Сорок лет белой вороной
У меня юбилей. Ровно сорок лет назад, 15 февраля 1979 года, еще доучиваясь на факультете журналистики, я пришел на работу во внешнеполитический еженедельник «Новое время» (где проработал четырнадцать лет).
— Какие у нас могут быть радости? – объяснил мне первый редактор. – Писать и печататься.
Вот я и старался. Но первый же урок получил, едва пришел на работу. Племянница знаменитого академика-историка Тарле, выросшая в Австралии, после того, как я написал заметку о тяжком положении австралийских трудящихся, остановила меня в коридоре:
— Милый юноша, на самом деле в Австралии не все так плохо.
Мне стало стыдно, я зарекся писать такие заметки.
Не знаю, как сейчас, а в мои годы на столе заместителя главного редактора газеты «Известия» (куда я перешел из «Нового времени») стояла вторая вертушка, АТС-2, аппарат правительственной связи для государственных чиновников средней руки.
— С вами говорят из администрации президента России, — грозный голос из вертушки назвал свою фамилию и высокую должность. — Ждем вас завтра в десять утра. Будем обсуждать, как ваша газета освещала визит президента.
— А что теперь обсуждать? — удивился я. — Визит закончился. Вот, когда он в следующий раз куда-нибудь поедет, позовите нас заранее, расскажите что-то интересное, мы с удовольствием напишем. А сейчас не вижу темы для разговора.
Собеседник опешил. С нажимом переспросил:
— Вы поняли, кто и откуда вам звонит?
Мембрана у вертушки чувствительная, да и на слух я не жаловался.
— Я вам перезвоню, — в голосе звучала угроза.
Он, верно, с кем-то посоветовался в Кремле и вновь набрал мой номер.
— Нам все ясно, — понимающе сказал высокий чиновник, — вы в десять утра заняты. В какое время вам удобно зайти к нам?
Я повторил, что вообще не намерен обсуждать публикации нашей газеты с кремлевскими чиновниками и их оценка нашей работы меня не интересует… Больше никто из администрации президента мне с такими глупостями не звонил.
Когда сейчас говорят, что в нашей стране никогда не было свободы печати, то это неправда. Много лет редакционная политика определялась высококвалифицированными людьми, которые руководствовались профессиональными интересами.
Несколько лет подряд на телевидении я каждый вечер комментировал главное событие дня. Сейчас в это, возможно, никто не поверит, но никто из начальства не знал, что я скажу в прямом эфире. Я никому не показывал текст, да и написанные странички были лишь ориентиром. Телесуфлером не пользовался, иногда заглядывал в текст, иногда импровизировал. Считал: если запнусь – не страшно, зато зритель видит, что я не барабаню по написанному, а размышляю на его глазах.
Нынче, как я понимаю, вызов на инструктаж воспринимается как знак отличия, как государственная награда. За последние годы более чувствительные к переменам политической погоды коллеги, как стадо бизонов, сначала, поднимая облака пыли, проскакали мимо меня на один фланг, потом так же организованно поскакали на другой.
А я где стоял, там и стою, не меняя ни взглядов, ни позиции. Белая ворона? Я очень уважаю людей в военной форме, но раз уж не повезло и ты штатский, незачем ходить строем, маршировать в общем строю и петь хором.
С детства приучен к тому, что работа должна приносить радость. И почти всю свою жизнь делаю только то, что мне очень нравится. Я в этом смысле счастливый человек. Работаю десять-двенадцать часов в день, 365 дней в году. И у меня есть принцип: обещал, но выполнил.
Известный телевизионный критик поинтересовался, отчего я не так давно перебрался на, как он выразился, «маленький, но гордый канал»:
— Такое ощущение, что вы ушли из большого ТВ — на пенсию.
Я ответил, что выбрал именно тот канал, где и сегодня могу работать профессионально. А это для меня единственный критерий.
Когда-то я хотел делать главную аналитическую программу на телеканале, где тогда работал. И начальство хотело. Но я все же не рискнул. На какие-то компромиссы человек всегда идет, но я боюсь, что это были слишком серьезные компромиссы, вредные для моей политической чести.
Со мной на одном курсе училось двести сорок человек. Кажется, половина сразу не захотела заниматься журналистикой. И многие потом тоже подыскали занятие понадежнее и ушли из нашей профессии. Тяжелый хлеб. И с годами не становится легче.