталась выкатить новые контрсанкции, но ее сильно одернули. Вмешался бизнес, зашумели общественные организации. И они все равно приняли закон, но сильно его поменяли.

— Вы смеетесь? Какой бизнес, какие общественные организации. Было давление администрации президента. Отрицательное заключение главного правового управления администрации президента — это самое главное.

— Почему Дума и АП тут вошли в противоречие?

— Государственная дума во главе с Володиным пытается вернуть себе субъектность. Руководство Думы и Совета Федерации прекрасно знает, что, если забежать за красную линию, — поругают, но не более. А вот не добежать до красной линии — накажут. Лучше перебежать. Для этого надо найти свою субъектность. Они — законодатели моды, которую президент потом с помощью ножниц или еще чего-нибудь может подправить.

— И Володин нашел свою субъектность?

— Нет, но это все в движении. Володин пытается занять мракобесно-реакционный фланг путинской бюрократии. Как вернуть себе субъектность? Стать лидером какого-то значимого движения. Поэтому — Поклонская, Толстой, Милонов. Все у него под крылышком. При этом сам Володин, конечно, думает по-другому, он человек другой культуры. Но чтобы в Политбюро иметь вес (а сама по себе Дума — это еще не вес), нужно представлять какую-то идеологию.

«Государственная дума во главе с Володиным пытается вернуть себе субъектность».
Сайт Государственной думы РФ

— 5 мая прошли очередные акции протеста. На ваш взгляд, было что-то новое в реакции на них власти?

— Мы движемся в сторону полной управляемости, суперпрезидентской республики. Все, что не управляется, должно управляться. Остальное — это потери по ходу. Так что дальше будет жестче. И это не связано только с 5 мая, это связано с тем, что мы окружены врагами, едины перед лицом внешней угрозы. Кто не един — тот враг.

— Какие риски это закладывает для страны?

— Россия — федерация, и это противоречит идее суперпрезидентской республики. Существует реальный кризис в понимании развития страны. Посмотрите на Поволжье, на историю с обучением языкам за последний год. Лояльные руководители республик столкнулись с личным решением Путина. Президенты пытались ему объяснить, что так делать нельзя, но не смогли. Подкормили националистов.

Либо федерация, либо суперпрезидентская республика.

— Какой выход может найти это противоречие?

— Президент считает, что суперпрезидентская республика — это эффективное управление.

— Думаете, нам грозит конституционная реформа?

— Почему же грозит? Наоборот, это счастье, движуха, не смерть. В моем понимании, Владимир Владимирович не оставит власть после 2024 года. Конечно, я могу ошибаться. Но если я прав, то это значит, что или в рамках нынешней Конституции будет найдено некое решение, либо будет корректировка, которая наделит властью неважно какой пост, но на нем будет Владимир Владимирович. Вопрос не в реформе, а в том, что Путин не уходит. А способ его оставить найдется: юристы работают.

— Как вам кажется, какой Путин сегодня видит свою миссию?

— Его миссия — возвращение России в клуб великих государств. Он хочет вернуть стране ту позицию, которая была у СССР до его распада. А все остальное — это способы достижения этой цели.

— С точки зрения истории вам эта миссия кажется выполнимой?

— Конечно, нет. Путин видит устаревшую модель мира, ялтинско-потсдамскую, где мир был разделен между великими державами по итогам Второй мировой войны. Но за 75 лет мир совсем изменился. Главным стал не территориальный контроль, а другой, в том числе интеллектуальный. А президент хочет именно территориального контроля. Он считает, что сила страны — в контроле над определенной территорией. Это может быть лишь отчасти правдой, но и он, и окружающие его сверстники (Патрушев например), так считают. Поэтому вся наша политика выглядит так: «дружим с Францией против Германии», «дружим со всеми против Британии», «дружим с Британией против Ирака». Он видит, что великие державы хотят разделить Сирию, — и хочет участвовать в разделе Сирии или сохранить ее под контролем России.

— Такая картинка из учебника истории.

— Потому что мы с ним люди ХХ века.

— И он любит историю.

— Он много читает на эту тему. И он хочет через наращивание территориального контроля восстановить великую страну. А не получается, потому что мир устроен иначе.

— Его картина мира вполне созвучна видению большинства россиян.

— Да. Но если бы телевизор работал по-другому, картина мира у людей была бы другой.

— Слушайте, есть ведь хоть какие-то поводы для оптимизма в ближайшие шесть лет? Вот — новый «майский указ», ведь обещаны какие-то позитивные изменения.

— Вы смеетесь? Когда Путин шесть лет назад избирался, в его программе не было ни Крыма, ни Сирии, ни Донбасса, ни санкций, ни борьбы с интернетом. Все это мы получили в середине срока. Так что все слова в «майском указе» правильные… Но это не сбудется.

Алексей Венедиктов приезжал в Екатеринбург поздравить с 20-летием радиостанцию «Эхо Москвы в Екатеринбурге». Znak.com также поздравляет коллег с юбилеем.

Оригинал

Наши коллеги и друзья с екатеринбургского «Эха Москвы» отметили своё 20-летие. Именно поэтому в город приехал и главный редактор радиостанции Алексей Венедиктов.

Разговор мы с ним начали с истории появления «Эха» в Екатеринбурге, но закончили, конечно же, Владимиром Путиным. Алексей Алексеевич дал несколько любопытных прогнозов, проверить которые можно будет уже совсем скоро.

Про 20-летие екатеринбургского «Эха»

— Вы помните, как 20 лет назад «Эхо» появилось в Екатеринбурге?

— Нет, конечно же, я этого не помню. Мы просто понимали, что нам нужно осваивать большие города. И мы пошли на конкурс. Это была довольно тривиальная история. Сложное было время — 98-й год…

— Насколько я понимаю, у вас сейчас региональная сеть несколько сокращается.

— Нет, это не так. Мы делаем ставку на альтернативные носители — те  же соцсети, YouTube, которые вполне способны заместить вещание на  эфирных частотах.

Алексей Венедиктов утверждает, что аудитория радиостанции за пять лет не сократилась

— Вы действительно верите, что они могут заместить эфирное вещание?

— Это не вопрос веры, а вопрос расчёта. Мы видим, что в таких крупных городах, как Новосибирск или Красноярск, где нас нет, приезжаешь, и  тебе говорят, что тебя слушают и смотрят.

— Но всё равно количество просмотров в том же YouTube несравнимо с числом слушателей в FM.

— Почему? Если Москву и Питер мы меряем, то сколько нас слушают, например, в Липецке, не знаем. В любом случае это дополнительная аудитория. Год назад у нас в YouTube было 30 тысяч подписчиков, а сейчас уже 170 тысяч. И каждую неделю прибавляется по 2,5 тысячи.

— Как считаете, сколько лет осталось жить FM-радио в России?

— Я вам могу сказать, что за последние шесть лет у нас как было 890 тысяч слушателей в Москве, так ровно столько же и осталось. Но только  раньше у нас не было сайта, соцсетей и YouTube. Носитель не имеет значения для нас.

Венедиктов признаётся, что проспал развитие YouTube

— У развития в соцсетях и YouTube есть большой риск, что эти каналы могут быстро схлопнуться, так как их заблокируют.

— Не знаю, это всё очень быстро развивается. Ещё три года назад никто не знал про Telegram. Ещё десять лет назад YouTube не был таким популярным. Но мы понимаем одно, что количество носителей будет увеличиваться. И надо успевать развиваться во всех. Отомрёт один — останутся ещё сто. Я признаюсь, что проспал YouTube. И только после создания отдельной редакции соцсетей мы стали развиваться там.

Про отмену выборов мэра и будущее Ройзмана

— Не так давно в Екатеринбурге фактически отменили выборы мэра. При этом не так давно прямые выборы губернатора нам вернули. Почему так произошло?

— Потому что это был размен. Это было всё на моих глазах в Кремле, когда было принято решение о возвращении выборов губернаторов. И тогда было решено, что в регионе должен быть один выбранный человек и это губернатор. Иначе будет конфликт. Именно поэтому количество городов, где выбирают мэра, сокращается.

— Нам хочется думать, что Екатеринбург какой-то особенный город, а потому тут обязательно должны быть выборы мэра.

— Хотя Россия называется федерацией, но Путин и Медведев не считают такое устройство эффективным. Именно поэтому, когда Владимир Владимирович пришёл, то он стал сводить на Москву и полномочия, и  финансовые потоки. Так что всё происходящее — это воплощение его понимания эффективности управления страной. Они считают, что выбранные губернатор и мэр в какой-то момент начнут конфликтовать.

— Но лично мне казалось, что конфликт Чернецкого и Росселя двигали регион вперёд.

— Тут ваше понимание не совпадает с мнением президента. Так бывает.

— В сентябре Ройзман перестанет быть мэром. Как видится его будущее?

— Я считаю, что Евгений — политик с огромным федеральным замахом. Именно поэтому разные оппоненты Кремля пытались его завербовать. Речь идёт о «Яблоке», и об Алексее Навальном, и о новой партии Ксении Собчак. Он федеральный политик. Но я не знаю, что он выберет сам.

На эту тему я с ним плотно не разговаривал: собирается ли он остаться в активной политике, пойдёт по пути Алексея Кудрина или нет. Большой вопрос.

Алексей Венедиктов считает, что Евгений Ройзман должен остаться в политике

— Вам как наблюдателю (Telegram-канал Венедиктова называется «Будем наблюдать») какой путь кажется наиболее перспективным?

— Я считаю, что он политик, яркий политик. И уход в экспертное сообщество для него будет ошибкой. Ему нужно работать с какой-то политической силой, возглавлять её. Меня бы устроило, если бы господин Ройзман баллотировался в мэры Москвы. Конечно, он не готов и не будет.

— Ну это вообще фантазия.

— Все мои фантазии всегда на земле — я никогда ничего не придумываю. Кстати, можно ещё в мэры Петербурга через два года.

— Но сила Ройзмана в Екатеринбурге именно в том, что он свой.

— При этом Екатеринбург в вопросе выборов мэра его не поддержал. Сколько пришло на митинг? Три-четыре тысячи? Ну вот и всё. Людям всё равно.

Про как бы новое правительство России

— Сейчас формируется правительство. И мне даже как-то обидно, что обошлось без каких-то интересных кадровых решений.

— Их не будет. Мы видим, что четвёртый мандат Путина — это продолжение его третьего срока. Именно поэтому никаких сущностных изменений не происходит. Президент просто модернизирует свою команду, вводит молодых, но параметры политики не меняются. Условно говоря, если бы вместо Мединского был какой-то Лединский…

— Но представьте, что вместо Мединского министром культуры стал бы Серебренников (известный режиссёр, который сейчас находится под домашним арестом по делу о хищениях в «Седьмой студии». — Прим. ред.)?

— Это невозможно, так как политика не меняется. Именно поэтому вместо доктора Мединского может быть только доктор Лединский. И никак иначе. Параметры политики определяет всё тот же человек. Может быть, он что-то изменит в середине мандата, но сейчас мы этого не видим.

Гораздо интереснее назначение отца Тихона (духовник Путина. — Прим. ред.) митрополитом Пскова. И мы понимаем, что он может заменить патриарха. Это другая и гораздо более важная история!

— Исходя из ваших слов получается, что велика вероятность, что следующим патриархом станет Тихон?

— Да, есть такая вероятность. Тихон человек очень сложный. К примеру, он выступает, чтобы признать найденные у вас останки — царскими. И  захоронить их к столетию со дня расстрела. И назначение его митрополитом даёт шанс, что именно так и случится. Это очень важная история для Путина, который считает себя наследником империи. Но патриархия сопротивляется.

— По вашему мнению, под Екатеринбургом были найдены царские останки?

— Да, и наука так считает. И с Тихоном мы едины в этом вопросе. Наука нас объединяет.

И, конечно, про Путина

— Вы много раз говорили, что после 2024 года, когда истечёт четвёртый президентский срок, Владимир Путин не уйдёт из власти. Почему в этом уверены?

— Да, он не уйдёт от власти. Но в какой форме это будет, когда произойдут изменения — я не знаю. Но, представляя Владимира Владимировича, я понимаю, что он не готов оставить власть.

— Как считаете, такое решение говорит о том, что он сильный или слабый?

— Это говорит о том, что есть две проблемы, которые он должен решить перед тем, как он должен уйти. Поскольку их нельзя решить в принципе, поэтому он и не уйдёт.

Венедиктов считает, что в 2024 году Владимир Путин не уйдёт из власти

— А что за две проблемы?

— Первая — проблема безопасности. Вторая — проблема миссии (восстановления России как сильного и равноправного государства). Это невозможно сделать за шесть лет. Невозможно и всё. Значит, его миссия будет не закончена, а значит, он будет продолжать.

— Вы уверены, что Путин мыслит масштабами некоей миссии?

— Я это знаю.

— Как это всё происходит? Вот сидит Владимир Владимирович и думает о миссии?

— Вот сидит Владимир Владимирович и говорит: «Нас вытеснили с этих рынков, что же вы такие слабые и криворукие, ничего без меня сделать не  можете?» Выходит и начинает поставлять С300 Сирии. Потом решит объединить Северную и Южную Осетию и включит её в состав России. Много разных миссий существует.

— Какие ещё?

— Например, возвращение в «восьмёрку».

— Мне кажется, что эта миссия противоречит тем, что называли выше.

— Совершенно верно. Именно поэтому задачу решить за шесть лет нельзя.

— С миссией более или менее понятно. Но какая проблема с безопасностью?

— За эти годы он нажил массу врагов — внутри страны и снаружи. И если он отпустит вожжи, то где гарантия безопасности его и его семьи?

— В случае с Ельциным безопасность обеспечить удалось.

— А вы найдите второго Путина. Видимо, пока не нашёл.

— Получается, что уход Путина возможен только по природным причинам.

— Или в том случае, если он сочтёт, что решил эти две задачи.

— Как вам кажется, Путин получает удовольствие от того, чем занимается?

— Получает. Я знаю это. Конечно, он делает массу вещей без желания. Но от той же внешней политики он получает огромное удовольствие. Или руление КамАЗом по Крымскому мосту — огромное удовольствие для него. Когда ему ещё ФСО позволит рулить. А  тут КамАЗ! Если бы он мог по здоровью или загрузке полететь в космос, то  он бы обязательно это сделал! Он почему опускается на дно, летает со  стерхами? Ему это в кайф.

P.S. Поздравляем коллег с екатеринбургского «Эха Москвы» с юбилеем! Слушателей и интересных гостей!

Владелец екатеринбургского «Эха» Николай Грахов и главный редактор радиостанции Максим Путинцев

Вечером в четверг екатеринбургское «Эхо» отметило 20-летие

Текст: Сергей ПАНИН
Фото: Яков ГЛИНСКИЙ, Артём УСТЮЖАНИН / E1.RU, Игорь ГОРБУНОВ / Echonews.ru, Валерий ШАРИФУЛИН / ТАСС
Видео: «Вести24» / youtube.com

Оригинал

Существуют ли «договорные матчи» во внешней политике и насколько правомерен термин «информационная война»?

Оригинал — «Бизнес-онлайн»

«Свобода слова сужается — это абсолютно точно. А в соцсетях ответственности все-таки меньше. Но это и хорошо, потому что мы уже зажаты со всех сторон», — говорит главный редактор радио «Эхо Москвы» Алексей Венедиктов. В ходе интернет-конференции с читателями «БИЗНЕС Online» он рассуждает о том, почему Путину и Трампу вряд ли удастся договориться, а решения Москвы по ограничению преподавания татарского языка ошибочны, а также делится мнением о феномене Юрия Дудя.

«СЛОВО «МОЖЕТ» — САМОЕ ОПАСНОЕ В ЭТИХ САНКЦИЯХ»

— Алексей Алексеевич, западные санкции все продолжаются и продолжаются, никто не ожидал новых списков…

— Ну как не ожидали? Конечно, ожидали. Я в январе был в Вашингтоне, встречался там, а потом приехал сюда и пытался объяснить, как я понимаю эту «телефонную книгу». Я сразу сказал, что санкции — это серьезно, «хи-хи-ха-ха» здесь не работает. Что здесь самое главное? Есть санкции, которые «хирургические», — прямой запрет, отрезать — и всё. А есть санкции, которые «ядовитые». Вы этот яд даже не чувствуете сначала, а потом отнимается один палец, другой палец, потом глаз закрывается, ухо перестает слышать и т. д. Условно говоря, есть глава корпорации, например глава ВТБ Костин, который лично попал под санкции. И любой человек, который подписывает с ним соглашение, может попасть под санкции. Гражданам США вообще запрещено это делать. А президент какого-нибудь зимбабвийского банка 10 раз подумает, если лично Костин подписывает с ним соглашение: может, лучше не надо, а?..  

— А если вместо Костина будет подписывать кто-то другой из банка?

— В письме минфина США разъяснено, что, если кто-то действует в интересах или по поручению, тоже может попасть под санкции. То есть это резина такая: может попасть, а может не попасть. И многие подумают: ну его на фиг, мало ли как минфин США на это среагирует! Опасность — в токсичности, если говорить о личных санкциях. И тогда на месте Путина что можно сказать? Костин, спасибо тебе большое, но ты можешь поставить под удар… На мой взгляд, слово «может» — самое опасное в этих санкциях, если говорить о персональных санкциях.

Если говорить о санкциях в отношении корпораций, то мы видим, что происходит с корпорацией Дерипаски. Где-то можно увернуться, а где-то нельзя. Можно, конечно, «РусАлу» перейти на евро, но завтра будут санкции и по евро. Можно и в юани перевести платежи, но это все непросто. Как мне рассказывали руководители Росвооружения, происходят такие истории: заключаем контракт на поставку какого-то вида вооружения, условно говоря, с Зимбабве, и вдруг у министра обороны этой страны раздается телефонный звонок, например, от третьего секретаря посольства США, который говорит: зачем вам подписывать контракт, ведь вы лично можете попасть под санкции, а вдруг у вас завтра родственник заболеет и ему потребуется лечиться в США или во Франции?.. И всё! Контракт не подписывают или процесс затягивают. Вот в чем опасность токсичности, потому что слово «могут» — это угроза. И когда угроза все время висит над человеком, который принимает решения, конечно, это очень серьезно. И те, кто этого не понимает, как говорит наш министр, дебилы.

— Выходит, санкции эффективны?

— Санкции так устроены, что они создают угрозу, и эффективность именно в угрозе.

— Как в шахматах: угроза нападением — это самое страшное…

— Абсолютно так! Не надо думать, что в США сидят дебилы, они не в первый раз применяют санкции к разным странам, и мы видим, что это сработало: Иран был принужден к сделке санкциями, а не то, что там новый президент. От Ирана требовали свернуть ядерную программу — это понятно, кодифицировано, потому что он нарушал режим нераспространения.

«ЭТИ САНКЦИИ ОБМЕНЯТЬ НЕ НА ЧТО!»

— А что требуют от России? Сдаться? Уйти Путину?  

— Данные санкции основываются на санкциях Обамы, которые он указом ввел 14 марта 2014 года. Но одновременно с этим летом прошлого года был принят закон после якобы кибервмешательства в выборы президента США. Вот это сейчас соединяется. Но как доказать, что мы не вмешивались? Что мы должны сделать? Кого или чего сдать-то?!

— Неофициально считается, что американцы настаивают на уходе Путина с поста президента России.

— Вы тоже считаете американцев дебилами, как и Лавров! Перед кем им настаивать, чтобы Путин ушел? Кому требования они предъявляют?

— Путину.  

— Ну это даже не смешно… Американские власти признают Путина легитимно избранным президентом, Трамп его с этим поздравил. И весь мир его поздравил и признал.

— То есть дело не в фигуре Путина?

— Дело не в его фигуре дело, а в политике. Вернее, дело в том, что они искренне видят угрозу в России, в политике Путина. Давайте поставим себя на их место и представим, что надо сделать, чтобы доказать, что мы им угрозы не представляем. Главное для американцев — это вмешательство в их выборы! С кем бы я ни говорил в Вашингтоне и в американском посольстве в Москве, все отмечают: вы влезли в наши выборы, замахнулись на самое святое! А как доказать, что мы не влезали? Эти санкции обменять не на что! 

— Но санкции начались до выборов в США!

— Крым, конечно, был причиной. Они не признают Крым, как не признавали Прибалтику в Советском Союзе. Но эти «токсичные» санкции — это совмещение «крымских» санкций Обамы и трамповского закона, принятого летом 2017 года. И в этом проблема! Я недавно разговаривал с Горбачевым и спросил у него: «Михаил Сергеевич, когда в декабре 1988 года вы выступали в Вашингтоне о разоружении, вы что на что обменяли?» Он ответил примерно так: «Я им сказал: у вас капиталистическая идеология, а у нас коммунистический эксперимент, мы строим социализм с человеческим лицом. Но давайте засунем идеологию в одно место, а на первый план вытащим разоружение и общечеловеческие ценности: свобода передвижения, свобода религий и так далее».

А сейчас мы что можем засунуть? Вот что мы сейчас можем вместе с ними предложить засунуть и вытащить на первый план? Мы говорим: давайте опять разделим мир на сферы влияния. Американцы отвечают: никогда, Рейган вам уже сказал об этом 30 лет назад. Хорошо. А что тогда? Ну в этом же проблема! В чем переговорная позиция? Но это не я должен придумывать, а Владимир Владимирович с Дональдом Трампом. Но суть в том, что надо садиться в самолет и лететь в Рейкьявик им обоим, чтобы попытаться договориться хотя бы о снижении военной угрозы. Велика возможность случайных военных столкновений, так, может, оттянуть эту ситуацию, а не показывать нам мультфильм, как ракета долетает до Флориды?

— Так Владимир Владимирович готов для этого — называет Запад партнерами, и Трамп в своем «Твиттере» написал о разоружении…

— Но самолет у них не стоит на взлете! Это все бла-бла… Справедливо говоря, повестки дня нет. Вот зачем нарисовали, что наша ракета может долететь до Флориды? Сейчас говорят, что Путин про это не знал. Но результат-то какой! Тут же Трампу на стол: русские ракеты в презентации направлены на американскую территорию. И что прикажете делать американскому президенту, какая его реакция должна быть публично? В этом же вся история… Так вот в самолет — и в Рейкьявик!

«ГЛАВНАЯ ТЕМА — ЭТО ТЕМА ПРЕКРАЩЕНИЯ ГОНКИ ВООРУЖЕНИЯ»

— Каков ваш прогноз как аналитика — России придется свою модель менять или что?

— Мы видели, как Путин несколько раз менял направление. Если помните программу Путина в 2012 году, там не было ни Крыма, ни Донбасса, ни Сирии, ни антиинтернетовских законов, а в последнее 6-летие все это случилось, поэтому анализировать Владимира Владимировича чрезвычайно трудно. Я думаю, на ближайшие несколько лет все будет идти, как оно идет. А в идеологии и лингвистике мы будем тихо сползать к мракобесию. Госдума приняла закон об оскорблениях в интернете. Это такой закон «за Навального»: поскольку Навального все время оскорбляют, он будет закрывать все сайты, начиная с сайта Государственной Думы. На самом деле это «меньше разговаривайте». В первую очередь это связано с такими темами, как мусор в Подмосковье, пожар в Кемерове. Чиновники, как дети, считают: закрыл глаза — страха нет!

— И во всех бедах винят журналистов и СМИ…

— Да, и вот в эту сторону идеология будет сползать. А во внешней политике, я повторяю, нечего менять, нечем торговать ни американцам, ни нам, нечего засунуть в интимное место. Это зона ответственности и умения президентов. Вот кто мог подумать в 1983 году, еще при Андропове, когда в Европе рыли бункеры после того, как там США разместили «Першинги», что страх войны исчезнет? Я говорил со многими западными политиками, и они мне говорили: ты не понимаешь, какой у нас был страх перед вашими ракетами, вы просто не понимаете, почему мы так любим Горбачева!..

Мы сегодня знаем, что в 1985 году наша система уловила запуск американской ракеты, а капитан не доложил, помедлил несколько секунд, поняв, что это ложная тревога — какой-то случайный отблеск приняли за запуск ракеты. А так мог бы дать команду на запуск ответной ракеты — и понеслось бы… Тем самым спас всех нас. Мы на волоске висели! А советские люди ничего об этом не узнали бы, просто ракета на голову упала бы — и нет города… Поэтому главная тема — это тема прекращения гонки вооружения реально, потому что слишком много оружия и случайностей.  

— «Товарищ Волк» где живет — на Западе или в России?

— У нас все волки… Конечно, у всех есть свой интерес — и политический, и геополитический. Казалось бы, что нам Сирия? Но Сирия — это база, это влияние, это подходы к нефтяным историям, это возможности работать реально разведкой по исламским террористам. Сирия — это последняя страна, где у нас есть база. Да, есть российский интерес на дальних подступах, мы поэтому бьемся. А у американцев другой интерес, у французов, которые когда-то владели этой территорией как колонией, третий интерес. К сожалению, эти интересы решаются с помощью оружия, а не с помощью договоренностей.  

«ГОВОРИТЬ НАДО О ПОКУПАТЕЛЬНОЙ СПОСОБНОСТИ НАСЕЛЕНИЯ»

— В экономике России какой-то прорыв будет? А если останется Медведев, все будет по-прежнему?

— Я думаю, Медведев останется, правительство будет искать разные «пируэты», «загогулины», как говорил Борис Ельцин. Самое святое, что было у Владимира Владимировича, — это военный бюджет. Он сокращается, потому что денег собирается меньше. Поэтому заговорили о новых налогах, о повышении пенсионного возраста. «Мешок» стал меньше, поэтому зарплаты у бюджетников — врачей, учителей и даже офицеров — не шибко большие. И в этой связи разговоры про экономику мне кажутся бессмысленными, потому что говорить надо о покупательной способности населения. Экономика есть, а покупательной способности нет, она сокращается… А как она будет увеличиваться, если будут расти цены, налоги и пенсионный возраст?! На мой взгляд, вся экономика должна быть направлена на то, чтобы покупательная способность населения была больше, чтобы люди могли покупать не только еду, но и еще что-то. А ЖКХ как растет! Как сбалансировать эту покупательную способность? И поскольку возможности вливания в экономику, заём в экономику сокращаются из-за санкций, то и будут сокращаться, как бы мы ни изворачивались.

— Как вы считаете, почему Путин не хочет менять Медведева? Альтернатива же есть: Титов со своей программой, Кудрин с программой, Глазьев…

— Правительство никакую программу не определяет — у нас президентская республика. Если вы смотрите по телевизору совещания правительства при президенте, вы видите, что их ведет президент, а не премьер. Как мне кажется, премьер осуществляет некую зону безопасности «в случае, если…» То есть это уровень личного доверия президента к премьеру. Знаменитая история: когда Ельцин ложился на операцию под наркозом, реально обсуждалась история «ядерного чемоданчика». Кому отдать, чтобы он вернул, понимаете? И первый документ, когда он очнулся от наркоза, это был указ, возвращающий ему «чемоданчик».

И в этой связи, я думаю, что новый премьер (а я считаю, что новый старый премьер) – это человек, которому Путин абсолютно доверяет «чемоданчик» в случае, если он куда-то улетит, если он за рубежом. Кому Путин поручил рассмотреть различные экономические программы? Главе администрации Антону Вайно, который возглавляет рабочую группу по рассмотрению этих программ. Группу возглавляет даже не премьер, потому что это вторичная история, а первичная история – это структура безопасности власти. И для этого второй человек в стране должен быть абсолютно лоялен первому. И Медведев своим президентством, на мой взгляд, показал абсолютную лояльность, по первой просьбе вернув «чемоданчик». А ведь были люди, которые подталкивали его ко второму сроку. А он еще и главнокомандующий, и все права выдвигаться на второй срок у него были!    

— И Запад уговаривал остаться…

— Конечно, Запад хотел его, а не Путина. У меня в свое время был разговор с Биллом Клинтоном, и я его спросил: «А вы можете через срок выдвинуть свою кандидатуру на пост президента США?» Он ответил так: «Я об этом даже не думал, хотя конституция, вроде, не запрещает». Мы с ним оба пошутили… У Медведева четырехлетний мандат не был провальным, и, конечно, он был более понятен Западу. Но по первому решению они провели эту рокировочку! Поэтому Медведев пользуется таким доверием у Путина. Именно политическим доверием. По вопросам экономики они спорят, я знаю. И Медведев чуть ли не единственный, кто может довольно резко возражать Владимиру Владимировичу и по кадрам, и по экономике. Да, это тандем. Там есть старший и есть младший, но это всё-таки тандем. У Путина есть такая замечательная фраза: «Мне это зачем?» Вот давайте примерим эту фразу на премьера и увидим: действительно, а президенту зачем его менять?

— Очень просто: у правительства во главе с Медведевым швах с экономикой!

— За экономику у нас отвечает президент! Я же вам уже объяснил: ни одно крупное экономическое решение не принимается без президента. Откройте сайт kremlin.ru и увидите, что все заседания президента в основном по экономике. И он сам принимает решения! У нас суперпрезидентская конституция. А премьер в рамках решения президента работает. У Медведева есть мнение о пенсионном возрасте, а вот у Путина нет, и поэтому до сих пор нет решения. Вот в чем дело!

— У президента больше время должно уходить на международную повестку: на западные санкции, Украина, Сирия…

— А вы на его совещания посмотрите! Он не только за внешнюю безопасность и политику отвечает, но и за экономику. А к кому народ обращается во время прямых линий? К президенту!

«УДАР ПО МАГОМЕДОВЫМ — ЭТО ПОДТВЕРЖДЕНИЕ ТОГО, ЧТО МЕДВЕДЕВ ИДЕТ НА ПОСТ ПРЕМЬЕРА» 

— Если Медведев останется, то и состав кабинета министров кардинально меняться не будет, как вы думаете?

— Сейчас об этом никто не знает. Думаю, сейчас президент согласовывает кандидатуру премьера, а сразу после инаугурации, 8 мая, утвердит премьера. Думаю, сейчас они обсуждают конструкцию правительства, но без персоналий. Иначе слишком много людей будет знать, и информация утечет. А после майских праздников, мне кажется, начнется формирование правительства. Думаю, для Путина очень важно не потерять людей, которые с ним работают: если этого снимают, то куда его поставить и т.д. То есть это связанные решения, насколько я знаю. Работает кадровая комиссия во главе с Вайно, рассматриваются разные модели. В этом смысле Путин всегда внимателен. Но, может быть, будут и какие-то неожиданности.

 

— Удар по группе «Сумма», арест братьев Магомедовых – это разве не ослабление позиции Медведева, Дворковича?

— Историю с «Суммой» надо воспринимать как историю, где очень много бенефициаров. Начало было экономическим: ФСБ с 2014 года занималась делами «Суммы» в Калининграде по добыче песка – это понятно. Но есть много бенефициаров и есть политическая составляющая. С Медведевым за 6 лет братья Магомедовы встречались раза три, и то не лично. Политическая составляющая состоит в том, что братья тесно связаны с Дворковичем – они сокурсники, много общались. Это всем известно, никто этого не скрывает. Этот удар по братьям означает, что Медведева оставляют одного. То есть он повисает в воздухе. Вопрос: это усиливает его шанс на назначение премьером или ослабляет? Моя точка зрения – усиливает. У Путина будет человек, который не имеет никакой поддержки – клановой, финансово-политической, и у него будет только одна поддержка – это Путин. Поэтому удар по Магомедовым, с моей точки зрения, — это подтверждение того, что Медведев идет на пост премьера. Мне кажется, политическая история – она вот такая. Хотя никто против Путина не идет, но пусть будет так – на всякий случай… Поэтому бенефициары истории «Суммы» в политическом плане – это Путин, который таким образом делает фигуру Медведева абсолютно зависимой от него. На будущее. На всякий случай.

— Тогда, получается, Дворкович вылетает из правительства? 

— Дворкович давно хотел на РЖД, и он может быть назначен на РЖД. Дворкович без клана – это никто! Как и любой другой человек в нашей стране – без финансово— промышленной группы, клана, ордена он никто. Россия – корпоративное государство: одни корпорации предлагают на должность премьера Сечина, другие – Чемезова или человека от Чемезова, третьи — Кудрина. Но за всеми ими стоит финансово-промышленный интерес. А за Медведевым теперь нет финансово-промышленного интереса. Чистенький! На месте Путина, я его назначил бы.

«ПУТИН ТАКОЙ-СЯКОЙ, НО КРЫМ-ТО ВЕРНУЛ!»

— Вы лично «надзирали» над чистотой выборов президента РФ, и что увидели? Вы ручаетесь за подсчет голосов в окончательном его виде? А в регионах? Например, в Татарстане? И татарский язык у нас стал не обязательным для изучения, и договор не продлили, а мы по-прежнему голосуем почти на уровне 90%? Вы верите этому? (Алия)

— Да, за Москву я ручаюсь. Конечно, были какие-то нарушения, но они были минимальными. Общественной палате Москвы удалось на каждый избирательный участок направить своего наблюдателя. Мы «забодали» четыре участка, где были либо вбросы, либо замена протокола. Кстати, впервые Путин в Москве получил больше половины голосов. Первое — за Москву я отвечаю. Второе – Путин официально получил 56 миллионов голосов. Математик Сергей Шпилькин говорит, что 9 — 10 миллионов были сомнительными. Хорошо, давайте их вычеркнем всех. Это означает, что 46 миллионов из 109 миллионов избирателей – это всё равно большинство. Более того, на прошлых выборах Путин как раз получил 46 миллионов голосов, и если вычтем из них 9 миллионов сомнительных, по словам математика, голосов, то тогда не сомнительных у Путина было 37 миллионов, а сейчас 46. То есть он за 6 лет прибавил 9 миллионов не подозрительных голосов.  

— Как считаете, почему?

— Во-первых, у него не было альтернативы. Были люди, которые по своим масштабам были не альтернативны Путину. Почему Навальный на прошлых на выборах в Москве получил более четверти голосов? Потому что он был альтернативен, и люди могли выбирать. Сейчас таких персон не было. Во-вторых, внешнее враждебное окружение. В-третьих, крымский эффект никуда не делся. Крым – это была такая мечта, хотя люди, конечно, о нем в явную не думали, но Путин сумел эту мечту превратить в территорию. И очень многие ему были благодарны за это. Путин такой-сякой, но Крым-то вернул! И не для себя, а для всех нас…

— Вы сказали, что на четырех участках в Москве вы зафиксировали нарушения.

— На участках заменили протокол итогов голосования – члены комиссии подписали один протокол, а председатель отвез другой.

— В чью пользу изменения были?

— В пользу Путина. Но разница суммарно была 953 голоса. Вы знаете, в Москве 7 миллионов избирателей, на выборы пришли, по-моему, пять миллионов, и вот 953 голоса были приписаны Путину…

— Это была инициатива «снизу»?

— Это разные истории были. Когда мы разбирались, один председатель сказал нам: я сейчас без работы и подумал, что если на моем участке будет больше голосов за Путина, мне работу предложат. Ну вот что с этими людьми делать?! А на другом участке женщина сказала, что не знает, почему так случилось. Причем приписали всего 20 голосов Путину. Это зачем, цель какая?! Пусть теперь этим занимаются правоохранительные органы…

«Я ВПЕРВЫЕ ВИДЕЛ РАСТЕРЯННОГО РУСТАМА МИННИХАНОВА…» 

— А что касается голосования в Татарстане?

— У меня, как у бывшего школьного учителя, очень трепетное отношение к языкам. Мне очень легко говорить о проблеме языков, потому что я так же говорю про русский язык на Украине или в Латвии. Там делают то же, что мы сегодня делаем с татарским языком. Я считаю, что это не честное, не справедливое, не точное решение, хотя очень тонкое решение. Я смотрел заседание вашего парламента и впервые видел растерянного Рустама Минниханова. Я понимаю, что ему было совсем некомфортно, потому что у него избиратели и те, и другие. А как у вас считали голоса на выборах, я не знаю. Чтобы знать, надо сидеть и наблюдать, считать, применять математические модели, смотреть видеозаписи… То, что я делал по Москве.

— Вы поддерживаете отменённую принудиловку по татарскому языку в образовании и другие проекты нынешней региональной власти, имеющие этнократический уклон, сформированный ещё Шаймиевым и всё более изживающий себя. Это ваша искренняя поддержка как либерала? (председатель Общества русской культуры РТ Михаил Щеглов)

— Я считаю, что люди должны знать государственные языки. Если по Конституции Татарстана татарский язык является государственным, то люди, которые там проживают, должны изучать татарский язык. Объемы изучения, классы, возраст – это обсуждаемо. Я так же считаю, что русские на Украине должны изучать украинский язык, в Латвии – латвийский. Что касается обязательного изучения национальных языков в России, считаю, это решение поспешное и неправильное. Оно будет иметь долгие последствия. Мы знаем, как Советский Союз распадался… Развал Российской империи, в том числе, произошел благодаря абсолютно русофильской деятельности Александра III, который на Украине и в Финляндии запретил местный язык. С языками надо быть очень острожными. Если у нас федеративная страна, если мы признаем право субъектов Федерации на некую государственность, то, мне кажется, люди, которые живут там, должны исполнять законы, которые есть в этом субъекте. Я вообще считаю, что многоязычие – это хорошо. А если ты выбрал эту землю, то изучай ее язык хотя бы ради уважения.

— А в чем причина такого необдуманного решения? Нет людей, которые это понимают?    

— Думаю, сейчас уже понимают, но, когда решение принято, оно исполняется. Но татарский язык должен быть в Татарстане! Потому что дети общаются на улице, в школе, а потом вместе работать будут. Так пусть школьную сетку посмотрят – за счет чего ввести татарский язык: сократить часы астрономии или ввести еще два часа нагрузки. Люди, решайте, ведь вы родители! Зачем надо было противопоставлять детей в классе? Помню, в Татарстане в свое время было принято гениальное решение по религии.  

— Когда в школы не пустили ни ислам, ни православие?

— Совершенно верно. Минтимер Шаймиев принял такое решение – для всех всё или ничего. Я тогда на совете при министре образования сказал: смотрите, какое решение надо было принять в каждом субъекте! Почему класс должен разбегаться по разным религиям? У меня, например, сын воспитан в православной культуре, у него есть духовник. Мы что, выбрали бы в школе ислам, потому что о православии ему батюшка рассказывает и мама? А вообще надо давать все четыре религии.

— Историю религий, как в Татарстане.

— Да, историю религий. А по языку получается опять деление. На мой взгляд, это глубоко ошибочное решение министерства образования. К сожалению, не первое. Я надеюсь, что всё-таки министр исправит ошибку.

«ВОЗМОЖНА РЕКОНСТРУКЦИЯ ПАРТИЙНО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ КОНСТРУКЦИИ ОБЩЕСТВА» 

— Ваша оценка — политические перспективы у Грудинина, у Собчак есть?

— Честно говоря, я не знаю, как сегодня происходит реконструкция партий. Политика – это дело командное, а не индивидуальное. У Путина есть аппарат государства, плюс аппарат партии, плюс аппарат ОНФ. Внутри КПРФ происходит некоторая турбулентность, которую Геннадий Зюганов пытается подавить. Ксения Собчак пытается построить партию. Посмотрим, что из этого получится. Впереди выборы мэра Москвы, муниципальные выборы в Петербурге. И то, что с «Яблоком» происходит, тоже интересно. И происходящее с партией «Справедливая Россия» тоже интересно. А в «Единой России» идет война между кланом Володина и кланом Турчака — это же факт. Поэтому в это президентство Путина возможна реконструкция партийно-политической конструкции общества.

— Радикальная?

— Не радикальная, конечно, но будет. Зюганову, Жириновскому – за 70 лет, Явлинскому – 66. Через 6 лет что с ними будет? Должно прийти новое поколение и по-новому построить систему. Посмотрим – как. Посмотрим, удастся ли Навальному зарегистрировать свою партию, как он будет баллотироваться. Будем наблюдать.

— Как вы считаете, Кириенко остается на своем посту, с учетом результатов выборов?

— Надо учитывать задачу, которую ему ставили. Выборы в Госдуму были сделаны так, что «Единая Россия» получила, по-моему, 350 мест. Это была победа Володина, а его – бац! – вон из администрации президента… Я не знаю, какая логика была у президента. Сам сделал — сам и рули? А у Кириенко сейчас вообще большой выбор: во главу «Роснефти», «Газпрома» или «Транснефти». Но мы же не знаем, какую задачу ему поставил президент, доволен ли он итогами выборов. Администрация вообще зависит от президента.

— Он эффективным политическим менеджером оказался, как думаете?

— Это зависит от того, какую цель он перед собой ставил. Володин – эффективный менеджер?

— Да.

— А его взяли и передвинули! Не связанные вещи...  

— Володин всё-таки получил повышение – стал четвертым человеком в России.

— Я тоже так считал, но знаю, что он по этому поводу был чрезвычайно расстроен. Он предпочитал остаться на прежнем месте.  

«ТЕХНОКРАТЫ» — ЭТО ЛЮДИ С БОЛЬШИМ ОПЫТОМ»

— Назначение Амана Тулеева на должность председателя законодательного собрания – это что? Неуважение общественного мнения?

— Это такая иллюстрация к нынешней ситуации власти: такие ее представители, как Аман Тулеев, полностью растеряли коммуникацию с избирателями. Но он для Путина составляет две ценности. Первая — это непреходящая его лояльность все эти годы. А ведь в 2000 году Аман Гумирович баллотировался в президенты России, и Кемеровская область отдала своему кандидату голосов больше, чем Путину. Но после этого – абсолютная личная лояльность. Вторая ценность — Тулеев решил вопрос с забастовками шахтеров. Напомню, на рубеже веков главная угроза стабильности — это шахтеры, стучащие касками. Испугал, купил – не важно! И в этом благодарность президента Путина Аману Гумировичу. И когда Тулеев капризно захотел уйти на пенсию, мне в Кремле сказали, что председатель законодательного собрания – это почетная отставка.

— Нет, это власть!  

— Это власть. В сентябре в Кемерово будут выборы в законодательное собрание, и, думаю, Тулеев возглавит список и наберет больше 70 процентов. А общественное мнение – это тяжело измеряемое понятие. Общественное мнение по отношению к образованному классу – да, это постыдное, паскудное, омерзительное решение, безусловно. Но люди же выбирают между стабильностью и нестабильностью. Они выберут стабильность.

— После отставки Амана Тулеева губернаторов-тяжеловесов осталось всего ничего. Неужели лучше набранные ниоткуда «технократы», которых обучили прыгать с моста и плавать на плоскодонках? Некоторые уже немного поработали, их не видно и не слышно. Вы можете как-то оценить их деятельность на благо своих территорий и России? (Хайруллин Тимур)

— «Технократы» не ниоткуда, это люди с большим опытом. К примеру, губернатор Пермского края Максим Решетников был в Москве очень успешным вице-мэром по экономике. А потом ему предложили поехать на родину губернатором. Это повышение или понижение? 

— Понижение, потому что губернаторы сегодня мало что решают.

— Да, но он не ниоткуда взялся. Или, например, губернатор Новгородской области Андрей Никитин был главой Агентства стратегических инициатив по продвижению новых проектов. Или, например, Антон Вайно, глава нынешней администрации президента РФ. Он же из семьи партийных работников: его дед был первым секретарем ЦК компартии Эстонии. А сам он МИДовский, в Японии служил, а потом работал в управлении протокола президента РФ. 

— Глава администрации президента – это не публичная должность, а губернатор – это работа с населением, он должен чувствовать регион.

— А что толку, что некоторые губернаторы проходили через «грязные» выборы? Мы же все стареем, мы уже не видим 21 века… Поэтому я не считаю, что эти «технократы», о которых вы говорите, взялись неизвестно откуда. Это не так. Эти люди имеют опыт организационной работы. Взять, к примеру, губернатора Тульской области Алексея Дюмина. Это не только охранник Путина, он с нуля создавал войска спецназначения, а это огромная организационная работа – от техники до жилья.

— Как вы относитесь к его политическим перспективам?

— Ко всем политическим перспективам я отношусь с вниманием, я за ними наблюдаю.

— Его называли одним из преемников Путина. Не подтвердилось?

— Мы же видим, что Путин пошел на четвертый срок, не выдвинул же преемника…

 «СВОБОДА СЛОВА СУЖАЕТСЯ — ЭТО АБСОЛЮТНО ТОЧНО»

— Как считаете, свобода слова в России всё больше сужается? (Мария)

— Свобода слова сужается — это абсолютно точно, потому что вводят новые законы. Как говорит Путин, это всё защита: новые законы затрудняют распространение информации и мнения. Работа журналистов, особенно тех, которые работают в интернет-СМИ, будет сложнее. Если есть главный редактор, то там есть ответственность, а в соцсетях ответственности всё-таки меньше. Но это и хорошо, потому что мы уже зажаты со всех сторон всякими интерпретациями закона.

У меня недавно возникла дискуссия по поводу слова «мудак». Несколько месяцев назад главный редактор «Новой газеты» направил письмо в Роскомнадзор РФ с вопросом, является ли слово «мудак» нецензурным. И он получил ответ за подписью главы Роскомнадзора Александра Жарова, что это цензурное слово, его можно употреблять. Я недавно рассказывал о своей дискуссии с Дмитрием Песковым, во время которой сказал ему: «Дима, ты вёл себя как мудак». На что господин Жаров написал мне письмо: «Лёша, в русском языке есть масса синонимов слова «мудак» для публичной переписки, например, чудак-человек, балда, дурень, ротозей, тютя. Хотя флёр у них совсем иной, да…» Это написал мне глава Роскомнадзора. Я еще могу вступать в дискуссию по тому или иному вопросу, а на местах куда побежишь? Только в суд, а суд, понятно, всегда на стороне Роскомнадзора. Это к вопросу о журналистике, чтобы вы понимали… Я считаю, что сужение свободы слова будет.

— Вот Telegram закрыли… Но почему они не понимают, что новые технологии победить невозможно?!

— Как раз об этом мы говорили с главой Роскосмоса Игорем Комаровым. Я тоже не понимаю многие вещи, а вот молодые «технократы», о которых мы говорили, это понимают, они внедряют технологический прогресс.

— Неужели Кремль, Песков не понимают этого?

— Я сам пользовался Telegram-каналом, а теперь нам сказали, что найдем какие-то альтернативы…

— Надо оседлать новые технологии, чтобы Россия вперед двигалась!

— Мы в начале 2000-х оказались, если не на равных с США по технологиям, то на втором месте точно: Яндекс стали покупать, ВКонтакте и т.д. Это могло вывести Россию в число великих держав. А потом включили тормоз. Зачем это сделали?! 

«СТОИТ ОГРОМНАЯ ОЧЕРЕДЬ ЖЕЛАЮЩИХ СТАТЬ КОСМОНАВТАМИ» 

— Если уж коснулись темы технологий… Вы недавно встречались с руководством Роскосмоса. По вашим ощущениям, космос для России – это только замечательное советское прошлое или не менее успешное будущее? 

— Руководителю Роскосмоса Игорю Комарову я задал такой же вопрос. Я с ним согласился бы, что исследование космоса и из космоса даст нам огромный рывок. Нам – это Земле, потому что космос — штука универсальная. И первый элемент – это новая связь. Мы понимаем, что главные спутники — это спутники связи. Благодаря тому, что у нас сегодня все эти гаджеты, благодаря всяким системам Wi-Fi для интернета и т.д., нам надо эту возможность коммуницировать до каждого человека очень быстро. И, конечно, космические запуски – это отработка связи. Это первое.

Вторая история — это то, что Комаров назвал географией, а я называю геолокацией, когда спутники позволяют нам видеть разброс до метра, а некоторые военные спутники – до миллиметра. Это очень важно, например, для кадастра земли, установлении границ участков. Это, что называется, польза-польза. И не будем забывать о безопасности, о военном противостоянии, которое в последнее время часто возникает у России с другими странами. Это информационный канал, который позволяет узнавать о наших противниках больше. Но, повторю, главное – это связь, потому что человек – существо коммуникационное, и космос даст такую возможность.

Всё остальное – пилотируемые полеты на Луну, на Марс и т.д. – мы об этом с Комаровым тоже говорили. Но пока это эксперименты. Надеюсь, он весной придет на «Эхо» и об этом подробно расскажет.

— Что касается оборонных проектов Роскосмоса, они с вами секретами не делились?

— Секретами со мной не делились, они меня берегут, любят и лелеют, потому что как только они поделятся со мной секретами, меня тут же украдут. Им это зачем? Но, безусловно, там любая технологическая придумка имеет свое применение и в военной области. Не удивительно, что с учетом огромного количества спутников, которые сегодня запускаются, как принято интеллигентно говорить, многие имеют двойное назначение. 

— Некоторое время назад в СМИ была информация, что космонавты уходят из отряда, поскольку для них нет работы. Вы об этом Комарова спрашивали?

— Говорили и об этом. Он мне сказал, что стоит огромная очередь желающих стать космонавтами. И как на любой работе, особенно на продвижении внутри работы, людям приходится ждать, это правда. Пилотируемых запусков можно посчитать «по головам», а очередь огромная. Да, люди уходят, но люди и приходят. Американская женщина-астронавт полетела в космос в 61 год. Расширение возрастных, физиологических возможностей для полета – это тоже большая задача. Отряд космонавтов переполнен, и очередь туда большая.

«МНЕ ДУДЬ НРАВИТСЯ»

— Как вам журналист нового поколения – Юрий Дудь? В чем феномен его успеха? Вы ведь недавно с ним общались…

— Да, я общался с ним. Юрий Дудь – очень быстро растущий, интересный интервьюер. Кстати, многие высокопоставленные люди его открыли для себя после интервью со мной, потому что им был интересен я, а теперь лучше знают и Дудя. У всех же дети. Дудь растет, посмотрим, что из этого выйдет. Он очень вязкий, три раза создал мне зону некомфортности, а это трудно сделать, потому что я готовлюсь к интервью. И он готовится. Мне Дудь нравится.

— И ваш сын одобрил ваше участие в интервью…

— Сын не просто одобрил, а послал, можно сказать! Когда я раздумывал – соглашаться на интервью или нет, он сказал: «Папа, тебе оказана великая честь, а ты кобенишься…» 

— Чем Дудь как интервьюер отличается, например, от вас или Познера?

— Для него люди моего поколения — мутанты, фэнтезийные люди. Когда он у меня спросил о Гнойном и Оксимироне, я спросил: а это кто? И увидел ужас в его глазах! Я, конечно, знал, что будет подобный вопрос… Дудь работает на свою аудиторию, которая нас не знает, но он не побоялся пригласить меня на интервью, хотя мы для этого поколения как белые носороги. Через неделю после интервью возвращаюсь с работы домой и слышу от парня лет 17-19-ти: «О, это чувак из Дудя!» (смеется) Это люди, которые вообще не подозревали о существовании «Эха Москвы» и Венедиктова, некоторые Путина не знают. Например, мой сын до недавнего времени Медведева не знал. А зачем это ему? Зачем им знать Венедиктова? Но Дудь ввел меня в свою аудиторию. Интервью со мной пять миллионов просмотров набрало! Мне кажется, это большое умение – своей аудитории предложить другого человека. Это очень сильно.

— Какими вопросами Дудь ввел вас в зону некомфортности?

— Я к интервью готовился, но не ожидал вопроса про часы Дмитрия Пескова, потому что думал, что это уже всё давно объяснено и забыто. И мне пришлось вспоминать, я был не совсем готов к этому вопросу. Но после интервью, в доказательство своей правоты, я послал ему декларацию Пескова и Татьяны Навки, где у Пескова 20 миллионов, а у Навки – 120 миллионов. У нее более 300 выступлений в год! Она могла столько заработать. И всё это задекларировано.

— После объявления из-за «дела Слуцкого» бойкота Думе некоторыми СМИ из них стали увольняться парламентские корреспонденты (из «Дождя», например). Как главред «Эха», что вы им посоветуете? (Силантьев И.)

— Мы не бойкотируем Думу, но стараемся не цитировать господина Слуцкого, если это не касается важных тем. Мы направляем запросы по поводу господина Слуцкого, а его самого мне не удалось убедить извиниться. Я планирую посадить вместе его и оскорбленную им девушку – пусть они объяснят, почему так получилось. Может быть, мне удастся скорректировать его позицию.

— Интересно, как вы относитесь к Татьяне Волковой из Правосудия.нет, знакомы с ней лично? Она реальный человек или группа авторов, скажем, из спецслужб? На кого работает этот сайт? (Елена)

— Я считаю, что «Татьяна Волкова» — это компетентные люди.

— Группа товарищей со звёздочками?

— Не знаю. Но компетентность видна.

«ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ – ЭТО И ЕСТЬ ХОРОШАЯ НОВОСТЬ»

— Я часто слушаю ваше радио, но порой хочется выбросить приемник и забыть волну: сплошная чернуха идет — никакого позитива. В чем смысл такого прессинга? Неужели у нас в стране и правда ничего хорошего не происходит? (Ален)

— В стране происходит очень много хорошего, но, знаете, когда на вас сваливается новость о сгоревших детях в Кемерово, отравленных детях в Подмосковье, изнасилованных детях в Перми, оказывается, что это важно, потому что ваши дети могут оказаться на их месте. Мы – как предупреждение. Я считаю, что СМИ должны так работать: пляж, море, солнце, люди купаются, а мы сидим на вышке и видим, что надвигается туча, гроза, цунами, и наше дело – предупредить об этом людей. Можете нас не слушать, но мы видим это, мы – пограничники! И мы сразу говорим: ребята, надвигается проблема. Вот если бы СМИ не рассказали про этот пожар в Кемерово, все эти торговые центры и не проверили бы, они так и продолжали бы гореть по всей России. Назвать это «чернухой» у меня язык не повернется!

Конечно, любая новость – это дискомфорт, потому что она вносит изменение. Сидишь в кресле, а тут вдруг объявляют похолодание или жару. Кому-то это может показаться плохой новостью, потому что менять что-то придется. Мы просто сообщаем новости, а вывод для себя вы сами делайте. А вообще предупреждение – это и есть хорошая новость.

— Что у вас вызывает улыбку? (Дмитрий)

— Что у меня вызывает улыбку? Нетривиальное поведение моих сотрудников.  

— Вы вообще веселый человек, всё интервью улыбались… Откуда силы на это?

— Я по жизни оптимистично настроенный.  

— Алексей Алексеевич, спасибо вам за интересный разговор!

Оригинал

Смотрите видео на сайте rtvi.com

Больше 20 российских СМИ объявили бойкот Госдуме после того, как комиссия по этике не нашла никаких нарушений в поведении депутата Леонида Слуцкого, которого обвинили в домогательствах сразу несколько журналисток. В эфире RTVI главный редактор радиостанции «Эхо Москвы» Алексей Венедиктов рассказал, из-за чего его редакция присоединилась к бойкоту и почему парламент никогда бы не решился предъявить Слуцкому хоть какие-то претензии.

На прямой связи с нашей студией главный редактор радиостанции «Эхо Москвы» Алексей Венедиктов. Алексей Алексеевич, я вас приветствую, слышите ли вы студию RTVI?

Да, Тихон, добрый вечер, слышу.

Добрый вечер. Небывалая для нашего медиапространства история: более 20, по-моему, средств массовой информации, причем не только федеральные, но и региональные поддерживают этот бойкот. Как вам кажется, он эффективен? Прислушиваются ли к нему те, к кому он обращен, а именно — руководство Госдумы?

Ну, я бы не назвал это бойкотом, потому что невозможно бойкотировать парламент, который принимает важные решения, может принимать решения о повышении подоходного налога с 13% до 15% процентов. Мы не можем бойкотировать парламент, но мы отзываем своих журналистов — это эффективно, потому что мы будем руководствоваться сухими строчками решений Государственной думы, не давая слово тем или иным депутатам Государственной думы, которые связаны с этой историей.

Что такое эффективность? Эффективность — это не забывать эту историю, эффективность — держать ее в центре внимания, эффективность заключается в том, чтобы об этом думали руководители страны и понимали, что то, что было сделано комиссией по этике — абсолютно недопустимо и абсолютно омерзительно, и присоединяться к омерзению, я думаю, не все захотят.

Чем вы объясняете столько дружную поддержку Леонида Слуцкого на вчерашнем заседании? Никто не высказал ни одного даже намека даже не на осуждение его, а на возможность обсуждения истории по существу. По большому счету речь шла о том, что журналистки неправы, что они долго молчали, журналистки не правы, что они включили запись, журналистки не правы в том, во всем и в чем-то еще. Однако обсуждения кейса Слуцкого, по большому счету, не было.

Нет, потому что речь шла не о том, чтобы обсудить так называемый кейс так называемого Леонида Слуцкого, речь шла о том, чтобы нанести удар по одному из ближайших ставленников Вячеслава Володина, который был поставлен на место председателя Международного Комитета Вячеславом Володиным, который собирает вокруг себя людей определенного толка — госпожу Поклонскую, господина Толстого, теперь господина Слуцкого — такая «мракобесная партия внутри мракобесной партии». Я бы сказал, Леонид Слуцкий, безусловно, является ставленником спикера Государственной думы, и поэтому, конечно же, депутаты не могли принять ничего, даже если бы было объявлено о том, что Слуцкий кого-то съел живьем.

Вы упомянули руководство страны, вы часто говорите, мы знаем, что у вас есть возможность общаться с людьми оттуда, из высших коридоров российской власти, обсуждается ли эта история там? И как она обсуждается?

Эта история обсуждается там, о ней знает президент Российской Федерации. Он, скорее всего, может быть, в каком-то совершенно общем виде может выступить об уважительном отношении к женщинам. Но это же не вопрос домогательств, это вопрос поведения политического института относительно граждан, это совсем уже далеко не вопрос Слуцкого, это вопрос председателя Государственной думы и одной из комиссий парламента.

Я хотел обратить внимание, что когда были предъявлены эти обвинения публично господину Слуцкому, все мнения журналистов были относительно Слуцкого. Только после того, как комиссия по этике приняла свое омерзительное решение, началась такая вражда между СМИ и всем парламентом. Дело не в Слуцком, дело в институции.

Если говорить все-таки про Слуцкого, вы не так давно в интервью Юрию Дудю о том, что вы с Леонидом Слуцким были или есть друзья. По-дружески вам удалось с ним поговорить?

Нет. Как только это случилось, Леонид перестал выходить на связь. Я, естественно, сказал ему, что он должен извиниться и покаяться, что его приставания были расценены не как желание поухаживать, а как насилие, как домогательства. Если люди так это понимают, значит ты должен извиниться, но, к сожалению, разговора не было, хотя на меня выходили всякие наши общие знакомые, весьма влиятельные и просили меня не педалировать эту историю, но это невозможно не педалировать, это даже не педалируется – оно само такое, по-моему, недостаточно еще ярко прозвучало.

Я могу сказать, что, поскольку ко мне стали обращаться многие коллеги из иностранных издательств, аккредитованных в Москве, мы сегодня сделали пресс-релиз на английском, и отправили во все бюро иностранных журналистов в Москве, свое позицию по отношению к господину Слуцкому и комиссии парламента, потому что надо объяснять, что мы не бойкотируем, журналисты не могут бойкотировать высший законодательный орган — мы можем там не присутствовать, но освещать должны, но с господином Слуцким у меня теперь никакой связи до тех пор, пока четко и ясно не прозвучат извинения, и они не будут приняты журналистками.

У меня последний вопрос, более культурологический, что ли. Подобная дискуссия в России впервые, тем более в подобном масштабе, как вам кажется, означает ли это, что вот этот дискурс, который мы наблюдали в последние месяцы в Соединенных Штатах после дела Вайнштейна – что он пришел теперь сюда, и все продолжится? Или сейчас некоторый всплеск, но скоро все затухнет и дальше не пойдет?

Мне кажется, он немножко другой, потому что в Соединенных Штатах Америке, или во Франции речь не идет о домогательстве прямого начальника, прямого политического деятеля к подчиненным, скажем, зависимым от него людям. Хотя надо признать, что Харви Вайнштейн, конечно, был опосредованным начальником этих актрис, но речь идет о том, что там вся история распространена на все общество.

У нас же это политическая история. Когда, повторю, Государственная дума объявляет о том, что журналистам работать в этой Думе небезопасно, ну, это просто совсем другой кейс, еще раз — это не про домогательства, это про то, что Дума ведет себя омерзительно. Ну, собственно, кто во главе, такое и поведение. Вот такой у нас руководитель Думы.

Что ж, спасибо большое, Алексей Венедиктов — главный редактор радиостанции «Это Москвы» был на связи с нашей студией.

Оригинал

Оригинал — interview.sourvillo.ru

Автор интервью: Иван Сурвилло

— О чём вы мечтаете?

— Мечтаю увидеть внука от сына, которому 17 лет. Увидеть следующее поколение Алексея Венедиктова и спокойно уйти в вечность. Больше ничего не надо, всё остальное у меня есть.

— Как у вас складываются отношения с сыном?

— У нас партнёрские отношения. Когда человеку 17 лет, он выше тебя ростом, необходимо понимать, почему и что он хочет. Необходимо помогать ему в том, чтобы он реализовал свою мечту.

Его ошибки будут его, а не мои ошибки. Этому я учу. Главное, чтобы папа был рядом всегда, когда нужна помощь. И даже когда не нужна.

— Последний пример, когда вы ему помогли с чем-то серьёзным.

— Он хочет быть лётчиком гражданской авиации. Я договорился со своими друзьями в «Аэрофлоте» — он получил возможность ходить и заниматься на симуляторах, на которых тренируются настоящие пилоты. Не каждому это позволено, но у меня есть друзья, которые выполнили мою просьбу. Сын в восторге, у него получается или не получается.
Не получается — это его ответственность, получается — это моя удача.

Недавно у сына возникло желание прыгнуть с парашютом. Конечно, я был против, а мама лежала с валидолом. Тем не менее, сын убедил, что это серьезно, что ему надо себя испытать, что это не баловство, не каприз. Я опять договорился с друзьями: на подмосковной базе мне нашли хорошего тренера. Даже, если я понимаю, что это каприз, и баловство, значит, я помогу его капризу и баловству осуществиться.

— Никогда не было ощущения, что каприз и баловство могут перейти какие-то границы?

— Конечно. Сын — человек достаточно свободный. У меня одни границы, у него другие. Я думаю, что я должен идти за его границами, а не он за моими. Кажется, что пока я рядом, он будет пробовать больше, будет более безответственным. Зачем я буду сейчас его ограничивать? Его жизнь потом ограничит.

— Когда вам было последний раз по-настоящему страшно?

— По-настоящему страшно было в 94-м году в Чечне — меня вывели на расстрел. Это было так страшно, что я ничего не помню. Всё как в тумане.
Я только помню эту стену, выщербленную пулями, к которой они меня поставили.

Я жил с этим страхом, я живу с этим страхом.

— За что вам больше всего стыдно?

— Стыд — это такое же чувство как любовь, которое ржавеет, осыпается, снова возникает. Чтобы совсем было стыдно, чтобы я жил с этим чувством — такого нет. Есть какие-то поступки, но чтобы я всё время вспоминал, как о Чечне, — нет, такого. Нет, пожалуй. Ничего такого я в своей жизни непоправимого не сотворил. Непоправимого!

— Расскажите о последнем стыде, который вы вспоминаете.

— Не помню.

— Чего вам не хватает в жизни?

— Времени.

— Как справляетесь?

— Никак не справляюсь. У меня столько дел, друзей, идей, замеса, поездок, что я просто рушусь без сил и вынужден отменять какие-то свои истории.

— Это обидно — отменять какие-то свои истории?

— Я отношусь к этому философски. Это же жизнь, всегда должно чуть-чуть не хватать. Невозможно всё имплантировать, это скучно.
Всегда должно оставаться чувство неутолённого голода.

Просто сил нет, времени, жалко. Но это теоретически жалко, а на самом деле требует отбора. Тогда ты живёшь более качественно: ты отбираешь встречи, людей, занятия, сериалы, книги, фильмы. Отбор — это всегда хорошо.

— Какие у вас принципы отбора?

— Интуитивные абсолютно. Сегодня я выбрал вот так, а завтра, может быть, в той же ситуации я выбрал бы другое. Принципов нет.

— Когда вы последний раз плакали?

— На каком-то сериале или кино. Что-то такое сентиментальное из меня выжали. Я не всплакнул, но глаза налились.

Если говорить серьезно — плачу, когда умирают друзья, уходят близкие люди. Трудно иногда держать себя в узде, когда люди уходят. Моложе меня — особенно.

— Скажите мне, молодому, неопытному журналисту, можно ли заниматься журналистикой в России, и при этом ни разу не делать что-то, что мне не хочется, за деньги? Не торговать собой.

— Нет, невозможно.

Журналист — это профессия, также как профессия врач или профессия столяр, или профессия политик. Ты нанимаешься за деньги для того, чтобы выполнить заказ.

У нас в коридоре фотографии людей, но с половиной я бы в жизни не встречался, если бы не моя профессия, потому что они интересуют нашу аудиторию. Я за заработную плату с ними работаю, как любой журналист. Замените слово «журналист» на «врач». Можно, чтобы врач не за деньги оперировал? Можно, только он голодный будет и у него руки будут дрожать. Это профессия, вы за неё получаете деньги.

Опять же — есть мои моральные стандарты, есть мои профессиональные стандарты. По моим моральным стандартам делать интервью с господином Ле Пеном, главой тогда Французского нацфронта, это никак. Но он пришёл в моё рабочее время, и я сделал, и получил за это зарплату от «Эхо Москвы», а не от Ле Пена.

Если дать возможность журналисту выбирать с кем он работает — это неправильно.

Это как врачу выбирать: я не буду оперировать женщин или я не буду оперировать мусульман, или я не буду оперировать ещё кого-то — это неправильно, ты получаешь зарплату за эту работу, ты должен сделать.

— Это сложно — приводить какие-то профессиональные стандарты в соответствие с личными?

— Нет. Я напомню, что по первой жизни я учитель истории. У меня бывали дети абсолютные негодяи, но я обязан был их учить. Мои моральные принципы, — послать их вон, чтобы они не мешали классу. А мои профессиональные принципы — дать им образование и поставить им итоговую оценку. Просто надо понимать, что или ты меняешь профессию, или ты становишься отшельником, уходишь, садишься на столб, тогда твои моральные принципы в порядке.

Меняй профессию, если моральные принципы мешают тебе работать.

— Если бы вы могли сейчас получить от судьбы карт-бланш на то, чтобы мгновенно освоить абсолютно любую новую область. Что бы вы освоили?

— Я бы освоил английский. Этого мне не хватает в жизни. Незнание английского языка в моей жизни и в моей профессии — это тяжёлая история.

Я бы попросил, помимо, как обычно, здоровья, долголетия, всем счастья и пусть никто не уйдёт обиженным, я бы попросил знание языков — английский и китайский.

— Английский, китайский, а ещё какие языки?

— Все! Вообще все! Надо с людьми общаться. Счастье — это коммуницирование с другими людьми, обмен взглядами. Между нами не должно стоять языкового барьера.

— У вас есть рецепт, как добиться успеха в журналистской профессии и при этом не поехать головой?

— Смотрите, нет никакой журналистской профессии. Есть масса разных профессий. Я, например, очень хороший интервьюер, неплохой модератор и отвратительный новостник. Это всё журналистская профессия. Поэтому надо самосовершенствоваться в профессии.

В нашей профессии журналистской нет никаких ограничений. Никаких!

Если ты самосовершенствуешься, если ты любопытствуешь, если ты готовишься, то тогда ты становишься всё лучше и лучше. Ты упорно можешь заниматься самообразованием, тебе абсолютно не требуется каких-то сложных или дорогих предметов. Просто надо стараться.

— Какие черты в себе вы больше всего не любите?

— Трусость. Я постоянно трушу, всегда в этом состоянии, всего боюсь. Боюсь смерти, потери близких, летать на самолёте, быть далеко от сына, если с ним что-то случиться. Я всего боюсь.

— Как справляетесь с этим?

— Вот я сижу же здесь (в редакции «Эха» — И.С.). Глаза боятся, а руки делают.

— Как вы боретесь с ленью?

— Я не борюсь с ней, я мечтаю о ней.

Лень — это праздник. Я могу остаться дома, отменить всё, взять книжку или iPad, закрыть дверь в комнату и лениться целый день. Поэтому я очень люблю летать самолётами, когда телефоны не работают. Ты лениво сидишь в кресле и не другие выбирают за тебя, что тебе делать. Просто сидишь ты один. Короче, я не борюсь, я отдаю себя на волю лени. Но она у меня слабая, побеждает редко.

— А для вас выбирают другие, что вам делать?

— Нет, это обстоятельства. И я должен среди обстоятельств выбирать, что я делаю. Другие не выбирают, никто и никогда.

— Последняя книга, которая на вас повлияла?

— Я даже не могу сказать. Я читаю не с целью влияния, а с целью расширения образования, если говорить о non-fiction. Ну, вот книга Петра Авена «Время Березовского» вызвала во мне огромное чувство брезгливости.

Она лицемерная, она претендует на то, что она исчерпывающая, она не является исчерпывающей, она искажает ту историческую реальность, в которой я сам существовал и был, как говорит Екатерина Шульман, «актором». Я вижу, где враньё, я вижу, где передёргивание, понимаю, что это не случайность, это не ошибка. Это сознательное выстраивание мифа.

Для меня Березовский всегда был врагом. Для Авена был в значительной степени другом. Это я должен был написать такую книгу и стремиться к такой цели — к его умалению и искажению. А получилось наоборот. Как правильно сказал Демьян Кудрявцев, «обычно после драки кулаками машут проигравшие», а тут победитель. Березовский умер и ответить некому. Это вызывает чувство брезгливости.

Я согласился участвовать в дискуссии с Авеном в январе в Екатеринбурге по поводу этой книги, где я уже сказал ему всё, что я про это думаю. Я сказал это публично, ещё скажу в «Ельцин Центре». Но это та книга, которая вызвала во мне желание вне книжного мира про неё сказать в негативном смысле.

— Вы хотите написать книгу-опровержение?

— Я могу написать такую книгу, но я не буду её писать. Я даже могу написать такую книгу, которую написал господин Вольф про Трампа, но я не буду её писать.

— Почему?

— Потому что жизнь не закончилась, потому что люди меняются, потому, что как только ты заканчиваешь писать, это становится отдельной историей. Мне это зачем? Люди меняются. Я знал Путина другим. Какой он настоящий — тот, который был, какой он сейчас или тот, который будет? А книга останется на какой-то точке, я буду выглядеть смешным. А зачем я буду выглядеть смешным?

— Идеи или мысли, о которых вы чаще всего думаете за последнюю неделю?

— Да я как-то думаю о смерти, потому что я человек уже поживший.

Я думаю, что будет с моей семьёй, когда меня не будет.

— Как бы вы хотели умереть?

— Заснуть и не проснуться, ничего героического.

— Что будет с семьёй?

— Ну, я как бурундук, зарываю стартовые капиталы в разных дуплах, я бы сказал.

— В российских?

— В российских и не в российских, потому что семья будет выбирать сама, как она будет дальше без меня.

Ещё объясняю сыну тайны мироздания.

— Давайте приоткроем одну из тайн.

— Если бы вы носили фамилию Венедиктов, тогда бы я вам объяснил.

— Какой главный кайф в том, чтобы быть Венедиктовым?

— Это коммуникация с людьми новыми и неожиданными. Фамилия даёт возможность, фамилия — бренд. Люди хотят со мной знакомиться и разговаривать. Я начинаю знакомиться и разговаривать с людьми, с которыми я бы никогда не познакомился, если бы я не был тем, кем я есть. Если это люди интересные, значительные — это кайф. Они тебе добавляют угол зрения.

— Вас многие называют одним из лучших интервьюеров России.

— И это правда.

— Что вы чувствуете по этому поводу?

— Я чувствую, когда я обманываю их ожидания, я чувствую неудобство, когда у меня интервью выходит, по моей оценке, на 4 — это значит, я не доработал на один балл. И это обязывает.

— Часто это бывает?

— Каждый раз.

У меня очень мало пятёрочных интервью, я всегда перечитываю, пересматриваю, перелистываю, с маркером в руках, где я выпустил, где я не дотянул. Где я! Не где гость, а где я. И, конечно, это бывает часто. Каждый раз это бывает, грубо говоря.

— Пример последней недоработки вашей в интервью?

— У меня в эфире был посол США Джон Хантсман после публикации кремлёвского списка. Через несколько часов. И поскольку был перевод — я не понимал нюансы его ответов, мои вопросы очень часто соскальзывали.

У меня было ощущение, что Джон Хантсман пользуется этим и уходит. Я его не могу дожать, потому что я не носитель языка, потому что дело в интонации, в нюансе, а не в переводе. И, несмотря на то, что интервью прогремело, агентства, все на него ссылаются, все мне звонили, говорили: «Хорошо ты его раскрыл»! Но я-то понимаю, что, если бы я говорил по-английски, если бы я слышал по-английски, если бы я был носитель языка, я бы сделал это лучше.

Ловить интонацию в интервью — самое важное. И когда человек уходит, увиливает, если ты делаешь это интервью на том же языке, ты это понимаешь, чувствуешь, туда прыгаешь. А если ты это делаешь с опозданием, ты выглядишь как клоун. А поскольку ты не хочешь выглядеть как клоун, ты этого не делаешь.

Я готов быть смешным, но тогда, когда я решаю, что сейчас мне выгодно быть смешным.

— Когда вам последний раз было выгодно быть смешным?

— Когда вместо меня на пресс-конференцию к Путину пошёл Алексей Соломин и мы с ним, естественно, обсуждали не что спрашивать, а как спрашивать. И он сам сказал, что он хочет спросить про Немцова, и какой будет вариант, если до него спросят, а Путин плохо ответит. Я, зная Путина, сказал: «Скажи, что ты тупой и не понял».

Алексей встаёт, говорит: «Эхо Москвы, Владимир Владимирович, Алексей Соломин. Вот вы отвечали по Немцову, простите, что я не понял вашего ответа, я тупой». И в этот момент, я вижу по телевизору, я сижу, смотрю и вижу, что Путин не реагирует. И он поймал, что Путин не реагирует, и он говорит: «Ну я тупой, как наш главный редактор, вы же знаете. Мы тупые». И Путин говорит: «Да, бывает». То есть Путин решил, что он сделал меня смешным, зал заржал, я думаю, страна заржала. Но он 15 минут отвечал про Немцова!

То есть ты становишься смешным специально, зато получаешь результат для слушателей. Ты придуриваешься, и пусть над тобой смеются, но ты работаешь в этот момент. Это вопрос инструментария, ты должен получить содержательный ответ. Для этого ты можешь быть весёлым, злым, тупым, смешным, потому что работаешь на слушателя.

Это работа, это снятие масок, это театр, это сцена, у тебя роль шута.

— Какая у вас роль по жизни?

— Я руководитель. Нет! Я организатор, я не руководитель, мне это неинтересно уже.

Я организатор. Я организую процессы, я организую встречи, я организую площадки, я коммуникатор, я организатор, я лоббист, вот у меня такая по жизни роль.

Я считаю, что если что-то нужно сделать, провести какую-то мысль, какую-то идею, то пользуясь своими знакомствами, пытаюсь всадить в голову своих собеседников, объясняя им, почему это, с моей точки зрения, правильно.

— Можете привести пример такой лоббистской деятельности?

— Например, я четвёртый год начальник штаба наблюдателей за выборами в Москве. Мы выстроили в Москве такую систему, что начиная с 13-го года голоса нельзя украсть.

В Москве подсчёт абсолютно точный. Я выстраивал эту схему вместе с другими, я предлагал решения, я предлагал ходы. Некоторые принимались эффективно, некоторые не принимались, к сожалению, но, тем не менее, мы в Москве эту схему построили. Не знаю, как будет в этом году, но на выборах мэра, а затем на выборах в Госдуму, в Мосгордуму и на муниципальных выборах последних, голоса не крали. Там где-то были сбои, но, в целом, в Москве голосование идёт честно. И эта схема, я надеюсь, сработает и на выборах президента.

Вот, пожалуйста, моя лоббистская деятельность абсолютная — как сделать так, чтобы люди доверяли результатам подсчёта голосов. Я не говорю, выборов, а подсчёта голосов. Собственно, вот.

— А вы сами доверяете выборам?

— Во-первых, вера — это такая штука, которая не нуждается в доказательствах. Ты либо веришь, либо не веришь. Хочешь — веришь, хочешь — не веришь. Для этого нет никаких аргументов.

В Москве мы вскрыли на одном из голосований 96 тысяч листов, где голосовали электронно. Вскрыли машины, пересчитали вручную. Как сейчас помню: 96 тысяч 226 голосов.И расхождение было в 1 голос. У нас есть эта цифра, поэтому это не вопрос веры.

— Почему вы этим занялись?

— Мне это интересно было. Это казалось в 11-м и 12-м году нерешаемой задачей. Я люблю нерешаемые задачи, я люблю доказывать, что нерешаемые задачи постепенно можно приводить в решаемые.

Я люблю браться за сложные задачи, мне скучно браться за простые.

— Какую вы сейчас решаете нерешаемую задачу?

— Президентские выборы, если говорить за рамками моей работы журналистом и главным редактором. Я ушел из всех общественных советов тогда, когда я понял, что они становились шаг за шагом неэффективными, я ушел из общественного совета МВД, я ушёл из общественного совета Минкультуры, Минобразования, где-то ещё я был. Они неэффективны, моё время тратится.

Я остался в Общественной палате Москвы и в Корпусе наблюдателей. Начальником штаба Корпуса наблюдателей, именно потому, что пока я могу там эффективно решать задачи. Не получится — уйду, не буду тратить на это жизнь. Это не есть смысл моего существования.

— А что есть смысл?

— Работа, друзья, семья. Или, вернее в обратном порядке — семья, друзья, работа.

— Три вещи, о которых вы говорили с сыном за последний месяц?

— Мы последнее время говорим об отношениях с женщинами.

— Что вы говорите?

— Что он спрашивает, то я и говорю. Я же не лезу к нему со своими разговорами. Мы говорили о деньгах, которые он не зарабатывает, но которые я ему предоставляю, как относиться к деньгам.

У него фиксированная сумма, которую он не расходует. Вернее, он тратит столько, сколько ему надо, а не столько сколько есть. Остаток каждую неделю сгорает, то есть он не накапливает.

Я воспитываю ответственное отношение к деньгам, которые он не зарабатывает. Но он уже зарабатывает, это другая история.

Мы стали говорить последнее время не о политике, но об уличных историях. О выходе молодёжи на улицы, о демонстрациях, об участии в протестных акциях. Он не выходит пока, но хочет.

— Вы сами считаете, что ему надо идти на протестные акции?

— Это как он решит, я ему сказал, что папа всегда рядом. Просто, когда ты принимаешь решения, ты должен понимать и соотносить это со степенью риска изменений в твоей жизни.

Ну, обычная отцовская история: если ты считаешь, что оно того стоит, значит, придётся идти, но при этом надо помнить это, это и это.

— У вас бывали какие-то решения, когда вы понимали, что риск был велик, степень риска очень великая, и вы всё равно делали?

— «Эхо Москвы» всё состоит из таких бесконечных решений. Когда тебе говорят, что если интервью Навального выйдет, ты будешь уволен, то ты выпускаешь интервью.

— Вам говорят?

— Да, впрямую. Господин Лесин, это был 14-й год. Напрямую сказал. Я перезвонил из суда, я вёз это интервью, он был дома, под домашним арестом. Я говорю: «Ребята, мы интервью ставим, готовьтесь перехватить радиостанцию».

Когда тебе советуют что-то не делать, это же совет. Ты взвешиваешь и принимаешь решение. Решение принимает главный редактор. «Эхо Москвы» в ежедневном режиме так функционирует. В ежедневном!

— Когда вам последний раз звонили откуда-то сверху и говорили, что не надо?

Три дня назад. Касалось семьи президента.

Но мне не говорят напрямую. Мне советуют скорее: «Тебе это зачем?»

Со мной так разговаривать нельзя: «Не надо».

Станьте главным редактором. Сделайте свою радиостанцию и делайте, как надо.

— Кто звонил?

— Друзья. Мне звонят друзья, у меня нет начальника. Кто начальник у меня? Кто начальник у главного редактора радиостанции? Никто.

Звонили, когда мы опубликовали расследование по поводу собственности директора Федеральной службы безопасности. Его опубликовали, причём, без моего согласия. Просто на сайт поставили на автомате. Ну и, соответственно, друзья звонили. Говорили: «Зачем тебе это надо? Это неправда». Я говорю: «Неправда — пишите опровержение. Мы его разместим с большим удовольствием».

Слушайте, я старый волк. То, что является общественно-важным и вполне себе доказываемым, то я и не трогаю. Но бывают случаи, обратные, когда звонят и говорят: «Посмотри, у тебя просто там оскорбление на оскорблении». Смотрим — действительно так. Вынимаем. Звонят, говорят: «А у тебя в эфире…» Я выхожу и извиняюсь, если я считаю, что это было сделано неправильно.

Вот я вышел и извинился перед слушателями за то, что Ксения Собчак ворвалась в эфир к Леониду Волкову. Я извинился, хотя, на мой взгляд, это разруливать надо было по-другому. Но, поскольку я был в другой стране и садился в самолёт на 7-часовой перелёт, мне нужно было как-то отреагировать. Неадекватно, признаюсь, но для слушателей тех, которые были возмущены, мои извинения важны, ну я извинился. У меня не убыло.

— Как бы вы сами хотели отреагировать?

— Да надо было ведущим взять и посадить Ксению рядом, за микрофон. И дать пять минут. На пять минут выяснить отношения.

Я с ведущими поговорил, когда прилетел, они говорят: «Ну, мы растерялись». Я говорю: «У меня к вам нет никаких претензий», я бы поступил так, а вы бы поступили вот так.

В следующий раз имейте в виду, что вы принимаете решение, у вас есть такая опция и не бойтесь меня рассердить своим неправильным решением, любое решение будет неправильным.

— Любое?

— Любое, конечно, неправильно, потому что есть разные опции. И в случае, если происходит что-то, это уже сбой в системе. То есть сбой в системе произошёл, его теперь надо подвинчивать, а это уже такое — кишки наружу, гаечные ключи наружу. Поэтому не бойтесь ошибаться, не накажу никогда.

Оригинал