Константин Сонин

Хорошо известно, что наличие цифр, знаков процента, названий и гиперссылок в тексте добавляет ему достоверности и экспертности. Кому нужны цифры про дедолларизацию — на сайте РБК есть прекрасный обзор. А я тут попытался изложить суть дела для тех, кому нужна суть дела, «с нуля».

Почему доллар США является важнейшей валютой в мире?

Доллар является самым надёжным из всех возможных ликвидных (то есть которые легко обменять на другие валюты или товары) активов в мире. Надёжность доллара – результат надёжности американской политической системы, её способности обеспечивать, что никто не испортит их валюту, напечатав ещё долларов. Конечно, надёжность – понятие относительное. Поэтому то, что во всем мире верят в доллар – лишь показатель того, что американской политической системе доверяют больше, чем любой другой.

Что такого особенного в США, что их валюта является самой надёжной?

Две вещи – американская экономика очень крупная (пгочти 25% мирового производства), а американская политическая система очень устойчивая (более 200 лет без радикальных смен политической системы). Чего-то одного из этих двух вещей не хватает: скажем, швейцарская политическая система очень стара и стабильна, но экономика маленькая. Китайская экономика огромна (почти 20% мирового ВВП), но политическая система относительно молодая и непрозрачная.

Кто решает какой валюте быть «резервной» валютой для всего мира?

Все решают. Миллиарды людей по всему миру принимают индивидуальные решения – в каком виде сберегать. Те, кто живёт в странах с развитой финансовой системой, имеют гораздо больший выбор – и у них есть альтернативы доллару. Может, чуть менее, в конечном счёте, надёжные, но зато более удобные (французу удобнее использовать евро, а англичанину – фунт). Помимо индивидов, решения принимают правительства – относительно тех денег граждан, которыми они управляют от их имени. Соображения, которыми руководствуются правительства – в точности те же: хочется вкладывать в относительно надёжные и ликвидные активы.

Почему российское правительство говорит о «дедолларизации»?

Есть две причины желать дедолларизации. Одна никак не связана с текущим моментом и является, собственно, задачей любого правительства любой страны. Чем больше доля расчётов в рублях граждан и фирм, тем более эффективна денежная политика – мягкая при высокой безработице, жёсткая при высокой инфляции. В 1990-е, в отсутствие других инструментов для сбережений и расчётов, все использовали доллары – и правительству было крайне трудно бороться с инфляцией. Сейчас значительно легче. Вторая причина состоит в том, что США накладывают финансовые санкции на российские фирмы и граждан – и возможные санкции ограничивают возможности использования доллара (потому что чтобы рассчитываться в долларах, не считая наличными, нужно это делать через американские банки).

Поможет ли переход на международные расчёты в рублях или других недолларах?

Не сильно. По большому счёту, это вообще неважно, в чём расчитываться. Если у кого-то есть доллары, а он хочет купить товар, продающийся за рубли, он продаст доллары, купит рубли и на них купит товар. При этом могут возникать лишние издержки, но это немного относительно объёма сделки. Издержки отказа от доллара (или лишения доступа к доллару) – в том, что лишаешься (или тебя «лишают» — то есть, считай, берут дополнительную плату) доступа к надёжному и ликвидному активу. Попробуйте ездить по Москве, не используя метро – конечно, всё равно можно будет добраться куда нужно, но чуть, в среднем, медленнее и неудобнее. Так же и дедолларизации – чуть большая доля национального богатства теряется на том, что сбережения происходят в неоптимальных активах. Это, конечно, не главная причина стагнации последнего десятилетия, но вносит свой вклад.

Почему идут разговоры о конвертации валютных вкладов в рубли?

Это просто общие опасения — страх перед неизвестностью на фоне нескольких лет невесёлых новостей. Сам я об этом написал, комментируя слова президента ВТБ Костина о возможной конвертации валютных вкладов. Это может произойти в результате финансового кризиса, связанного с эскалацией санкций, но вовсе необязательно потому, что «доллар запретят». В 1998-ом никто не запрещал доллар, но обанкротившимся банкам пришлось конвертировать вклады (конечно, по сильно заниженному курсу). Такой кризис всегда состоит из двух элементов – неспособности части банков выполнять обязательства и нежелания других выполнять, когда можно не выполнять.

А что, если банк просто будет иметь достаточное количество наличных долларов, чтобы расплатиться со всеми вкладчиками?

Этого быть не может. Никакой банк не будет хранить столько наличных, чтобы мочь расплатиться со всеми вкладчиками одновременно. В чём мог бы быть смысл брать у вкладчиков эти вклады, если они ни во что не инвестированы? А если они во что-то, кроме самых ликвидных долларов активов, не инвестированы, то это значит, что у банка нет «достаточного количества наличных».

Могут ли новые санкции вызвать экономический кризис?

Что называть «кризисом». У России – относительно большая (2% мирового ВВП) и относительно развитая экономика. Если сейчас вернуться к полной, советского типа автаркии (это предельный, самый худший вариант последствий санкций), то падения уровня жизни до советского не произойдёт. Экономика гораздо эффективнее и адаптивнее. Основной проблемой, в сущности, являются не санкции, имеющие явное негативное влияние, и даже не неправильный ответ на санкции (те же «контрсанкции», ударившие по самым незащищенным слоям населения), а то, что стагнация продолжается уже десять лет и, по официальным прогнозам Минэкономики и ЦБ, будет продолжаться в обозримом будущем. А небольшой кризис в результате очередного раунда санкций – конечно. Он, собственно, каждый раз и происходит.

Может ли отмена санкций вызвать экономический бум?

Что называть «бумом». Отмена санкций и контрсанкций, отмена и смягчение на инвестиции в российские предприятия, демонстрация открытости и практические шаги во внешнеполитической сфере – то есть то, что может быть сделано «моментально» — не может привести к долгосрочному росту, но, конечно, вызовет некоторый бум и на фондовом рынке, и в инвестициях. Это могло бы дать два-три года роста – тем более с нынешней, заниженной, из-за стагнации, стартовой точки – и, значит, дать время для содержательных реформ.

Оригинал

Президент США не просто объявил о введении тарифов (10% со следующей недели, 25% с января) на половину китайского экспорта (на 200 млрд. долларов — в дополнение к 50 млрд. уже введённых). Выдвинуты условия, без которых тарифы не будут убраны, а также предупреждение о том, что произойдёт, если Китай попробует ответить.

Если Китай ответит (это будет обязательно асимметрично, потому что импорт из  США недостаточно велик для симметричного ответа), то будут введены тарифы на оставшихся 250 млрд. экспорта. Условия отмены введённых тарифов — снижение торговых барьеров для американских компаний плюс отмена требований по передаче технологий при приходе в страну. По  существу, это способ потребовать соблюдения интеллектуальных прав собственности — если Китай выполнит требование, то придётся начать платить за то, что придумывается и разрабатывается в Америке.

Чтобы грубо оценить перспективы торговой войны, надо знать, что международная торговля — это небольшая доля американской экономики (экспорт — 12%, включая услуги). В Китае тоже доля не очень большая, но вдвое больше. Американская экономика сейчас — видимо, единственная в мире достаточно велика и разнообразна, чтобы жить и вовсе без торговли. Конечно, тарифы ударят по американским потребителям, это точно, но рост пока настолько  быстр и устойчив, что президент Трамп может игнорировать потери.

А  вот китайские власти реально в сложном положении. Не вступать в  торговую войну, пойдя на уступки — это серьёзные потери. Не только  потеря лица, но и смена парадигмы развития — догоняющее развитие последних десятилетий очень в большой степени опиралось на трансфер технологий. Вступить — и по-настоящему рискнуть тем, что «китайское экономическое чудо» закончится.

Оригинал

Каждый резкий скачок курса рубля вызывает вопросы к экономисту — что делать с деньгами? Поскольку все моим ответы друзьям и знакомым — это разные варианты одного и того же ответа, я решил его коротко записать. Используйте — или не используйте — его на свой страх и риск.

1. Никогда, никогда не надо «играть на валютном рынке». Само собой, не надо играть ни на каких площадках, но и не надо распоряжаться своими сбережениями, исходя из соображений о курсах валют. В среднем человек, даже хорошо знающий как чем торговать, проигрывает и теряет деньги на валютном рынке. Выигрывать без серьёзного риска на этом рынке могут только инсайдеры и очень крупные игроки.

2. Основная причина держать свои сбережения в долларах – это «избежание рисков». Сбережения в долларах не дадут вам дополнительного заработка – но риск того, что рубль потеряет 30-50 или даже 100 процентов (относительно товаров) существенен, пусть и невелик, а что доллар – практически ноль. В мире нет более безопасного и ликвидного актива, чем доллар или евро. Когда политик – будь то президент Эрдоган или министр Орешкин говорит «продавайте доллары» — он заботится о макроэкономической политике, а не о вашем кошельке.

3. Надёжны ли валютные вклады в банках? Во-первых, это зависит от надёжности банка – соответственно, в период потрясений не нужно гнаться за высокой ставкой процента – надо наоборот. Во-вторых, есть, хоть и небольшая, опасность того, что валютные вклады будут принудительно превращены в рублёвые, как произошло в 1998 году. (Об этом сегодня сказал президент ВТБ Костин.) В этом случае, конечно, возврат будет происходить не по тому курсу, который будет в день выдачи – то есть будут существенные потери.

Если есть крупный валютный вклад, я бы cейчас, в 2018 году, снял треть или половину и положил бы в банковскую ячейку. Конечно, в этом случае будут потери (проценты + долларовая инфляция, примерно 3% в год сейчас), но это имеет смысл – это дорогостоящая страховка на возможный, но маловероятный сценарий.

4. Намного ли надёжнее банковская ячейка по сравнению с валютным вкладом, скажем, в Сбербанке или ВТБ? Ну, я бы оценил риск того, о чём говорит Костин — принудительной конвертации в рубли, скажем, в 5-10% (эскалация изоляции и усиление санкций до такой степени), а риск изъятия банковских ячеек – меньше 1%, разница в разы. Конвертация была в 1998-ом году, да и в мире периодически случается – и требует, грубо говоря, политического решения. Экспроприация ячеек последний раз у нас случалась в ходе революции сто лет назад и требует примерно этого же – настоящей, не дворцовой революции, с отъёмом имущества, квартир, машин. Страховаться от этого мне кажется лишним.

Оригинал

Когда меня — да и любого грамотного экономиста, по-моему — спрашивают про то, может ли помочь в России мягкая денежная политика, «дешёвые деньги» — я сразу указываю на один параметр, который этому чётко противоречит. А именно — в России сейчас низкая безработица. В этой ситуации мягкая денежная политика стимулировать рост не может. (Или, точнее, не видно механизма, через который она могла бы его стимулировать.)

И тут же начинается разговор о том, что в России на самом деле высокая безработица, просто «скрытая». Понятно, сторонникам печатания денег нужно придумать что-то, что можно было бы «подогнать под ответ». Но серьёзно, откуда это ощущение «скрытой безработицы»? Вот откуда — в России очень много низкооплачиваемых работающих. Не безработных нет, но живущих бедно и плохо.

Как это всё устроено можно прочитать в новой работе Гимпельсона и Капелюшникова, крупнейших специалистов по российскому рынку труда, написанной в соавторства с Анной Шаруниной «Низкооплачиваемые рабочие места на российском рынке труда». Или, кому скучно разбираться цифрах, есть краткий пересказ — в колонке Павла Аптекаря в «Ведомостях». Важно, что это очень устойчиво и очень институционализировано — это не работа студентов репетиторами, а бабушек нянями. Это — устойчивое состояние миллионов (и десятков миллионов) людей.

И эту устойчивость нельзя недооценивать. Те, кто любит рассуждать про «скрытую безработицу», по-книжному представляют себе человека — он у них, как в теоретической модели, всё время готов сорваться с места и перейти на новое, лучше оплачиваемое место. Опыт 1990-х прекрасно показал, насколько это неадекватное представление о реальном мире: миллионы людей поменяли работу, но десятки миллионов продолжали делать в точности то же самое, несмотря на упавшую зарплату. И годами мечтали о том, чтобы за эту, уже ненужную в новой экономике работу, платили больше, а не о том, чтобы найти другую.

Отчасти эту ситуацию — практически повсеместную доступность низкооплачиваемой постоянной работы — можно интерпретировать как форму социальной защиты. Как, например, масштабное «псевдостуденчество» — когда студенты работают на полный рабочий день, считаясь дневными студентами вузов. Но здесь масштаб гораздо больше. Реально, по факту, Россия — это страна с масштабной, развитой системой социальной защиты, только бедная относительно этой системы. Отличие от скандинавии не в том, что покрыто социальными гарантиями, а то, что на каждую гарантию куда меньше денег.

С одной стороны, истоки этого явления восходят к советским временам. Но я бы эту «колею» не переоценивал. В кризис 2008-09 года безработица резко скакнула вверх вслед за внешним шоком (и валютной политикой). Вот те меры, которыми она была ликвидирована — раздувание госсектора, искусственное увеличение занятости в госкомпаниях, давление на бизнес, особенно в моногородах, в сторону поддержания занятости создали эту «социальную защиту».

Хорошо это или плохо? Как посмотреть. В вопросе: что лучше — чтобы 80% имело хорошую работу, а 20% — никакой или 100% плохую? — нет «правильного» ответа. С одной стороны — система, в которой все, кто хочет, заняты на низкооплачиваемой пстоянной работе — это препятствие для ускоренного развития. С другой — и Гимпельсон и Ко это подчеркивают: намного лучше иметь низкооплачиваемую работу, чем никакой.

Оригинал

Теперь, после того как закончились бурные две недели в американской внутренней политике, можно увидеть, что всё осталось примерно там же, где и было.

Президент Трамп очень популярен среди избирателей своей партии, и непопулярен среди остальных  — тех, кто голосует за демократов и независимых избирателей. См. сравнение с другими президентами внизу графика — Трамп рекородно непопулярен, но его рейтинг также рекордно стабилен.

Эта непопулярность связана и с его риторикой, и с тем, что за полтора года президентства сделано немного. Снижение налогов проводят все республиканские президенты — после того, как в 2016 году республиканцы получили контроль над обеими ветвями власти, было понятно, что снижение налогов произойдёт. В области торговли много сотрясания воздуха и, хотя это отрицательно сказывается на экономике, ущерб пока не так велик, чтобы его почувствовали избиратели. Частичная отмена регулирования, введённого в президентство Обамы, повысила прибыли и оптимизм бизнеса. Наконец, продолжающийся уже девять лет устойчивый рост и рекордно низкие уровни безработицы не дают популярность Трампа снижаться.

Скандалы лета 2018 мало повлияли на шансы демократов получить большинство в палате представителей в ноябре. 538 высчитывает, что примерно 70%, а это много, хотя и не слишком (те же 538 давали Клинтон 70% накануне выборов 2016). Шансы не поменялись потому что — см. выше — популярность Трампа стабилизировалась и не падает, а с отдельными конгрессменами скандалы вокруг Трампа не связаны.

Если демократы возьмут палату представителей в ноябре 2018, у них в руках будет мощнейшее оружие — «расследовательская сила» у каждой из палат Конгресса выше, чем у любой правоохранительной структуры в Америке. Кроме того, большинство в нижней палате позволит объявить Трампу импичмент — то есть «выдвинуть обвинение». Для этого нужно простое большинство и не нужно, по существу, выполнения никаких юридических стандартов — импичмент можно объявлять за то, что палата представителей считает достойным основанием для импичмента.

Чтобы отстранить президента, нужно, что его осудил Сенат, 67 голосами. У республиканцев, скорее всего, будет 50-52, и  невозможно представить, чтобы было меньше 46-48. То есть, чтобы остранить Трампа, нужно будет, минимум, 15 республиканцев. Сорок лет назад такие республиканцы нашлись и президент Никсон подал в отставку, когда отстранение стало неизбежным. Сейчас, чтобы это случилось, нужно, чтобы мнение республиканских избирателей поменялось так радикально, с  полной поддержки Трампа до поддержки отстранения.

Во время Уотергейта Никсона погубило то, что с каждым днём всплывали всё новые и  новые подробностей и мнение избирателей поменялось — от суперподдержки (Никсон получил рекордный перевес на выборах 1972 года) до полного неприятия (именно то, что граждане поменяли отношение к президенту заставило сенаторов-республиканцев его бросить).

В случае Трампа я вот этого потенциала — всплывания новых и новых подробностей, которые противоречили бы уже сложившемуся образу президента — не вижу. Все и  так знают, что в его «аутсайдерской» команде было много случайных и  малопрофессиональных людей, что у них не было никакой серьёзной проверки с кем и как сотрудничать, что они не знали законов и т.п. Это видно в  каждом деле, закончившемся осуждением — Флинна, Манафорта, Коэна. И  также видно, что граждане — в том числе избиратели Трампа — этому не  удивляются. Это и так уже часть образа Трампа. Конечно, демократы могут, получив контроль над расследованиями, в десять раз больше подобных нарушений, но это, не исключено, не приведёт к изменению общественного мнения. Потому что это ровно то же самое, никто новый не удивится.

Так, отстранения не будет. Есть шанс, что республиканцы потеряют контроль над Сенатом, хотя и меньше 50%. В этом случае Трампу будет трудно заменять своих министров — они и назначены были с большим трудом, а  выбывание из кабинета у него высокое. Когда президентская партия не  контролирует верхнюю палату, хороший вариант — назначать министрами не  политиков, а карьерных бюрократов, но с карьерными бюрократами Трамп как раз воюет. Интересно, конечно, как он будет менять министра юстиции (генпрокурора), если у демократов будет большинство в Сенате.

В  итоге, оценивая шансы Трампа на переизбрание в 2020, я бы пока пользовался грубой оценкой — они 50-50. Он с трудом выиграл в 2016 и  никогда не был особенно популярен. За полтора года президентства популярность снизилась. (Интересно, что его поклонники считают, что шансы Трампа в 2020 выросли за полтора года — несмотря на то, что нет ни  единого свидетельства об этом.) С другой стороны, он по-прежнему популярен среди тех, чьи голоса были решающими в 2016-ом и задача, стоящая перед будущим кандидатом от демократов — как вернуть эти голоса, пока совершенно не решена. И августовские скандалы Трампа этого, по  существу, не изменили.

Оригинал

Так, у президента Трампа неприятности. То, что Пола Манафорта, который некоторое время возглавлял его избирательный штаб, признают виновным — по давним делам, когда он скрывал свои зарубежные доходы, было понятно. Но в этот же день и в этот же час признал себя виновным Майкл Коэн, адвокат, представлявший Трампа в последние двадцать лет и которому, конечно, есть что рассказать прокуратуре.

В частности, Коэн признал себя виновным, заключив сделку с правосудием (текст сделки), по поводу платежей двум моделям — чтобы они молчали по поводу романов с Трампом прямо перед выборами. (Это нарушение закона, потому что такая выплата — спонсирование избирательной кампании и, значит, должно быть соответствующим образом оформлено и объявлено.) Признание Коэна включает «под руководством кандидата».

Это неприятности, а не «катастрофа», потому что политик Трамп и не такие скандалы выдерживал. Следующая большая станция в американской политической жизни — выборы в Конгресс через два с половиной месяца. Пока прогноз — у демократов чуть больше шансов получить большинство в нижней палате парламента, чем у республиканцев — сохранить. В Сенате, верхней палате — наоборот.

Если демократы получат большинство в Палате представителей, они, наверное, объявят Трампу «импичмент», что соответствует предъявлению обвинения. В американской конституционной логике президента нельзя обвинить в суде и, соответственно, судить, но нижняя палата Конгресса может объявить импичмент, а верхняя, большинством в 2/3, осудить — это отстраняет от должности. В нынешней ситуации есть шансы на обвинение (импичмент), но нет никаких осмысленных шансов на осуждение Трампа в Сенате — при самом розовом сценарии демократы будут иметь там 52 голоса, а надо 66.

Главное, чем плоха победа демократов в борьбе за большинство в Палате представителей для Трампа — это то, что у них будет возможность начать множество расследований чего угодно в трамповской администрации. (У Конгресса расследовательская сила, грубо говоря, ничем не ограничена.) Поскольку признание вины Коэна пусть немного, но улучшает шансы демократов, это реальные неприятности для президента Трампа.

Одно из глубочайших заблуждений, которую мои сверстники выучили в школе — это то, что экономика (что бы это ни было) — первично, а политика — вторично. Конечно, в жизни всё равно наоборот и ничего фундаментальнее политических закономерностей нет. Экономические отношения, наоборот, подстраиваются.

В Нью-Йорке политика победила Убер. К этому давно шло, но тут всё кончается — вводят минимальную зарплату для таксистов — вот обозреватель NYT переживают о том, что она низка… Что, мол, Убер провалился, потому что не сделал жизнь таксистов лучше. В  порочной логике обозревателя минимальная зарплата сделает её лучше. Конечно, сделает лучше — тех, кто при этой плате и ограничениях, которые вводятся на количество такси в городе, останется на рынке. А также сделает хуже — тем, кто из-за этой минимальной зарплаты и ограничений с  рынка вылетят… (Суммарно будет тоже хуже — те, кто потеряют, потеряют больше, чем приобретут те, кто приобретут, но да Бог с ним — это не  совсем тривиально.)

Конечно, появление Убера (или Яндекс-такси, или любого аналогичного сервиса) улучшило жизнь людей — и таксистов, и  пассажиров. Не всех — оно ухудшило заработки тех, кто был таксистом до, но суммарный выигрыш тех, кто выиграл, больше суммарного проигрыша тех, кто проиграл. «Пирог» стал больше. Больше денег стало делиться между теми же самыми людьми. (Не забудьте, считая выигрыш, посчитать тех, кто раньше на  такси не ездил, а после появления Убера стал ездить — цены-то снизились.) И это не случай — выигрыш одного перевесил проигрыши многих — наоборот, выигрыш теперь достался большему количеству людей.

Экономика-то проста — введение Убера и убероподобных сервисов увеличивает эффективность и благосостояние. И политика проста — в политике преимущество всегда у монополий — они неэффективны, они убивают суммарный выигрыш, но он сконцентрирован и это даёт ему преимущество в  политике. Политика отъедала у Убер-экономики кусок за куском и вот  отъела.

И это везде. Помните мой «либертарианский лифт United» — про то, что овербукинг с выкупом увеличивает выигрыш всех  — и того пассажира, который полетел, и того пассажира, который продал свой билет и остался ждать следующего рейста, и авиакомпании? Вот уже пошли разговоры про запрет овербукинга. Та же история — убить эффективность, сделать многим хуже, чтобы кто-то, политически сильный, получил кусок побольше.

Оригинал

Президент Трамп ввёл, как обещал, импортные тарифы на канадскую, европейскую и другую сталь. Это политически выгодно — те, кто проголосовал за Трампа в 2016 году, проголосовали в том числе именно за эту позицию — и экономически вредно. Большой ущерб экономике страны в целом, в том числе — и, возможно, особенно — тем самым избирателям — жителям тех штатов и городов, которые больше всего потеряли из-за сокращения рабочих мест в промышленности.

Рабочие места не вернутся — две трети мест пропали из-за роста производительности труда, а ещё часть — от перемещения производства внутри Америки. (Автомобильное производство из Детройта переместилось не столько в Китай и Мексику, а в Алабаму и Северную Каролину.) В американской публицистике сейчас идёт разговор «тарифы на наших союзников», но это-то как раз неважно: импортные тарифы на товары «стратегического противника», Китай так же вредоносны для американской экономики. Уже невесело, что стратегией оппонента Трампа в 2020 будет «за тарифы против Китая», а не «за свободную торговлю». (Поскольку чтобы выиграть, нужно отобрать у Трампа именно тех самых «бедных белых мужчин» в Мичигане, Пенсильвании и Огайо, вопрос о снижении протекционизма, боюсь, вообще не станет).

Эти тарифы — очередная иллюстрация к тому, что политики принимают решения в соответствии со своими политическими интересами, а не по совету экспертов. Нет ни одного — редкий случай, кстати — хоть сколько-нибудь известного академического экономиста, который поддерживал бы эту деятельность Трампа. Практически все считают, что тарифы — ущерб для американской экономики. И это не в первый раз — в 1930 году тысяча экономистов подписала письмо в конгресс против протекционисткого закона, тарифа Смута-Хоули. Втуне. Тарифы были введены, усилили и продлили депрессию, не говоря уж о том, что внесли вклад в европейскую катастрофу. Вот и сейчас — см. по ссылки — те, кто разбираются в деталях, кто рассчитывает, по месяцам и отраслям, выигрыши и потери от тарифов, кто умеет учитывать и прямые, и косвенные последствия протекционизма — повторяют, слово в слово, письмо 1930-го года. С такими же, пока что, результатами.

Оригинал

В только что вышедшей книге Майкла Макфола «From Cold War to Hot Peace», бывшего советника Обамы по России и посла в 2012-2014, содержится подробнейшее описание того, как принимаются внешнеполитические решения в Америке. Не большие «почему», а маленькие «как». Кто кого ловит в коридоре, с кем летит в самолёте, о чём договаривается и на что рассчитывает. Внешняя политика в американской администрации — дело не первой важности, поэтому советник по арабским странам (отдельного советника «по России» нет, так что Макфол отвечал и за «арабское направление») сначала мучительно согласовывает свои соображения с теми, кто отвечает за оборону и безопасность, а потом они с руководством всей внешней политики добиваются того, чтобы советники по внутренней обратили на это внимание. Только эти советники могут «идти к президенту». Впрочем, Россией Обама занимался сам — Макфол ни в какой момент не делает себя «игроком», следуя стандартному приёму мемуаристов — все решения приняты Обамой.

Меня, конечно, больше всего интересовал другой вопрос. Про внутреннюю российскую и внешнюю американскую я и без этой книги достаточно понимаю. А вот вопрос про самого Макфола у меня был. Как так получилось, что американский профессор, один из лучших знатоков российской политики в своём поколении — не среди американцев, а во всем мире, включая Россию — превратился в мальчика для битья для российской прессы и persona non grata для президента и его окружения? Ну, допустим, у этого есть объяснения — внешняя политика использовалась для укрепления власти внутри страны и любой американский посол этого периода стал бы жертвой пропагандисткой кампании. Но почему это должно было случится с человеком, который так очевидно и давно влюблен в нашу страну? Лучше всех разбирается в её политике? Дружит — то есть дружил до своего посольства — с половиной московской тусовки?

Подробности Макфола не сильно помогают ответить на эти вопросы. Часть подробностей он скрывает — например, имена тех, с кем встречался в Москве — кроме официальных лиц, в основном министров, и больших фигур оппозиции, Немцова и Навального, которым нечего бояться. Но скрыты, конечно, не имена оппозиционеров. Американское посольство в Москве славится своим «балансированием» — если приглашен «либерал», будет такой же известности «охранитель». Как-то, идя туда, встретил Лилию Шевцову и подумал «Боже, если я — не самый либеральный из приглашенных, кем же они нас уравновесят?». Где ещё я мог встретить Пушкова с Никоновым? Маргелова? Маркова? На каком гектаре? Помню, мы стояли под видеокамерами «нашистов» (это была часть травли Макфола — фотографирование его гостей) вместе с Алексеем Чеснаковым, который, как я понимаю, этих «нашистов» с ложечки выкормил… У Макфола была куча друзей — он так считал и они так считали, ликуя, когда с победой Обамы получили друга в американской администрации. Только личные отношения, видимо, ни при чём.

Макфол ещё много пишет о президентстве Медведева — президенство Обамы начиналось с общения именно с ним. Как-то я спросил Дэвида Аксельрода, главное внутриполитического советника Обамы — не было ли то, что Обама пытался воспринимать Медведева всерьёз, как человека, реально обладающего властью, той самой ошибкой, после которой Путина навсегда возненавидел Обаму? Дэвид в ответ спросил, спрашивал ли я об этом Майка. Что ж, в книге ответ есть: Макфол считает, что внешняя политика была отдана Медведеву всерьёз и он сам её определял. Неудачно, судя по итогам, в части внешней политики. И неудачно, добавлю от себя — в смысле внутренней. В России вообще нет возможности закрепиться у власти, отстаивая «открытость к миру» — и если Медведев делал это как стратегический выбор, то это было неудачно. Можно было бы послушать Горбачева — в России нельзя бороться за власть «со стороны открытости». Но, по Макфолу, Медведев пытался. И ошибки с Путиным Обама не совершал — он уделял ему внимание, соответствующее лидеру страны, а не номинальному премьеру. Впрочем, отношение Путина к Обаме вряд ли могло бы объяснить отношение Путина к Макфолу. Тем более, что с Макфолом Путин познакомился на пятнадцать лет раньше.

Однако в книге есть ответ на мои вопросы, но он не написан автором. Я его для себя получил. Дело не только в изоляционистском повороте 2000-х, типичном для этой стадии пребывания одного лидера у власти. Президент Путин проникся недоверием к Макфолу в 1991-ом году, когда ещё не был президентом Путиным и даже об этом не мечтал. Но он уже был тем, что в последствии сделало его лидером на десятилетия — он уже был репрезентативным предствителем российских граждан. Его отношение к «среднему американцу» — это отношение «среднего россиянина», никогда не бывшего за границей и не представляющего как и чем живут в других странах. Это смешно звучит про отношение президента огромной страны, лично обвинившего чиновника средней руки из другой страны, что он является врагом, но в этом отношении нет ничего личного. Это может быть обидно для Макфола, но Путин, обвиняя его, обращался не к нему, а к абстрактному, среднему американцу.

А Макфол — именно типичный образованный американец. Обама, к слову, куда менее типичный. Учёба, работа, интересы, любовь — мечты, неудачи, успехи (которых больше — мы бы не читали его книгу иначе, правда?) У Макфола отчётливо американская любовь к России — он любит страну, историю, граждан, но прохладно относится к власти. Нет никаких свидетельств, что он как-то теплее относился к каким-то другим лидерам, при которых бывал в России — Горбачеву, Ельцину, чем к Путину. Вот это вот не может быть понятно русскому человеку. Как это — любить страну и не любить лидера? В нашей ментальности эти две вещи неразделимы — посмотрите, как корежит «патриота» когда он слышит, что мы выиграли войну вопреки Сталину, хотя в этом нет сомнений. Если бы не казни маршалов и генералов, не было бы летних поражений 1941-го года; если бы не бездарные «атакующие операции» 1942, война бы закончилась на три года раньше и т.д… Но раз за разом видишь примеры как человека разрывает на части вот это вот «любить Родину = любить лидера»... А у Макфола этого нет — он, очевидно, с огромным, огромным уважением относится к Обаме, но не более того. Есть университет, есть дети — не менее важные факторы для решения вопроса о том, работать на высоком посту или нет. Конечно, это раздражает…

Но вот что бы это всё — типичность, успешность — увидеть и понять, нужен кругозор и нужно желание знать, как устроен мир. Если начать с предположения, что Макфол — шпион, цель которого — как бы сделать России похуже, то всё, что с ним происходит, получает простое, доступное объяснение. В этом и состоит основная причина моды на конспирологию — вооружившись cui prodest?, можно не думать, не анализировать, не сопоставлять. Конспирологический взгляд на мир — это взгляд, который экономит умственную энергию, позволяет иметь мнение о чём-то, чего не понимаешь и не понимать, что не понимаешь. И трагедия Макфола именно в том, что с первого дня в России, тридцать лет назад, он воспринимается именно так — от неспособности понять, как устроены другие люди, они воспринимаются как такие же, просто притворяющиеся другими. Параноидальный читатель, инвалид предыдущей «холодной войны» и герой, как ему мечтается, новой, так ничего и не узнает из книги Макфола.

Оригинал

О происходящем в Армении. История, даже самая недавняя — бесконечный источник для создания разных нарративов. Одни и те же события в устах экспертов и головах толпы становятся совершенно разными историями, с одними и теми же фактами и совершенно разными объяснениями. И дело не в том, что эксперты придумывают какие-то версии, чтобы в чём-то убедить аудиторию — они придумывают, но в этом нет ничего страшного. У аудитории есть свои предпочтения о том, что они хотели бы услышать — и это, предпочтения слушателей, куда важнее, чем усилия рассказчиков.

Вот один пример — и потом об Армении. Тут недавно прошла новость, что какую-то молодёжь где-то в провинции тренируют «противостоять майдану». И для этой молодёжи история «майдана» вписана в нарратив о «цветных революциях», тянущийся чуть ли не от «бархатных революций» 1989-91-го через свержение Милошевича и Шеварднадзе до Ливии и Сирии. Хотя связь между этими всеми революциями — абсолютно минимальная (конечно, в каждом случае есть действующий лидер, который сменяется), о них рассказывают так, как будто у них есть какой-то единый механизм или единая движущая сила. Вот, интересно, когда ребят готовят «противостоять майдану», им говорят, что наш правильный аналог «майдана» выглядит примерно так: выступающих против Путина Иванова с Володиным, бывших руководителей администрации президента, поддерживают Зубков, Фрадков, Касьянов, бывшие премьеры, при горячей поддержки примерно 200 депутатов Думы и нейтралитете примерно половины кабинета министров, включая половину силовиков. В России аналогом «майдана», если угодно, был августовский путч 1991-го года…

Но живёт и царствует «нарратив», в котором майдан связан с выступлениями против Милошевича (который бы удержался у власти, если бы НАТО и ООН) и с «Арабской весной», где — ключевая разница — во всех случаях революцию устраивало «подавленное большинство». Не будем спорить, хорошо ли это было или плохо — подавлять это большинство (одним из результатов «раскрепощения» стало появление ИГИЛ), важно, что в России, что в Украине подавленного, никак во власти непредставленного большинства не было и нет и что бы у нас тут не происходило, оно никак не может быть аналогично «арабской весне».

В происходящем сейчас в Армении есть аналогия с украинским «майданом», но она более сложная, чем «рука Вашингтона» или «борьба за свободу». Правильная аналогия такая: на Украине в 2013-14 году не было никакой революции, а была неудачная попытка контрреволюции. Президент Янукович честно набрал большинство голосов на выборах 2010 года и, если бы не попытался резко повернуть курс осенью 2013 или не стал бы стрелять в демонстрантов в феврале 2014-го, был бы президентом до 2015 года, а, не исключено, и сейчас. Но он попытался выйти за рамки политически возможного — курс на ЕС всегда, в том числе и на его выборах, поддерживало большинство украинцев. Когда против этого стали протестовать — в том числе примерно половина парламента и всей элиты — стал «закручивать гайки», что лишили его поддержки в армии и спецслужбах.

Вот так же и в Армении. Президент Саргсян, популярный в прошлом — он дважды выигрывал выбор — лидер, попытался совершить переворот. Смысл ограничений в конституции — не  в том, что после десяти лет у власти надо как-то подкрутить законы, чтобы и дальше остаться. Смысл в том, что срок пребывания у власти, как бы это не называлось, ограничен десятью годами. Саргсян попытался нарушить это правило, переименовав пост «лидер» в премьерство из президентство. Судя по реакции армянских граждан, им это не понравилось. Неизвестно, стали ли они хуже относится к Саргсяну, которого считают героем войны, но определенно плохо — к тому, чтобы он оставался у власти после истечения сроков. Политолог-специалист по теории игр сказал бы, что он всё просчитал на ход раньше Януковича (справедливости ради, у того срок не кончился) и мирно, дай Бог, подал в отставку.

Оригинал