Константин Сонин

Британскую политику трясёт, и совершенно правильно. Два года назад кому-то могло показаться, что в Brexitе (краткое введение в предмет) есть какой-то смысл, какая-то новая перспектива и новые возможности. Спустя два года и после сотен часов переговоров и тонн исписанной бумаги совершенно ясно — это была глупость, за которой нет ничего, кроме безответственности одних политиков, недостаточной дальновидности других и, конечно, граждан, которые утратили, от выросшего благосостояния, понимание того, откуда это самое благосостояние берётся.

Событием прошлой недели стал предъявленный премьером Мэй реальный план Brexitа, согласованный с Евросоюзом. План разочаровал прежде всего сторонников выхода — ровно потому, что в нём содержится то, о чём их предупреждали и до, и после референдума — выход не принесёт ничего, кроме потерь, а, чтобы избежать больших потерь, придётся «выходить, не выходя». На несколько лет сохраняется безусловное подчинение британских судов европейскому, создаются особые условия для части Британии, граничащей с Ирландией, сохраняется таможенный и многие другие союзы — и самое главное, чтобы убрать это подчинение и эти условия нужно, фактически, согласие ЕС. То есть по плану выхода Британия остаётся, в целом, членом ЕС, только теперь без всяких прав на то, чтобы правила ЕС менять (в его органах могут работать только представители членов) и даже без прав на то, чтобы об этих правилах высказываться. Ну то есть у себя в парламенте и в газетах высказываться можно сколько угодно, только это никто не слушает.

Критики Терезы Мэй могут сколько угодно говорить о том, что она не смогла договориться о хороших условиях выхода с ЕС, но о чём может договориться страна с 2% мирового ВВП со страной с 16% мирового ВВП? Все такие переговоры являются если не односторонними, то совершенно неравноправными. (Вспомните договоренности по поставкам нефти между Россией и Китаем — примерно то же соотношение сил, и примерно такое же соотношение результатов; фактически одностороннее доминирование.) ЕС с самого начала — задолго до референдума — чётко обозначил свои позиции и почему они должны были хоть от чего-то отступить? Что было заявлено, то и сделано.

Что показали два года — что было ясно только экономистам два года назад? Что свобода торговля — движение товаров, технологий, денег, людей — это огромное, дорогостоящее благо, приносящее большую прибыль и повышающее уровень жизнь, было и так ясно. Что стало видно в ходе реального эксперимента по «выходу из зоны свободы торговли» — это то, что свобода торговли — это сложный, тонкий, долгонастраиваемый механизм. То, где оказались страны ЕС, половина экономически развитого мира, к началу XXI века — результат непрерывных усилий в течение пяти десятилетий. Каждое правило в ЕС, которое кажется несправедливым британским политикам, агитировавшим за Brexit, компенсируется каким-то другим правилом, по которому Британия получает преимущество. Как только британцы попытались отказаться от первых, оказалось, что другим странам не нужны вторые. Тереза Мэй пошла на условия ЕС ровно потому, что без этих условий было бы намного хуже.

Удивительно, что среди тех, кто положительно отреагировал на Brexit, были комментаторы, которые провозглашают важность «свободы рынка». (То, что Brexit поддержали те, кто ничего в экономике не понимает и по невежеству считает, что международная торговля — игра с нулевой суммой, неудивительно.) Но вот среди «либеральной» публики интерес к Brexitу был просто парадоксальным — нет ничего более важного для экономической свободы, чем свобода торговли, а Brexit — это попросту мощный шаг назад, к первобытному состоянию, к состоянию без свободы торговли.

Сейчас лучшим сценарием выглядит «второй референдум» и надежда на то, что усилия политиков, которых интересует не только собственное премьерство, но и общее благо и деньги бизнесменов, которые сейчас готовы жертвовать гораздо больше, чем два года назад, лишь бы остановить дорогостоящую глупость, сумеют объяснить гражданам то, что, наконец, осознали сами…

Оригинал

В итоге выборы в американский Конгресс закончились примерно так, как и должны были, если смотреть на картину «в целом». С одной стороны, каждая партия почти всегда проигрывает первые промежуточные выборы после победы на президентских. В этот раз демократы взяли большинство в Палате представителей — хотя и минимальное. С другой, в экономическом плане два года Трампа были очень успешными — эти два года не просто добавились к семи годам устойчивого роста экономики при Обаме, но и привели к ускорению роста зарплат. В итоге республиканцам удалось сохранить в своих руках Сенат и даже увеличить там своё большинство. С учетом того, что исходные условия на сенатских выборах-2018 были в их пользу (из 35 сенаторов, переизбиравшихся в 2018, десять было в штатах, которые Трамп выиграл с запасом в 2016), этот результат не особенно удивителен.

Большинство демократов в Палате представителей означает, что ни на какие реформы, связанные с законодательными изменениями, надежд в следующие два года нет. При таком минимальном перевесе в голосах «ультралевых» будут иметь большую власть внутри демократической фракции и все попытки (а их не будет) договориться о чем-то серьезном будут натыкаться на такое же сопротивление, как когда-то попытки Обамы натыкались на сопротивление «ультраконсервативных» членов республиканского большинства. Так что на два года политика станет ещё в большей степени телешоу: демократы в Палате представителей начнут несколько мощных расследований деятельности администрации, что, на фоне административного хаоса последних двух лет, гарантирует яркие заголовки, а Трамп будет во всю атаковать их в Твиттере. Победа в Сенате облегчает Трампу утверждение новых министров (которые выгорают у него с рекордной быстротой).

Что означают вчерашние результаты с точки зрения перспектив Трампа в 2020? Если экономический подъём продолжится — а он и сейчас рекордный по продолжительности — трудно представить, что действующего президента не переизберут. Последним президентом, у которого был устойчивый рост все первые четыре года был Билл Клинтон (а до него, кажется, Рузвельт) и он переизбрался довольно легко. Но у Клинтона (и Рузвельта) рост начинался после спада, а у Трампа — после семилетнего подъёма при Обаме, что, в плане роста, сложнее. Короче, не могу представить, чтобы рост продолжился ещё два года, а Трампа не переизбрали. А вот если будет спад, то, конечно, сложнее, но здесь вывод из 2018 скорее в том, что ничего принципиально не поменялось — демократическому кандидату надо выигрывать Мичиган-Миннесоту-Висконсин-Огайо, в которых вчера демократы победили, но далеко не нокаутом, Пенсильванию, где республиканцы разгромлены, Флориду, где республиканцы взяли новое место в Сенате. То же самое, в общем, что было раньше.

И, пожалуй, есть некоторый сигнал о том, что будет происходить на первичных выборах у демократов. Там сейчас есть примерно тридцать с небольшим кандидатов в кандидаты на президентство, которые ведут предварительную кампанию. Их можно, очень грубо, разбить на два поколения — «ветеранов», 60-70+ (Байден, Уоррен, Браун) и «новое поколение» (от сенаторов Харрис, Гиллибренд и Букера и мэра Гарсетти и до конгрессмена О’Рурка). Так вот, в американской политике принято жить долго, но, мне кажется, в этот раз все понемногу поворачивается в сторону нового поколения. Оно не более левое, чем старое и не более агрессивное, но более, что ли, разнообразное и более ориентирующееся на коалицию избирателей, сотканную из разных небольших групп, чем на «малообразованных белых», которых Трамп отобрал у демократов в 2016. Выборы-2018 показали, что демократическая партия движется, хоть и не спеша, в эту сторону.

Оригинал

Удивительная поступь прогресса. Десять лет назад я удивлялся, что в NYT работает профессиональный матстатистик, анализирующий американские выборы. В статьях были не просто подсчитанны средние, но и делались элементарные регрессии. Сейчас, через десять лет, у каждого американского медиа есть небольшая группа специалистов-профессиональных статистиков. Ежедневно обновляемые прогнозы настолько высокотехничны, что я не совсем понимаю, к кому они обращены – пусть и написаны популярным языком, они рассказывают о по-настоящему сложных математических моделях. Понятно, что аналогичные модели используют сами избирательные штабы кампаний для того, чтобы каждый день перенаправлять деньги и агитаторов, но вот эта работа для «зрителей» удивительна. В  последнее десятилетие анализ футбольной статистики перешёл на  качественно новый уровень, но это пока каменный век по сравнению со  статистическим анализом американских избирательных кампаний. (Справедливости ради, футбол, при взгляде с высоким разрешением, более сложная вещь, чем демократическая политика.)

Это всё к тому, что через пять дней в Америке выборы в Конгресс и, хотя прогнозы намного подробнее и сложнее, чем в предыдущие годы, определённости, если присмотреться, нет. Исторически, «президентская партия» всегда проигрывает выборы в следующий цикл и часто теряет большинство в палатах парламента, если оно есть. Президент Трамп также непопулярен, как он  был непопулярен два года назад (это первый президент, которого, кажется, так никогда и не одобряло более половины американцев), но, во-первых, эта непопулярность уже нерекордная (были президенты, которые к концу второго года имели худшие рейтинги), а, во-вторых, его популярность рекордно устойчива – за последние 75 лет не было президентов, у которых бы популярность колебалось бы так мало. В его (и республиканцев) пользу говорит и  устойчивый экономический рост, который продолжается уже девять лет, к  которым в этом году прибавился быстрый рост доходов и рекордно, лет за  пятьдесят, низкая безработица.

В Палате представителей шансы демократов отнять большинство у республиканцев по прогнозу Fivethirtyeight.com – больше 80%. (У нейтральных Сook Political Report — им пользуется NYT, CNN Forecast, в который перешёл Харри Энтен из 538, и RealClearPolitics — примерно те же прогнозы; «консервативный»  Fox News не даёт общего процента, но по отдельным округам расклад практически тот же; «левых» типа MSNBC и Vox я не читаю, но там примерно то же, я  думаю.) Посмотрите, кто разбирается в матстатистике, на уровень подробности, из которой складывается эта цифра. Прогноз по каждому из  435 округов, на основе опросов, с весами для социологов на базе точности предыдущих прогнозов, и без всяких опросов, в разных предположений и  местами с довольно продвинутой статичестической техникой (когда, например, шансы в округах, по которым мало опросов, оцениваются по  «статистически аналогичным» округам). Что такое 80%? С с одной стороны, много. Больше, чем Fivethirtyeight давали Хиллари в 2016 перед самыми выборами. (Прогнозы по голосам в 2016 году были точными – Хиллари набрала на три миллиона голосов больше – но в пользу Трампа сыграла комбинация того, где именно он набрал голосов больше чем Клинтон.)

Что может помешать прогнозу в 80% сбыться? Небольшая систематическая ошибка опросов, например вызванная тем, что состав избирателей, реально проголосовавших в 2018 будет не похож на состав избирателей в предыдущие «непрезидентские» годы. Социологи, проводящие опросы, очень точно определяют как проголосует та или иная социальная группа, но вот явка – то есть, предполагаемые веса групп на выборах – хорошо не оценивается. Впрочем, демократы могут не только победить — «синяя волна», преимущество в 40, скажем, мест в палате представителей – так же  вероятна, как победа республиканцев. Можно увидеть признаки такой волны в  том, что пропорция молодёжи в досрочном голосовании аномально высока в некоторых штатах (президент Трамп крайне непопулярен среди тех, кому до 30), но  досрочные голосования – очень мутный сигнал о том, что будет на выборах (потому что когда больше людей голосует досрочно непонятно – это те, кто и так бы пришёл, пришли раньше, или это другие). У демократов есть надежда, что среди женщин с высшим образованием, традиционно поддерживавших республиканцев, голосов за демократов будет и больше обычного, и больше, чем они отвечают в опросах. Но вот хороший репортаж Politico о том, что это, не исключено, просто иллюзия.

В Сенате, тем временем, демократы выступают вообще отлично. То есть с вероятностью 85% республиканцы сохранят большинство (чтобы демократы победили, нужна по-настоящему серьёзная систематическая ошибка в прогнозах – реально больше, чем была в 2016 году), но в начале избирательного цикла казалось, что демократы могут потерять десять, а то и больше мест. Целых десять сенаторов-демократов переизбираются в  штатах, которые с большим перевесом проголосовали за Трампа в 2016. Но  пока только одна «проваливается» (хотя и здесь есть надежда – она и в 2012 году победила, несмотря на то, что уступала во всех опросах в  течение года), а половина так и вообще спокойно выигрывает свои перевыборы.

В последние две недели президент Трамп резко включился в избирательную кампанию – он проводит по 1-2 многотысячных митинга в день в разных штатах, а в последнюю неделю целиком сосредоточился на теме «угрозы мигрантов», на которой он выиграл выборы 2016 года. (Демократы, тем временем, пугают избирателей тем, что республиканское большинство снова попытается отменить реформу здравоохранения, проведённую Обамой — а она как раз стала устойчиво популярной.) Это не так-то просто объяснить на пальцах, но стратегия Трампа, похоже, одновременно ухудшает шансы республиканцев в палате представителей (потому что там всё решают «предельные избиратели» в  округах по всей стране, в которой он в целом непопулярен) и улучшает шансы в Сенате (потому что там всё решают «предельные избиратели» в  штатах, в которых он популярен).

Если основные прогнозы сбудутся, то главным изменением станет то, что демократы в палате представителей получат возможность проводить широкомасштабные расследования (в США у  комитетов палаты Конгресс прав и возможностей больше, чем у  генпрокуратуры) и проголосовать за импичмент. В этом случае Трамп будет оправдан в Сенате, потому что возможности того, что демократы возьмут и в Сенате нужное число мест, просто нет. Так что импичмент – это просто пустые разговоры, но времени эти разговоры займут много. (Это, к слову, не значит, что Сенат не важен для Трампа — без него невозможно переназначать министров, а они и так у него выгорают с рекордной скоростью.) Законодательная деятельность на два года застынет, но она и  так была крайне вялой в 2016-18. Разве что определённо не будет нового снижения налогов. Прогнозировать результат президентских выборов 2020 года на основе результатов 2018 тоже не удастся; это, по опыту, малоинформативно. Но смотреть интересно.

Оригинал

Хорошо известно, что наличие цифр, знаков процента, названий и гиперссылок в тексте добавляет ему достоверности и экспертности. Кому нужны цифры про дедолларизацию — на сайте РБК есть прекрасный обзор. А я тут попытался изложить суть дела для тех, кому нужна суть дела, «с нуля».

Почему доллар США является важнейшей валютой в мире?

Доллар является самым надёжным из всех возможных ликвидных (то есть которые легко обменять на другие валюты или товары) активов в мире. Надёжность доллара – результат надёжности американской политической системы, её способности обеспечивать, что никто не испортит их валюту, напечатав ещё долларов. Конечно, надёжность – понятие относительное. Поэтому то, что во всем мире верят в доллар – лишь показатель того, что американской политической системе доверяют больше, чем любой другой.

Что такого особенного в США, что их валюта является самой надёжной?

Две вещи – американская экономика очень крупная (пгочти 25% мирового производства), а американская политическая система очень устойчивая (более 200 лет без радикальных смен политической системы). Чего-то одного из этих двух вещей не хватает: скажем, швейцарская политическая система очень стара и стабильна, но экономика маленькая. Китайская экономика огромна (почти 20% мирового ВВП), но политическая система относительно молодая и непрозрачная.

Кто решает какой валюте быть «резервной» валютой для всего мира?

Все решают. Миллиарды людей по всему миру принимают индивидуальные решения – в каком виде сберегать. Те, кто живёт в странах с развитой финансовой системой, имеют гораздо больший выбор – и у них есть альтернативы доллару. Может, чуть менее, в конечном счёте, надёжные, но зато более удобные (французу удобнее использовать евро, а англичанину – фунт). Помимо индивидов, решения принимают правительства – относительно тех денег граждан, которыми они управляют от их имени. Соображения, которыми руководствуются правительства – в точности те же: хочется вкладывать в относительно надёжные и ликвидные активы.

Почему российское правительство говорит о «дедолларизации»?

Есть две причины желать дедолларизации. Одна никак не связана с текущим моментом и является, собственно, задачей любого правительства любой страны. Чем больше доля расчётов в рублях граждан и фирм, тем более эффективна денежная политика – мягкая при высокой безработице, жёсткая при высокой инфляции. В 1990-е, в отсутствие других инструментов для сбережений и расчётов, все использовали доллары – и правительству было крайне трудно бороться с инфляцией. Сейчас значительно легче. Вторая причина состоит в том, что США накладывают финансовые санкции на российские фирмы и граждан – и возможные санкции ограничивают возможности использования доллара (потому что чтобы рассчитываться в долларах, не считая наличными, нужно это делать через американские банки).

Поможет ли переход на международные расчёты в рублях или других недолларах?

Не сильно. По большому счёту, это вообще неважно, в чём расчитываться. Если у кого-то есть доллары, а он хочет купить товар, продающийся за рубли, он продаст доллары, купит рубли и на них купит товар. При этом могут возникать лишние издержки, но это немного относительно объёма сделки. Издержки отказа от доллара (или лишения доступа к доллару) – в том, что лишаешься (или тебя «лишают» — то есть, считай, берут дополнительную плату) доступа к надёжному и ликвидному активу. Попробуйте ездить по Москве, не используя метро – конечно, всё равно можно будет добраться куда нужно, но чуть, в среднем, медленнее и неудобнее. Так же и дедолларизации – чуть большая доля национального богатства теряется на том, что сбережения происходят в неоптимальных активах. Это, конечно, не главная причина стагнации последнего десятилетия, но вносит свой вклад.

Почему идут разговоры о конвертации валютных вкладов в рубли?

Это просто общие опасения — страх перед неизвестностью на фоне нескольких лет невесёлых новостей. Сам я об этом написал, комментируя слова президента ВТБ Костина о возможной конвертации валютных вкладов. Это может произойти в результате финансового кризиса, связанного с эскалацией санкций, но вовсе необязательно потому, что «доллар запретят». В 1998-ом никто не запрещал доллар, но обанкротившимся банкам пришлось конвертировать вклады (конечно, по сильно заниженному курсу). Такой кризис всегда состоит из двух элементов – неспособности части банков выполнять обязательства и нежелания других выполнять, когда можно не выполнять.

А что, если банк просто будет иметь достаточное количество наличных долларов, чтобы расплатиться со всеми вкладчиками?

Этого быть не может. Никакой банк не будет хранить столько наличных, чтобы мочь расплатиться со всеми вкладчиками одновременно. В чём мог бы быть смысл брать у вкладчиков эти вклады, если они ни во что не инвестированы? А если они во что-то, кроме самых ликвидных долларов активов, не инвестированы, то это значит, что у банка нет «достаточного количества наличных».

Могут ли новые санкции вызвать экономический кризис?

Что называть «кризисом». У России – относительно большая (2% мирового ВВП) и относительно развитая экономика. Если сейчас вернуться к полной, советского типа автаркии (это предельный, самый худший вариант последствий санкций), то падения уровня жизни до советского не произойдёт. Экономика гораздо эффективнее и адаптивнее. Основной проблемой, в сущности, являются не санкции, имеющие явное негативное влияние, и даже не неправильный ответ на санкции (те же «контрсанкции», ударившие по самым незащищенным слоям населения), а то, что стагнация продолжается уже десять лет и, по официальным прогнозам Минэкономики и ЦБ, будет продолжаться в обозримом будущем. А небольшой кризис в результате очередного раунда санкций – конечно. Он, собственно, каждый раз и происходит.

Может ли отмена санкций вызвать экономический бум?

Что называть «бумом». Отмена санкций и контрсанкций, отмена и смягчение на инвестиции в российские предприятия, демонстрация открытости и практические шаги во внешнеполитической сфере – то есть то, что может быть сделано «моментально» — не может привести к долгосрочному росту, но, конечно, вызовет некоторый бум и на фондовом рынке, и в инвестициях. Это могло бы дать два-три года роста – тем более с нынешней, заниженной, из-за стагнации, стартовой точки – и, значит, дать время для содержательных реформ.

Оригинал

Президент США не просто объявил о введении тарифов (10% со следующей недели, 25% с января) на половину китайского экспорта (на 200 млрд. долларов — в дополнение к 50 млрд. уже введённых). Выдвинуты условия, без которых тарифы не будут убраны, а также предупреждение о том, что произойдёт, если Китай попробует ответить.

Если Китай ответит (это будет обязательно асимметрично, потому что импорт из  США недостаточно велик для симметричного ответа), то будут введены тарифы на оставшихся 250 млрд. экспорта. Условия отмены введённых тарифов — снижение торговых барьеров для американских компаний плюс отмена требований по передаче технологий при приходе в страну. По  существу, это способ потребовать соблюдения интеллектуальных прав собственности — если Китай выполнит требование, то придётся начать платить за то, что придумывается и разрабатывается в Америке.

Чтобы грубо оценить перспективы торговой войны, надо знать, что международная торговля — это небольшая доля американской экономики (экспорт — 12%, включая услуги). В Китае тоже доля не очень большая, но вдвое больше. Американская экономика сейчас — видимо, единственная в мире достаточно велика и разнообразна, чтобы жить и вовсе без торговли. Конечно, тарифы ударят по американским потребителям, это точно, но рост пока настолько  быстр и устойчив, что президент Трамп может игнорировать потери.

А  вот китайские власти реально в сложном положении. Не вступать в  торговую войну, пойдя на уступки — это серьёзные потери. Не только  потеря лица, но и смена парадигмы развития — догоняющее развитие последних десятилетий очень в большой степени опиралось на трансфер технологий. Вступить — и по-настоящему рискнуть тем, что «китайское экономическое чудо» закончится.

Оригинал

Каждый резкий скачок курса рубля вызывает вопросы к экономисту — что делать с деньгами? Поскольку все моим ответы друзьям и знакомым — это разные варианты одного и того же ответа, я решил его коротко записать. Используйте — или не используйте — его на свой страх и риск.

1. Никогда, никогда не надо «играть на валютном рынке». Само собой, не надо играть ни на каких площадках, но и не надо распоряжаться своими сбережениями, исходя из соображений о курсах валют. В среднем человек, даже хорошо знающий как чем торговать, проигрывает и теряет деньги на валютном рынке. Выигрывать без серьёзного риска на этом рынке могут только инсайдеры и очень крупные игроки.

2. Основная причина держать свои сбережения в долларах – это «избежание рисков». Сбережения в долларах не дадут вам дополнительного заработка – но риск того, что рубль потеряет 30-50 или даже 100 процентов (относительно товаров) существенен, пусть и невелик, а что доллар – практически ноль. В мире нет более безопасного и ликвидного актива, чем доллар или евро. Когда политик – будь то президент Эрдоган или министр Орешкин говорит «продавайте доллары» — он заботится о макроэкономической политике, а не о вашем кошельке.

3. Надёжны ли валютные вклады в банках? Во-первых, это зависит от надёжности банка – соответственно, в период потрясений не нужно гнаться за высокой ставкой процента – надо наоборот. Во-вторых, есть, хоть и небольшая, опасность того, что валютные вклады будут принудительно превращены в рублёвые, как произошло в 1998 году. (Об этом сегодня сказал президент ВТБ Костин.) В этом случае, конечно, возврат будет происходить не по тому курсу, который будет в день выдачи – то есть будут существенные потери.

Если есть крупный валютный вклад, я бы cейчас, в 2018 году, снял треть или половину и положил бы в банковскую ячейку. Конечно, в этом случае будут потери (проценты + долларовая инфляция, примерно 3% в год сейчас), но это имеет смысл – это дорогостоящая страховка на возможный, но маловероятный сценарий.

4. Намного ли надёжнее банковская ячейка по сравнению с валютным вкладом, скажем, в Сбербанке или ВТБ? Ну, я бы оценил риск того, о чём говорит Костин — принудительной конвертации в рубли, скажем, в 5-10% (эскалация изоляции и усиление санкций до такой степени), а риск изъятия банковских ячеек – меньше 1%, разница в разы. Конвертация была в 1998-ом году, да и в мире периодически случается – и требует, грубо говоря, политического решения. Экспроприация ячеек последний раз у нас случалась в ходе революции сто лет назад и требует примерно этого же – настоящей, не дворцовой революции, с отъёмом имущества, квартир, машин. Страховаться от этого мне кажется лишним.

Оригинал

Когда меня — да и любого грамотного экономиста, по-моему — спрашивают про то, может ли помочь в России мягкая денежная политика, «дешёвые деньги» — я сразу указываю на один параметр, который этому чётко противоречит. А именно — в России сейчас низкая безработица. В этой ситуации мягкая денежная политика стимулировать рост не может. (Или, точнее, не видно механизма, через который она могла бы его стимулировать.)

И тут же начинается разговор о том, что в России на самом деле высокая безработица, просто «скрытая». Понятно, сторонникам печатания денег нужно придумать что-то, что можно было бы «подогнать под ответ». Но серьёзно, откуда это ощущение «скрытой безработицы»? Вот откуда — в России очень много низкооплачиваемых работающих. Не безработных нет, но живущих бедно и плохо.

Как это всё устроено можно прочитать в новой работе Гимпельсона и Капелюшникова, крупнейших специалистов по российскому рынку труда, написанной в соавторства с Анной Шаруниной «Низкооплачиваемые рабочие места на российском рынке труда». Или, кому скучно разбираться цифрах, есть краткий пересказ — в колонке Павла Аптекаря в «Ведомостях». Важно, что это очень устойчиво и очень институционализировано — это не работа студентов репетиторами, а бабушек нянями. Это — устойчивое состояние миллионов (и десятков миллионов) людей.

И эту устойчивость нельзя недооценивать. Те, кто любит рассуждать про «скрытую безработицу», по-книжному представляют себе человека — он у них, как в теоретической модели, всё время готов сорваться с места и перейти на новое, лучше оплачиваемое место. Опыт 1990-х прекрасно показал, насколько это неадекватное представление о реальном мире: миллионы людей поменяли работу, но десятки миллионов продолжали делать в точности то же самое, несмотря на упавшую зарплату. И годами мечтали о том, чтобы за эту, уже ненужную в новой экономике работу, платили больше, а не о том, чтобы найти другую.

Отчасти эту ситуацию — практически повсеместную доступность низкооплачиваемой постоянной работы — можно интерпретировать как форму социальной защиты. Как, например, масштабное «псевдостуденчество» — когда студенты работают на полный рабочий день, считаясь дневными студентами вузов. Но здесь масштаб гораздо больше. Реально, по факту, Россия — это страна с масштабной, развитой системой социальной защиты, только бедная относительно этой системы. Отличие от скандинавии не в том, что покрыто социальными гарантиями, а то, что на каждую гарантию куда меньше денег.

С одной стороны, истоки этого явления восходят к советским временам. Но я бы эту «колею» не переоценивал. В кризис 2008-09 года безработица резко скакнула вверх вслед за внешним шоком (и валютной политикой). Вот те меры, которыми она была ликвидирована — раздувание госсектора, искусственное увеличение занятости в госкомпаниях, давление на бизнес, особенно в моногородах, в сторону поддержания занятости создали эту «социальную защиту».

Хорошо это или плохо? Как посмотреть. В вопросе: что лучше — чтобы 80% имело хорошую работу, а 20% — никакой или 100% плохую? — нет «правильного» ответа. С одной стороны — система, в которой все, кто хочет, заняты на низкооплачиваемой пстоянной работе — это препятствие для ускоренного развития. С другой — и Гимпельсон и Ко это подчеркивают: намного лучше иметь низкооплачиваемую работу, чем никакой.

Оригинал

Теперь, после того как закончились бурные две недели в американской внутренней политике, можно увидеть, что всё осталось примерно там же, где и было.

Президент Трамп очень популярен среди избирателей своей партии, и непопулярен среди остальных  — тех, кто голосует за демократов и независимых избирателей. См. сравнение с другими президентами внизу графика — Трамп рекородно непопулярен, но его рейтинг также рекордно стабилен.

Эта непопулярность связана и с его риторикой, и с тем, что за полтора года президентства сделано немного. Снижение налогов проводят все республиканские президенты — после того, как в 2016 году республиканцы получили контроль над обеими ветвями власти, было понятно, что снижение налогов произойдёт. В области торговли много сотрясания воздуха и, хотя это отрицательно сказывается на экономике, ущерб пока не так велик, чтобы его почувствовали избиратели. Частичная отмена регулирования, введённого в президентство Обамы, повысила прибыли и оптимизм бизнеса. Наконец, продолжающийся уже девять лет устойчивый рост и рекордно низкие уровни безработицы не дают популярность Трампа снижаться.

Скандалы лета 2018 мало повлияли на шансы демократов получить большинство в палате представителей в ноябре. 538 высчитывает, что примерно 70%, а это много, хотя и не слишком (те же 538 давали Клинтон 70% накануне выборов 2016). Шансы не поменялись потому что — см. выше — популярность Трампа стабилизировалась и не падает, а с отдельными конгрессменами скандалы вокруг Трампа не связаны.

Если демократы возьмут палату представителей в ноябре 2018, у них в руках будет мощнейшее оружие — «расследовательская сила» у каждой из палат Конгресса выше, чем у любой правоохранительной структуры в Америке. Кроме того, большинство в нижней палате позволит объявить Трампу импичмент — то есть «выдвинуть обвинение». Для этого нужно простое большинство и не нужно, по существу, выполнения никаких юридических стандартов — импичмент можно объявлять за то, что палата представителей считает достойным основанием для импичмента.

Чтобы отстранить президента, нужно, что его осудил Сенат, 67 голосами. У республиканцев, скорее всего, будет 50-52, и  невозможно представить, чтобы было меньше 46-48. То есть, чтобы остранить Трампа, нужно будет, минимум, 15 республиканцев. Сорок лет назад такие республиканцы нашлись и президент Никсон подал в отставку, когда отстранение стало неизбежным. Сейчас, чтобы это случилось, нужно, чтобы мнение республиканских избирателей поменялось так радикально, с  полной поддержки Трампа до поддержки отстранения.

Во время Уотергейта Никсона погубило то, что с каждым днём всплывали всё новые и  новые подробностей и мнение избирателей поменялось — от суперподдержки (Никсон получил рекордный перевес на выборах 1972 года) до полного неприятия (именно то, что граждане поменяли отношение к президенту заставило сенаторов-республиканцев его бросить).

В случае Трампа я вот этого потенциала — всплывания новых и новых подробностей, которые противоречили бы уже сложившемуся образу президента — не вижу. Все и  так знают, что в его «аутсайдерской» команде было много случайных и  малопрофессиональных людей, что у них не было никакой серьёзной проверки с кем и как сотрудничать, что они не знали законов и т.п. Это видно в  каждом деле, закончившемся осуждением — Флинна, Манафорта, Коэна. И  также видно, что граждане — в том числе избиратели Трампа — этому не  удивляются. Это и так уже часть образа Трампа. Конечно, демократы могут, получив контроль над расследованиями, в десять раз больше подобных нарушений, но это, не исключено, не приведёт к изменению общественного мнения. Потому что это ровно то же самое, никто новый не удивится.

Так, отстранения не будет. Есть шанс, что республиканцы потеряют контроль над Сенатом, хотя и меньше 50%. В этом случае Трампу будет трудно заменять своих министров — они и назначены были с большим трудом, а  выбывание из кабинета у него высокое. Когда президентская партия не  контролирует верхнюю палату, хороший вариант — назначать министрами не  политиков, а карьерных бюрократов, но с карьерными бюрократами Трамп как раз воюет. Интересно, конечно, как он будет менять министра юстиции (генпрокурора), если у демократов будет большинство в Сенате.

В  итоге, оценивая шансы Трампа на переизбрание в 2020, я бы пока пользовался грубой оценкой — они 50-50. Он с трудом выиграл в 2016 и  никогда не был особенно популярен. За полтора года президентства популярность снизилась. (Интересно, что его поклонники считают, что шансы Трампа в 2020 выросли за полтора года — несмотря на то, что нет ни  единого свидетельства об этом.) С другой стороны, он по-прежнему популярен среди тех, чьи голоса были решающими в 2016-ом и задача, стоящая перед будущим кандидатом от демократов — как вернуть эти голоса, пока совершенно не решена. И августовские скандалы Трампа этого, по  существу, не изменили.

Оригинал

Так, у президента Трампа неприятности. То, что Пола Манафорта, который некоторое время возглавлял его избирательный штаб, признают виновным — по давним делам, когда он скрывал свои зарубежные доходы, было понятно. Но в этот же день и в этот же час признал себя виновным Майкл Коэн, адвокат, представлявший Трампа в последние двадцать лет и которому, конечно, есть что рассказать прокуратуре.

В частности, Коэн признал себя виновным, заключив сделку с правосудием (текст сделки), по поводу платежей двум моделям — чтобы они молчали по поводу романов с Трампом прямо перед выборами. (Это нарушение закона, потому что такая выплата — спонсирование избирательной кампании и, значит, должно быть соответствующим образом оформлено и объявлено.) Признание Коэна включает «под руководством кандидата».

Это неприятности, а не «катастрофа», потому что политик Трамп и не такие скандалы выдерживал. Следующая большая станция в американской политической жизни — выборы в Конгресс через два с половиной месяца. Пока прогноз — у демократов чуть больше шансов получить большинство в нижней палате парламента, чем у республиканцев — сохранить. В Сенате, верхней палате — наоборот.

Если демократы получат большинство в Палате представителей, они, наверное, объявят Трампу «импичмент», что соответствует предъявлению обвинения. В американской конституционной логике президента нельзя обвинить в суде и, соответственно, судить, но нижняя палата Конгресса может объявить импичмент, а верхняя, большинством в 2/3, осудить — это отстраняет от должности. В нынешней ситуации есть шансы на обвинение (импичмент), но нет никаких осмысленных шансов на осуждение Трампа в Сенате — при самом розовом сценарии демократы будут иметь там 52 голоса, а надо 66.

Главное, чем плоха победа демократов в борьбе за большинство в Палате представителей для Трампа — это то, что у них будет возможность начать множество расследований чего угодно в трамповской администрации. (У Конгресса расследовательская сила, грубо говоря, ничем не ограничена.) Поскольку признание вины Коэна пусть немного, но улучшает шансы демократов, это реальные неприятности для президента Трампа.

Одно из глубочайших заблуждений, которую мои сверстники выучили в школе — это то, что экономика (что бы это ни было) — первично, а политика — вторично. Конечно, в жизни всё равно наоборот и ничего фундаментальнее политических закономерностей нет. Экономические отношения, наоборот, подстраиваются.

В Нью-Йорке политика победила Убер. К этому давно шло, но тут всё кончается — вводят минимальную зарплату для таксистов — вот обозреватель NYT переживают о том, что она низка… Что, мол, Убер провалился, потому что не сделал жизнь таксистов лучше. В  порочной логике обозревателя минимальная зарплата сделает её лучше. Конечно, сделает лучше — тех, кто при этой плате и ограничениях, которые вводятся на количество такси в городе, останется на рынке. А также сделает хуже — тем, кто из-за этой минимальной зарплаты и ограничений с  рынка вылетят… (Суммарно будет тоже хуже — те, кто потеряют, потеряют больше, чем приобретут те, кто приобретут, но да Бог с ним — это не  совсем тривиально.)

Конечно, появление Убера (или Яндекс-такси, или любого аналогичного сервиса) улучшило жизнь людей — и таксистов, и  пассажиров. Не всех — оно ухудшило заработки тех, кто был таксистом до, но суммарный выигрыш тех, кто выиграл, больше суммарного проигрыша тех, кто проиграл. «Пирог» стал больше. Больше денег стало делиться между теми же самыми людьми. (Не забудьте, считая выигрыш, посчитать тех, кто раньше на  такси не ездил, а после появления Убера стал ездить — цены-то снизились.) И это не случай — выигрыш одного перевесил проигрыши многих — наоборот, выигрыш теперь достался большему количеству людей.

Экономика-то проста — введение Убера и убероподобных сервисов увеличивает эффективность и благосостояние. И политика проста — в политике преимущество всегда у монополий — они неэффективны, они убивают суммарный выигрыш, но он сконцентрирован и это даёт ему преимущество в  политике. Политика отъедала у Убер-экономики кусок за куском и вот  отъела.

И это везде. Помните мой «либертарианский лифт United» — про то, что овербукинг с выкупом увеличивает выигрыш всех  — и того пассажира, который полетел, и того пассажира, который продал свой билет и остался ждать следующего рейста, и авиакомпании? Вот уже пошли разговоры про запрет овербукинга. Та же история — убить эффективность, сделать многим хуже, чтобы кто-то, политически сильный, получил кусок побольше.

Оригинал