Кусок эфира

Фрагмент передачи «Человек из телевизора»

Ирина Петровская: В жизни очень многих людей Галич сыграл огромную роль, в моей тоже, в частности. Я его узнала, может быть, довольно поздно. Где-то на первом курсе университета. Естественно, он уже был под запретом. Более того, он уже к этому моменту умер. И родители мои, подруги и однокурсницы привезли из-за границы, где они работали, такую серию кассет – запрещенные песни или песни запрещенных авторов. Разумеется, тайком привезли. И не предполагали, какое количество в их отсутствие здесь будет слушать эти кассеты. Там был Юлий Ким, которому к тому моменту еще было запрещено появляться у нас под своим собственным именем, и песни он писал к «Обыкновенному чуду» и другим фильмам под псевдонимом Юрий Михайлов. И был, конечно, Александр Аркадьевич Галич, и это было тогда невероятное потрясение и всю жизнь он, собственно, со мной рядом.

Притом, что в 90-е годы у меня возникло ощущение, что да, мы его будем помнить как воспоминания о предыдущей жизни, но какие-то уже его песни отходят в историю. Потому что нужно очень много объяснять. И вдруг наступает какой-то момент, когда я даже пишу свои тексты, я вдруг понимаю, что вот, мне нужна вот эта цитата из этой песни или какая-то ссылка на Галича, потому что он вот так внезапно не устаревал. По каким-то параметрам. Но во всем актуализируется, поэтому, собственно, для меня было таким удивлением, что он появляется в эфире федерального телевидения, с которым он просто перпендикулярен сегодня. И анонсы появляются, которые сопровождают рекламную кампанию, они и в прайм-тайм показываются.

Это какая-то как будто встряска, когда ты смотришь, смотришь всё, что идет. И вдруг – вот это совершенно закинутое вдохновенное трагическое лицо Галича, которое внедряется в этой рекламной паузе. И, тем не менее, он вышел. И как говорит Лена Якович, я напомню, что Лена сделала очень много фильмов, которые в основном шли по каналу «Культура». И они тоже многие были посвящены этим эмигрантам третьей волны. К Сергею Довлатову, Виктору Некрасову, Иосифу Бродскому. Причем при жизни они с Алешей Шишовым снимали Иосифа Бродского. Мария Васильевна Розанова, Андрей Синявский. Вместе. И теперь этот фильм и когда она мне сказала несколько месяцев назад, что будет снимать для Первого канала, я абсолютно в это не поверила. И даже пыталась ее уверить, что никогда в жизни он до Первого канала не дойдет. Она сказала: «Поглядим».

И была права, и говорит, что ни одной цензурной какой-то правки или какой-то вырезки Первый канал не сделал. Как вот она сдала – так и сдала. Название поменяли. Но это несущественно. И естественно, возникают разные версии – а почему, собственно, человек, который действительно не только нынешней политики всех вместе взятых федеральных каналов перпендикулярен, но и он, собственно, многое провидел и предвидел в сегодняшнем, он не только о прошлом. Он был и о настоящем. И, как выяснилось для себя – о будущем.

Читать эфир полностью>>>

Программа «2018»

Л. Шлосберг, председатель Псковского регионального отделения партии «Яблоко» ― Да. Эта ситуация, в которой не до смеха. Путин живет в своей реальности. Эта реальность является реальностью неразделенной. Это даже не драма, это реальная трагедия. Он видит перед собой мир таким, каким он видит, каким он хочет видеть его. И он не просто приглашает, он ультимативно требует у всех окружающих, включая политиков, руководящих другими странами, граждан своей страны, нашей страны, России, он требует у людей, чтобы они разделили именно эту его реальность, эту систему ценностей, эту систему координат.

Жили и умирали в этом мире. Этот мир в каком-то смысле виртуален, потому что это мир одного человека. Но он блестящий манипулятор, — это то искусство, в котором Путин достиг достаточно значительных высот. И это показывает то, как он общается и с внешним, и с внутренним миром. Вот сказано, что люди все понимают пенсионной реформы. От понимания до поддержки, на самом деле, колоссальная дистанция. Но Путин уравнивает понимание.

Потом, это очень условно, что люди это понимают. Я с этим не согласен. Все данные исследований и личного общения с людьми говорят о другом. Но тем не менее вот было принято решение сэкономить деньги на войну засчет пенсий, — назовем вещи своими именами. На что нужны эти триллионы рублей? На войну в Украине, Сирии, в Ливии, куда еще пойдут поддерживать…

...

На поддержку силовых структур в первую очередь.

...

На поддержку олигархов, на которых держится сама система власти, потому что системой власти в России стала исключительно коррупция, — это главная скрепа всей российской политической и экономической системы. По сути дела, Путин сделал вещь абсолютно чудовищную: вернул страну в Средневековье в 21-м веке; он перевел всю систему власти и бизнеса на систему кормления. Это уникальное совершенно событие в мировой политической истории. Система кормления как главная государственная скрепа не в 16-м – 17-м веках, а в 21-м веке. Основой этой системы является коррупция.

То, что вчера говорил Путин, это показывает, что он психологически готов жертвовать сотнями миллионов людей. Это ведь не первый раз прозвучало. Помните, в диалоге с господином Соловьевым: «Зачем нам мир, в котором не будет России?». Да, это шантаж. Это такого рода черный юмор. «А гляньте, как мы можем. А мы и так можем. А мы готовы нажать. А у нас вообще все для этого сделано. Ну что вы против нас сделаете? Да, мы такие. И что?». И вот этот подход, в котором ценность человеческой жизни отсутствует, — это совершенно очевидно.

Там ни разу не было высказано мысли о том, что мы будем делать все для спасения жизни людей, мы будем делать все для того, чтобы не было жертв; мы будем беречь жизнь каждого человека; мы будем думать над каждым военнослужащим, попадающим в горячую точку. Он ни разу не высказал эти простые человеческие мысли, будучи президентом.

Вы знаете, по этому поводу есть одно совершенно страшное высказывание. Кстати говоря, именно сегодня его привел в своем Телеграме Алексей Венедиктов.

...

«Убивай всех, Господь своих разберет». Это страшная совершенно штука. Это подход, принцип, который показывает полную атрофию ценности человеческой жизни, когда политик, руководитель решает глобальные вопросы, по сути дела, самоутверждения, собственного политического бессмертия через отрицание ценности жизни фактически всего человечества. И это показывает тупик полный и политический, и исторический, и этический тупик. Это очень важно об этом говорить. Моральный, этический тупик, в который пришла страна с Путиным.

Читать эфир целиком

Д.Быков― Я хотел бы привлечь внимание к теме экстремальной педагогики. Она позволяет решить две проблемы.

Первое – это на ранних этапах расследовать, выявлять, блокировать опасные тенденции в классе. Вторая вещь – это позволит мотивировать учащихся педвузов. Ни для кого не секрет, кто идет сегодня в педвузы? Они набираются по остаточному принципу. Это те, кого не взяли больше никуда. Процентов на 60, по моим подсчетам, это так. 40 процентов – есть искренне мотивированные, но дело в том, что работа в школе – это работа довольно-таки каторжная, работа в вузе тоже не легка. А особенно – в колледже, в техникуме, который занимает промежуточное положение. Не средняя и не высшая школа.

Мне кажется, что нужно давать учителям совершенно особые и специальные льготы. Выход на пенсию после 40 лет, потому что учитель должен быть на ногах постоянно. Если он сидит перед классом, он не видит, что в классе происходит. Если он прохаживается по классу, он его не контролирует. Он должен постоянно удерживать внимание детей. Это очень трудно.

Мне большая часть моей работы – лекции, журналистика, эфиры на радио – представляется легче школьной. Понимаете, школьная работа труднее всего и оплачивается хуже всего. Я этим занимаюсь этим как экстремальным спортом, это мое развлечение. Но в принципе, человек, который занимается этим не только по зову сердца, а ради выживания или ради миссии (разные бывают мотивировки), должен, конечно, помимо удовольствия от работы должен получать очень серьезную помощь от государства. Он должен быть привилегированным зрителем премьер. Учитель обязан быть в курсе этого всего. То, что учителям не организуют походов на «Кислоту» – мне не нравится эта картина, но она значительная, но она достойна того, чтобы ее смотреть, – то, что им не устраивают (как раньше устраивали) педагогических конференций с обсуждением новых фильмов о молодежи, новых книг, – это преступление. Учитель должен быть первым кандидатом на международный обмен. Даже в эпоху холодной войны, как сейчас, он должен выезжать за границу и знакомиться с передовым опытом.

После 40 лет он должен уходить в методисты или в вузовские преподаватели, – это работа все-таки более спокойная. Поймите, школа – это экстремальное дело. И то, что сегодня класс подготовки учителей не заслуживает ни одного доброго слова, то, что в педвузах меняется руководство, то, что в педвузах дошло уже чуть ли не до молебнов перед лекциями, то, что программа этих вузов не менялась очень давно, то, что методическая подготовка в них на жалком уровне (простите, я знаю об этом из первых рук), – это все ведет к катастрофе.

Для чего нужна экстремальная педагогика? В России должен быть создан институт, похожий на институт совершенствования учителей. Но это должен быть институт, где работают специалисты, педагоги, психологи, готовые разруливать сложную ситуацию. Вы сообщаете туда, если вы учитель, что в классе травля, и вы не можете с ней справиться. Приезжает такой инспектор, естественно, не под своим именем и не под своим прямым должностным назначением. Он приезжает, допустим, как проверка из вышестоящей инстанции, или как гость, или как заезжий писатель, как журналист, – неважно. Он приезжает в этот класс и начинает с ним работать. Он должен разобраться в ситуации на месте. Поводом для такого выезда на место является травля в классе, любой буллинг: «Буллинг для Колумбайн» [«Боулинг для Колумбины»], помните, история, изложенная в классическом американском фильме Мура, документальном, – фильме, который большинство российских учителей не смотрело. Ведь это Майкл Мур, это же не касается нас.

Вторая ситуация – это, условно говоря, «синие киты». Любая суицидная мания, любая секта, которая в классе поселяется. Пример аутичного, не контачащего с остальными школьника, который подозрителен. И уж конечно, ситуация, когда человек страдает от несчастной любви и публично заявляет, что он расквитается с возлюбленной или расквитается с учителями. Здесь, насколько я понимаю, случай Рослякова: были ситуации, когда люди слышали о его заявлениях.

Неблагополучие с родителями, родители, которые пьют или бьют школьника, взаимонепонимание с учителем. Есть такие дети, которые стоят иного взрослого дебошира, которые целенаправленно срывают уроки, которые выбирают учителя своей жертвой. Легче всего сказать, что такому учителю не место в школе. Но этак мы пробросаемся. Понимаете, мы начнем терять специалистов-профессионалов. Да, иногда учителю на первом, на втором году работы, особенно во время студенческой практики трудно подчинить класс своей воле, а это делать придется. Ему нужны психологические советчики, ему нужна помощь. И помощь не снисходительная и высокомерная, а помощь старших коллег. Это должен быть чужой, посторонний человек; человек, приезжающий откуда-то и наводящий порядок.

Представьте, как интересна была бы жизнь этих инспекторов в этом институте, как интересен был бы этот институт экстремальной педагогики, пытающийся решить эту проблему: почему в известном возрасте (чаще всего в подростковом) любовная драма приводит к желанию расправы не с ней, не с героиней, а  с остальными. Почему вот так странно рикошетит эта проблема? Она и в Штатах не решена, и в России не решена. Но если она не решена в Америке, нельзя бесконечно кивать на Америку: ее надо решать здесь и сейчас, в России.

Конечно, национальный лидер уже успел сказать, что виноват во всем глобализм. Ему глобализм во всем виноват. И если ему представляется, что виноват в данном случае интернет, по которому школьник узнал про Колумбайн – ну почему не допустить, что виновата атмосфера насилия и жестокости в обществе, культ силы, который есть, и требование решать все силой, – много чего виновато. Тут надо решать не кто виноват, а что делать. И делать, на мой взгляд, необходимо одно: необходимо создавать учителя нового типа. Потому что вызовы, с которыми сталкивается сегодняшний педагог – это не то, что старенькая учительница 1985 года, которая из последних сил пытается удержать класс. Дети стали другими, они умнее, они быстрее, информированнее, и, простите, уязвленнее, травматичнее. Как когда-то очень точно сказал Шендерович: «Возможно, это не  поротое поколение». Но оно – условно говоря – страдает от своей непоротости, оно порото своей непоротостью, потому что оно и не получает должного внимания. Его игнорируют в принципе.

Его игнорирует кинематографа, если не считать патологических случаев, которые очень часто становятся темой искусства. После «Школы» Гай Германики я не помню фильма, который бы всерьез занимался рядовыми, не экстремальными, просто рядовыми проблемами школы. Понимаете, я знаю очень хорошо по долгому опыту сегодняшний педагогический состав. И я знаю, что можно построить для них 20 идеальных элитных школ, в которых дети будут свободно перемещаться по классу, в которых они будут заниматься чем хотят, в которых им предоставят идеальные спортзалы, трубу для съезда с третьего этажа на первый – такое я тоже видел, невероятную музыкальную подготовку, лучшие инструменты, нанобетон, из которого будут сделаны пружинящие лестницы, – все это можно сделать. Но нельзя выработать самостоятельно новую концепцию педагогики. Это дело государственное.

Когда у нас крупнейший экономист страны заявляет, что нам не нужны больше физико-математические школы, он не понимает, зачем эти школы нужны. Они нужны не для того чтобы было больше математиков, а для того чтобы было больше интеллектуалов. Общество, в котором занижен процент интеллектуалов, нежизнеспособно. Колмогоровский интернат был нужен не для того чтобы математиков плодить, а для того чтобы там дети спектакли ставили (там Ким преподавал), для того чтобы там вырабатывались современные подходы к экономике, а не только для того чтобы математики где-то существовали.

Если Греф предлагает упразднить математические школы, я не понимаю, собственно говоря, какова цель руководства страны. Она вообще в том, чтобы одурить страну окончательно? Ну тогда не удивляйтесь, что у нас нет педагогики, нет людей, способных блокировать опасные ситуации. Если сейчас, после такого не создать в России институт срочной педагогической помощи, мы будем сталкиваться с этим еще и еще. И эта проблема из тех, которые требуют насущного решения. Пока в стране не будет хороших врачей и учителей, не надейтесь спасти ее хорошими офицерами. Вот это, по-моему, сказать необходимо.

Читать эфир целиком

Передача «A-Team» с Сергеем Станкевичем

А.Соломин― Как вы относитесь к фразе «если не Путин, то кот», под которой подразумевается, что для того, чтобы в стране что-то произошло, надо поменять Путина на кого угодно.

С.Станкевич― Неправильная позиция, поменять на кого угодно губительно и безответственно. У нас период авторитарного правления не  завершен, он будет тогда, когда будет сформирована элита доверия и элита развития. Вот это – два элемента ответственной национальной элиты, элита доверия и элита развития. Они пересекаются, но полностью не совпадают. В элите доверия могут быть какие-то и гуманитарные лидеры, а лидеры развития – там представлен больше бизнес и управленцы, но пока они не сформированы, крайне опасно просто объявить, что все, у нас революция, долой…

А.Соломин― Почему революция? Срок у него последний.

С.Станкевич― Вот это меня тревожит сильно, потому что риск, связанный с одним человек, невероятный в России. Вы только представьте себе, что неудачно упал самолет или вертолет. Это ужас. Такую ситуацию в принципе нельзя было допускать, но раз уж допустили, надо теперь думать, что делать.

А.Соломин― Как вы относитесь к разговорам о том, что Владимир Путин сохранит свое лидерство в рамках конституционной реформы и создания некой новой структуры, нового государственного совета, например? Не того, который сейчас, а вот чего-то более властного и полномочного.

С.Станкевич― Ну, государственный совет уже был в истории России, я даже помню картину замечательную Репина, «Заседание государственного совета», прекрасная картина. Значит, я считаю, что нужна конституционная реформа, и над ней надо основательно подумать. Но так уж у нас… Не для сохранения Владимира Путина, а для вступления России в новую эпоху, которая, как я надеюсь, будет эпохой прорывного экономического развития, чтобы для перехода к этой эпохе мы не утеряли стратегическую управляемость в стране. Это можно достигать разными способами, а у самого Владимира Путина надо бы спросить, а он как, собирается? Мы что, его заставим, если он не захочет?

А.Соломин― Он не отвечает на эти вопросы.

С.Станкевич― Ну так мы его все равно не заставим, если он не захочет.

А.Осин― А если перевернуть этот вопрос, а вы готовы потерпеть, может, не потерпеть, а радостно приветствовать Владимира Путина в какой-то иной роли, но все равно – государственного лидера, если при этом страна перейдет от авторитарного управления президентского, скажем, к парламентскому? Ведь есть же и такой путь, как Пашинян в Армении. Или в Грузии. То есть, переформатируется Конституция, и лидером страны становится председатель парламента, коим Владимир Владимирович еще не был. Вот он становится лидером партии, она выигрывает, он становится премьер-министром и правит дальше. Я правильно понимаю?

С.Станкевич― Значит, нам нужно в наш государственный механизм встроить блок развития, блок управления развитием. Это не значит – перейти к парламентской республике, пусть республика остается президентской с учетом вот того, за счет сложного нашего состава, когда нужно держать Кавказ. Держать Кавказ речами пламенных парламентских ораторов довольно сложно. И надо понимать, чем это может завершиться. Поэтому все-таки, оставаясь президентской республикой, но встроить в государственный механизм блок по управлению развитием. Это критически необходимо.

А.Осин― А это как? Поясните, что такое – этот блок?

С.Станкевич― Я бы просто создал администрацию развития или рядом с правительством, или в составе правительства.

Читать эфир целиком >>>

В круге СВЕТАТема: Поможет ли повышение МРОТ выжить?

Е. Гонтмахер, член правления Института современного развития (начальник департамента социального развития аппарата Правительства РФ в 1999-м – 2003-м году) — Владимир Владимирович он же делает подарки в нужные моменты. Кому повышение пенсионного возраста, кому МРОТ. Раздает подарки социальные. Кому повышение налогов. Почему ждали 18 лет я объясню. На самом деле причина чисто экономическая. Она не политическая. Потому что повышение МРОТ должно координироваться вообще с развитием экономики. Ну действительно в 2000 годы темпы роста были очень большие. Мы это помним и в принципе можно было тогда МРОТ повышать довольно существенно, но если экономика вот у нас 10 лет последних, как известно темп роста ВВП в среднем по-моему меньше 1%.

Н. Зубаревич, директор региональной программы независимого института социальной политики — В год.

Е. Гонтмахер — Да, в год. Если взять 10 лет, грубо говоря, как говорят мои коллеги макроэкономисты – это потерянное десятилетие для России.

С. Сорокина – 1% — с ума сойти.

Е. Гонтмахер — И даже меньше и что получается. Получается, что поднимая МРОТ, то есть законодательную норму, что если полный рабочий день человек работает, меньше нельзя платить, мы на самом деле, допустим, снижаем рентабельность многих производств. Особенно малый бизнес. Ну крупное предприятие. Госкорпорация – ладно. Там кстати люди, как правило, получают заведомо больше МРОТ. Там этот вопрос не актуален. Где МРОТ собственно существует. В сельском хозяйстве, в легкой промышленности, в каких-то не самых развитых отраслях машиностроения. Вот малый бизнес, сервисы всякие и прочее. И все балансирует на грани рентабельности даже часто в общем убыточно. И поэтому, повышая МРОТ, притом, что это нужно, конечно мы же не против повышения зарплаты нашим советским и российским людям. Это не подкреплено экономическим прогрессом. Вот оно в чем дело. Если бы у нас росла прибыльность массово в нашей экономике именно вот этого сектора, когда образуется некая добавочная стоимость, и можно было бы делить…

Ю. Кобаладзе — Но мы это делаем, потому что мы верим, что завтра все будет хорошо.

С. Сорокина – Потому что это вписывается в картинку борьбы с бедностью.

Е. Гонтмахер — Поэтому это отдельный вопрос. Поэтому все эти годы, в 2000-е немножко пропустили момент, а потом это не делали, потому что все-таки это понимали. А то, что произошло сейчас – совершенно верно, предвыборные абсолютно…

Эфир целиком

Передача «Ищем выход». Тема: «Автокефалия для Украины — последствия»

Максим Курников: Я вот что хочу понять. Сколько раз говорили, мы каждый раз упоминали Крым и войну. Донбасс. Если бы не было Крыма и Донбасса, произошли бы те события, которые мы сегодня обсуждаем? Или нет?

Зоя Светова, журналист, правозащитник: Мне кажется, что может быть. Если бы не было, то, может быть, Московская патриархия сама дала бы эту автокефалию Украинской церкви. Потому что они же все равно просили, но просто они бы сами дали – и тогда не было бы этого раскола.

М.Курников: Мне кажется, что отец Михаил не согласится просто потому что, наверное, на его взгляд РПЦ московского патриархата вряд ли что-то бы отдала сама добровольно.

Михаил Ардов, протопресвитер, клирик Российской Православной Автономной Церкви: Да, скорее всего.

М.Курников: Тем не менее, это неизбежный процесс? Отделение Украинской церкви. Или он спровоцирован событиями, связанными с Крымом и Донбассом?

М.Ардов: Думаю, что спровоцированы.

З.Светова: Мне кажется, он ускорен.

Андрей Окара, политолог: Действительно ускорен. Разговоры о предоставлении автокефалии УПЦ МП шли, и первое прошение, подписанное в том числе митрополитом тогда и сейчас митрополитом Онуфрием, в 1991 году еще было при советской власти. То есть осенью 1991 года. Это прошение осталось вообще никак без реакции. До сих пор, то есть 27 лет на него нет ни да, ни нет. Этот вопрос очень давно существовал, он существовал все десятилетия, более того, главные идеологии автокефалии украинского православия именно находились в УПЦ МП, и вопрос этот в очередной раз, просто этот вопрос находился в области нереального.
Но в 2008 году, когда патриарх Варфоломей приезжал в Киев, этот вопрос забрезжил – такой вариант, что наверное можно его как-то решить. Но тогда не созрело, не было последних капель в этом стакане, а конечно Крым и Донбасс были последние капли. И только очень неадекватные люди, принимающие в контексте российской власти какие-то стратегически значимые решения, ну, а мы видим что то, что касается Украины, тут просто завал. И только эти люди могли надеяться на то, что их игнорирование Чистым переулком, то есть РПЦ этой темы и этого вопроса, связанного с украинской автокефалией, что это можно навсегда отложить в долгий ящик. Более того, удивительно то, что этот вопрос в таком конкретном воплощении встал только сейчас на 4-й год войны, а не раньше. Он, конечно, стоял, но он просто…

М.Курников: Дозрел. Понятно.

З.Светова: Тут еще выборы в Украине. Потому что идут разговоры о том, что Порошенко тоже использует это в своих выборных целях. Но как любой политик просто почувствовал, что есть запрос, мне кажется, в обществе, и он поэтому как-то сейчас это муссирует. Потому что выборы у них кажется в марте. И поэтому нужно, чтобы уже церковь стала автокефальной… Что он это как бы сделал.

А.Окара: Вряд ли ему это очень серьезно на выборах поможет. Но просто сам процесс – он не то что на выборах поможет, он Порошенко запишет в историю. То есть он войдет в историю.

Читать эфир полностью >>>

Ганапольское. Итоги без Евгения Киселева

Матвей Ганапольский: Значит, во-первых, Порошенко 150 тысяч раз, и это принципиально, — украинская власть прекрасно понимает, что Путин только  и ждет, чтобы кто-то пришел и начал выгонять Украинскую православную церковь Московского патриархата для того, чтобы вот эти вот бешеные сумасшедшие на российском телевидении это все показывали, — это раз. Поэтому этого не будет никогда – никогда. И министр внутренних дел Аваков предупредил, что мочить будут со всей серьёзностью.

<...>

Просто информирую – здесь очень серьезно к этому относятся. И вторая вещь: на местах в любом городе, городке, селе и поселке городского типа, если прихожане Украинской православной церкви Московского патриархата построили церковь, то это их собственность, — просто она в собственности. Никто не может прийти и сказать «уйдите отсюда», потому что это как будто выгнать человека из квартиры – этого не может быть ни при каких обстоятельствах. Порошенко на сегодняшнем гигантском – ну, не гигантском, прошу прощения, на площади у Софийского собора было 15 тысяч человек — просто хочу объяснить. Я же понимаю, что русский зомбоящик этого дела не показывал, но вы это должны знать. Собралось там 15 тысяч человек – сколько вмещает эта площадь, не такая уж большая, где памятник Богдану Хмельницкому.

<...>

Позиция Украины простая, и  мы проверим это на вшивость — государство не вмешивается в дела Церкви. Государство по канону, как полагается, руководитель государства должен был поддержать просьбу Церкви предоставить автокефалию. И  он  сделал то, что сделал. Безусловно, для него это радостное событие. Но никаких переделов быть не может. Только в том случае, если община – например, которая находится сейчас в Лавре или Софийском соборе – если она сама решит, в  силу каких-то причин, и скажет: мы больше не  хотим арендовать, или, например, мы хотим перейти в Украинскую церковь, и так далее.

<...>

Тут ожидается другое – ожидается определенный переход, такая миграция в сторону Украинской церкви. Раньше это было невозможно, потому что она была нелегальна.

Эфир целиком

Фрагмент передачи «Человек из телевизора»

Ирина Петровская: Ну, давай тогда еще вспомним возвращение в эфир программы «Время» Кирилла Клейменова. Мой герой, безусловно. Выполнив свою задачу после выборов президентских, покинул этот пост (я имею в виду ведущего) и вернулся просто в руководство (он руководитель департамента информации на «Первом канале»). И вот на прошлой неделе ему вручили спецприз «ТЭФИ» за создание нового образа программы «Время». И когда он выступал, он в ответном слове сказал, что еще не все до конца сделано …И будем работать. Вот он решил снова вернуться и поработать. Значит, я тебе должна сказать, что это дико смешно смотреть. Это выглядит как пародия. Причем, вот я вспоминаю, видимо, это, может быть, было в «Итого» у Шендеровича. Ася Бякина, помнишь, там были вот такие персонажи? Вот все: начиная от подводок до многих репортажей выглядит как троллинг и пародия. И, таким образом, безусловно…

Вот я думаю, если это задача, мне кажется, можно было бы на каком-то, может быть, ином материале потренироваться, потому что все-таки новости на главных каналах – это новости, а не «Времечко» даже, хотя оно было прекрасно, и не тем более «Итого» и любые другие сатирические пародийные программы. Это невозможно пересказать. Просто посмотри, потому что все ерничество, какие-то абсолютно немыслимые для информационного жанра приемчики.

Ну например, когда он рассказывал об истории с этими Мамаевым, Кокориным, когда он встал (там новая студия, можно ходить, что-то трансформировать, вставать у экрана, там всякие разномерные пространства) и он сымитировал как бы ответ отцу этого то ли Мамаева, то ли Кокорина, который тоже транслировался с этими только изъятиями (там через слово был мат)… И он сымитировал ответ, запикивая тоже какие-то собственные слова, причем под запикивание у него еще попал и наш суд. Но это возможно. Все это – какая-то дичь несусветная, — имею в виду вот этот формат в первую очередь. А вчера, например, он третьим сюжетом огромным поздравлял с 60-летием Михаила Леонтьева. И с выражениями – «Что можно сказать… Что жизнь была длинной», — процитировал он практически Бродского, да. Правда, я тебе не могу передать. Я умоляю, просто посмотри, потому что это огромный материал не знаю для кого. Если бы сейчас работал в своем жанре Витя Шендерович, то я думаю, что он бы, наверное, даже не знал бы, как…вот это спародировать невозможно. Это само по себе пародия. Это превратилось в юмористическую программу, поверь мне.

Читать эфир полностью>>>

Программа «2018»

Г. Явлинский, председатель полит. комитета партии «Яблоко» ― Я посмотрел, что Зорькин написал. Там же ничего конкретного нет. Я помню, что однажды Зорькин говорил о том, что к числу скреп относится, например, Крепостное право, вот оно было важной скрепой.

В. Дымарский― Но его не ввели еще.

Г. Явлинский― Да. Поэтому когда я увидел, что нет предложений ввести Крепостное право в Конституцию, то я и успокоился. А чего ж, собственно говоря… Ну, а если говорить серьезно… Что он говорит? О точечных изменениях в Конституцию; о том, что это нужно сделать. Но меня это совершенно не удивляет. Дистанция между реальной жизнью, в которой мы живем, и Конституцией Российской Федерации огромная. Настолько большая, что Конституция является просто документом, который мало имеет отношения к реальности. И все это знают.

В. Дымарский― В том смысле, что ее никто не соблюдает?

Г. Явлинский― Да. В том смысле, что ее соблюдают выборочно: когда надо – на нее ссылаются, когда не надо – от нее отказываются. Когда хочется пересмотреть, скажем, сроки пребывания в должности президента – можно там все поменять: там 4 года – можно сделать 6, вообще никого ни о чем не спрашивая и никак это не согласовывая ни с реальностью, ни с интересами граждан и страны. Ну и так далее. Кроме того, есть, конечно, фундаментальные проблемы Конституции, которые были с самого начала. Они связаны и с дисбалансом властей, о котором там написано.

Кроме того, экономическая вся система, которая у нас существует, она далеко не соответствует Конституции. И в этом очень большая проблема. Ни с точки зрения прав частной собственности, ни с точки зрения неприкосновенности частно собственности.

В. Дымарский― То есть это не значит, что надо менять Конституцию. Надо менять практику.

Г. Явлинский― Ну вот. А теперь, что касается вариантов, о которых можно выдумывать и фантазировать, что нужно сделать. Ну так это тоже известные вещи. Можно вписать в виде точечной поправки (в кавычках) какой-нибудь неконституционный орган, какой-нибудь Госсовет.

В. Дымарский― Администрацию Президента.

Г. Явлинский― Да. Или какой-нибудь Совет безопасности. Сделать там руководителя этого органа, который никем не избирается, и это сделать пожизненно. И, собственно говоря, таким образом там все продлить. Или можно попытаться придумать какое-нибудь союзное государство. Вон Путин целый день разговаривал с Лукашенко, — это не к добру. Что ж вы думаете, он цены на молоко обсуждал с ним что ли? Меня это, например, беспокоит и обращает мое внимание на это очень. Я так бы вам сказал. Но могут быть еще какие-нибудь выдумки.

В. Дымарский― Понятно.

Г. Явлинский― Ну, собственно говоря, здесь нет ничего удивительного. Но я хочу сказать следующее, — и это самое главное. Вот почему происходят все те события, которые происходят в нашей стране, в экономике; скажем, все что было связано с пенсионной системой… Откуда вот это, что по 3 губернатора в день отказываются от своего поста? Откуда эти замечательные приключения разведчиков? В общем, это бесконечное. Откуда эти приглашения на дуэли со стороны министров по отношению к гражданам, которые обвиняют их в коррупции? Откуда все это? Что это все?

Так вот, причины всего этого коллапса и всего этого развала вовсе не в Конституции. Они совсем в другом…

Читать эфир целиком

Один с Дмитрием Быковым

Дмитрий Быков -— «Если существует такой жанр, как современный хоррор, пусть не на уровне Кинга, но получше страшных советских пионерских историй, посоветуйте что-нибудь стоящее?» Вот покойный Владимир Данихнов в книге «Колыбельная» (и еще – «Девочка и мертвецы», но «Колыбельная» в наибольшей степени) подошел к этому жанру, потому что там этот хоррор размещен в обстоятельствах русской провинции, а там он очень хорошо гнездится.

Я вот сейчас на «МБХ-медиа» прочел потрясный, реально выбивший меня из колеи и сильно выбивший меня материал о том, как в Псковской области, в маленьком поселке в 30 км от Пскова (называется он Середка) затерроризировали волки. Собак они загрызают там, собаку унесли с цепи, только голова осталась болтаться. Такой ужастик, конечно, в духе школьных ужастиков, но очень достоверный. И самое ужасное, что я такие поселки знаю, я их видывал. Поэтому разместить ужастик в условиях современной России – это не штука. Другое дело, что ужастик, все-таки, базируется на отклонении от нормы, а в России понятие нормы и так довольно размыто.

Вот едешь ты, допустим, по сельской России и видишь одинокую бензоколонку и видишь мрачного типа, а то и вообще никого. Для американцев это старт фильма «Wrong Turn», «Поворот не туда», а для наших это более или менее норма. Понимаете, и скажите спасибо, если вас этот начальник колонки не загрызет. Надо как-то русский ужас усиливать, во-первых, а, во-вторых, возводить в квадрат. Понимаете, главный жанр русского юмора – это именно перемигнуться на краю могилы, пошутить черно, сострить в комической ситуации. Русский юмор очень пограничен смертью, поэтому русский ужастик, как у Хармса, например, он почти всегда веселый такой, забавный. И поэтому полноценный хоррор в России написать очень трудно.

У Дяченок была такая замечательная история, помните там… Забыл, как назывался рассказ, где герои осквернили кладбище, а потом их догоняют эти мертвецы. И они едут, едут, вроде не встречают ни одного человека, и какие-то страшные тени достигают их, – да жуткая история. Марина и Сережа вообще мастера хоррора, потому что они серьезные ребята. Они не боятся быть серьезными. Отечественный хоррор, современный, придет из провинции, конечно. В Москве это написать невозможно.

Читать эфир целиком