Константин Сонин

Так, у президента Трампа неприятности. То, что Пола Манафорта, который некоторое время возглавлял его избирательный штаб, признают виновным — по давним делам, когда он скрывал свои зарубежные доходы, было понятно. Но в этот же день и в этот же час признал себя виновным Майкл Коэн, адвокат, представлявший Трампа в последние двадцать лет и которому, конечно, есть что рассказать прокуратуре.

В частности, Коэн признал себя виновным, заключив сделку с правосудием (текст сделки), по поводу платежей двум моделям — чтобы они молчали по поводу романов с Трампом прямо перед выборами. (Это нарушение закона, потому что такая выплата — спонсирование избирательной кампании и, значит, должно быть соответствующим образом оформлено и объявлено.) Признание Коэна включает «под руководством кандидата».

Это неприятности, а не «катастрофа», потому что политик Трамп и не такие скандалы выдерживал. Следующая большая станция в американской политической жизни — выборы в Конгресс через два с половиной месяца. Пока прогноз — у демократов чуть больше шансов получить большинство в нижней палате парламента, чем у республиканцев — сохранить. В Сенате, верхней палате — наоборот.

Если демократы получат большинство в Палате представителей, они, наверное, объявят Трампу «импичмент», что соответствует предъявлению обвинения. В американской конституционной логике президента нельзя обвинить в суде и, соответственно, судить, но нижняя палата Конгресса может объявить импичмент, а верхняя, большинством в 2/3, осудить — это отстраняет от должности. В нынешней ситуации есть шансы на обвинение (импичмент), но нет никаких осмысленных шансов на осуждение Трампа в Сенате — при самом розовом сценарии демократы будут иметь там 52 голоса, а надо 66.

Главное, чем плоха победа демократов в борьбе за большинство в Палате представителей для Трампа — это то, что у них будет возможность начать множество расследований чего угодно в трамповской администрации. (У Конгресса расследовательская сила, грубо говоря, ничем не ограничена.) Поскольку признание вины Коэна пусть немного, но улучшает шансы демократов, это реальные неприятности для президента Трампа.

Одно из глубочайших заблуждений, которую мои сверстники выучили в школе — это то, что экономика (что бы это ни было) — первично, а политика — вторично. Конечно, в жизни всё равно наоборот и ничего фундаментальнее политических закономерностей нет. Экономические отношения, наоборот, подстраиваются.

В Нью-Йорке политика победила Убер. К этому давно шло, но тут всё кончается — вводят минимальную зарплату для таксистов — вот обозреватель NYT переживают о том, что она низка… Что, мол, Убер провалился, потому что не сделал жизнь таксистов лучше. В  порочной логике обозревателя минимальная зарплата сделает её лучше. Конечно, сделает лучше — тех, кто при этой плате и ограничениях, которые вводятся на количество такси в городе, останется на рынке. А также сделает хуже — тем, кто из-за этой минимальной зарплаты и ограничений с  рынка вылетят… (Суммарно будет тоже хуже — те, кто потеряют, потеряют больше, чем приобретут те, кто приобретут, но да Бог с ним — это не  совсем тривиально.)

Конечно, появление Убера (или Яндекс-такси, или любого аналогичного сервиса) улучшило жизнь людей — и таксистов, и  пассажиров. Не всех — оно ухудшило заработки тех, кто был таксистом до, но суммарный выигрыш тех, кто выиграл, больше суммарного проигрыша тех, кто проиграл. «Пирог» стал больше. Больше денег стало делиться между теми же самыми людьми. (Не забудьте, считая выигрыш, посчитать тех, кто раньше на  такси не ездил, а после появления Убера стал ездить — цены-то снизились.) И это не случай — выигрыш одного перевесил проигрыши многих — наоборот, выигрыш теперь достался большему количеству людей.

Экономика-то проста — введение Убера и убероподобных сервисов увеличивает эффективность и благосостояние. И политика проста — в политике преимущество всегда у монополий — они неэффективны, они убивают суммарный выигрыш, но он сконцентрирован и это даёт ему преимущество в  политике. Политика отъедала у Убер-экономики кусок за куском и вот  отъела.

И это везде. Помните мой «либертарианский лифт United» — про то, что овербукинг с выкупом увеличивает выигрыш всех  — и того пассажира, который полетел, и того пассажира, который продал свой билет и остался ждать следующего рейста, и авиакомпании? Вот уже пошли разговоры про запрет овербукинга. Та же история — убить эффективность, сделать многим хуже, чтобы кто-то, политически сильный, получил кусок побольше.

Оригинал

Президент Трамп ввёл, как обещал, импортные тарифы на канадскую, европейскую и другую сталь. Это политически выгодно — те, кто проголосовал за Трампа в 2016 году, проголосовали в том числе именно за эту позицию — и экономически вредно. Большой ущерб экономике страны в целом, в том числе — и, возможно, особенно — тем самым избирателям — жителям тех штатов и городов, которые больше всего потеряли из-за сокращения рабочих мест в промышленности.

Рабочие места не вернутся — две трети мест пропали из-за роста производительности труда, а ещё часть — от перемещения производства внутри Америки. (Автомобильное производство из Детройта переместилось не столько в Китай и Мексику, а в Алабаму и Северную Каролину.) В американской публицистике сейчас идёт разговор «тарифы на наших союзников», но это-то как раз неважно: импортные тарифы на товары «стратегического противника», Китай так же вредоносны для американской экономики. Уже невесело, что стратегией оппонента Трампа в 2020 будет «за тарифы против Китая», а не «за свободную торговлю». (Поскольку чтобы выиграть, нужно отобрать у Трампа именно тех самых «бедных белых мужчин» в Мичигане, Пенсильвании и Огайо, вопрос о снижении протекционизма, боюсь, вообще не станет).

Эти тарифы — очередная иллюстрация к тому, что политики принимают решения в соответствии со своими политическими интересами, а не по совету экспертов. Нет ни одного — редкий случай, кстати — хоть сколько-нибудь известного академического экономиста, который поддерживал бы эту деятельность Трампа. Практически все считают, что тарифы — ущерб для американской экономики. И это не в первый раз — в 1930 году тысяча экономистов подписала письмо в конгресс против протекционисткого закона, тарифа Смута-Хоули. Втуне. Тарифы были введены, усилили и продлили депрессию, не говоря уж о том, что внесли вклад в европейскую катастрофу. Вот и сейчас — см. по ссылки — те, кто разбираются в деталях, кто рассчитывает, по месяцам и отраслям, выигрыши и потери от тарифов, кто умеет учитывать и прямые, и косвенные последствия протекционизма — повторяют, слово в слово, письмо 1930-го года. С такими же, пока что, результатами.

Оригинал

В только что вышедшей книге Майкла Макфола «From Cold War to Hot Peace», бывшего советника Обамы по России и посла в 2012-2014, содержится подробнейшее описание того, как принимаются внешнеполитические решения в Америке. Не большие «почему», а маленькие «как». Кто кого ловит в коридоре, с кем летит в самолёте, о чём договаривается и на что рассчитывает. Внешняя политика в американской администрации — дело не первой важности, поэтому советник по арабским странам (отдельного советника «по России» нет, так что Макфол отвечал и за «арабское направление») сначала мучительно согласовывает свои соображения с теми, кто отвечает за оборону и безопасность, а потом они с руководством всей внешней политики добиваются того, чтобы советники по внутренней обратили на это внимание. Только эти советники могут «идти к президенту». Впрочем, Россией Обама занимался сам — Макфол ни в какой момент не делает себя «игроком», следуя стандартному приёму мемуаристов — все решения приняты Обамой.

Меня, конечно, больше всего интересовал другой вопрос. Про внутреннюю российскую и внешнюю американскую я и без этой книги достаточно понимаю. А вот вопрос про самого Макфола у меня был. Как так получилось, что американский профессор, один из лучших знатоков российской политики в своём поколении — не среди американцев, а во всем мире, включая Россию — превратился в мальчика для битья для российской прессы и persona non grata для президента и его окружения? Ну, допустим, у этого есть объяснения — внешняя политика использовалась для укрепления власти внутри страны и любой американский посол этого периода стал бы жертвой пропагандисткой кампании. Но почему это должно было случится с человеком, который так очевидно и давно влюблен в нашу страну? Лучше всех разбирается в её политике? Дружит — то есть дружил до своего посольства — с половиной московской тусовки?

Подробности Макфола не сильно помогают ответить на эти вопросы. Часть подробностей он скрывает — например, имена тех, с кем встречался в Москве — кроме официальных лиц, в основном министров, и больших фигур оппозиции, Немцова и Навального, которым нечего бояться. Но скрыты, конечно, не имена оппозиционеров. Американское посольство в Москве славится своим «балансированием» — если приглашен «либерал», будет такой же известности «охранитель». Как-то, идя туда, встретил Лилию Шевцову и подумал «Боже, если я — не самый либеральный из приглашенных, кем же они нас уравновесят?». Где ещё я мог встретить Пушкова с Никоновым? Маргелова? Маркова? На каком гектаре? Помню, мы стояли под видеокамерами «нашистов» (это была часть травли Макфола — фотографирование его гостей) вместе с Алексеем Чеснаковым, который, как я понимаю, этих «нашистов» с ложечки выкормил… У Макфола была куча друзей — он так считал и они так считали, ликуя, когда с победой Обамы получили друга в американской администрации. Только личные отношения, видимо, ни при чём.

Макфол ещё много пишет о президентстве Медведева — президенство Обамы начиналось с общения именно с ним. Как-то я спросил Дэвида Аксельрода, главное внутриполитического советника Обамы — не было ли то, что Обама пытался воспринимать Медведева всерьёз, как человека, реально обладающего властью, той самой ошибкой, после которой Путина навсегда возненавидел Обаму? Дэвид в ответ спросил, спрашивал ли я об этом Майка. Что ж, в книге ответ есть: Макфол считает, что внешняя политика была отдана Медведеву всерьёз и он сам её определял. Неудачно, судя по итогам, в части внешней политики. И неудачно, добавлю от себя — в смысле внутренней. В России вообще нет возможности закрепиться у власти, отстаивая «открытость к миру» — и если Медведев делал это как стратегический выбор, то это было неудачно. Можно было бы послушать Горбачева — в России нельзя бороться за власть «со стороны открытости». Но, по Макфолу, Медведев пытался. И ошибки с Путиным Обама не совершал — он уделял ему внимание, соответствующее лидеру страны, а не номинальному премьеру. Впрочем, отношение Путина к Обаме вряд ли могло бы объяснить отношение Путина к Макфолу. Тем более, что с Макфолом Путин познакомился на пятнадцать лет раньше.

Однако в книге есть ответ на мои вопросы, но он не написан автором. Я его для себя получил. Дело не только в изоляционистском повороте 2000-х, типичном для этой стадии пребывания одного лидера у власти. Президент Путин проникся недоверием к Макфолу в 1991-ом году, когда ещё не был президентом Путиным и даже об этом не мечтал. Но он уже был тем, что в последствии сделало его лидером на десятилетия — он уже был репрезентативным предствителем российских граждан. Его отношение к «среднему американцу» — это отношение «среднего россиянина», никогда не бывшего за границей и не представляющего как и чем живут в других странах. Это смешно звучит про отношение президента огромной страны, лично обвинившего чиновника средней руки из другой страны, что он является врагом, но в этом отношении нет ничего личного. Это может быть обидно для Макфола, но Путин, обвиняя его, обращался не к нему, а к абстрактному, среднему американцу.

А Макфол — именно типичный образованный американец. Обама, к слову, куда менее типичный. Учёба, работа, интересы, любовь — мечты, неудачи, успехи (которых больше — мы бы не читали его книгу иначе, правда?) У Макфола отчётливо американская любовь к России — он любит страну, историю, граждан, но прохладно относится к власти. Нет никаких свидетельств, что он как-то теплее относился к каким-то другим лидерам, при которых бывал в России — Горбачеву, Ельцину, чем к Путину. Вот это вот не может быть понятно русскому человеку. Как это — любить страну и не любить лидера? В нашей ментальности эти две вещи неразделимы — посмотрите, как корежит «патриота» когда он слышит, что мы выиграли войну вопреки Сталину, хотя в этом нет сомнений. Если бы не казни маршалов и генералов, не было бы летних поражений 1941-го года; если бы не бездарные «атакующие операции» 1942, война бы закончилась на три года раньше и т.д… Но раз за разом видишь примеры как человека разрывает на части вот это вот «любить Родину = любить лидера»... А у Макфола этого нет — он, очевидно, с огромным, огромным уважением относится к Обаме, но не более того. Есть университет, есть дети — не менее важные факторы для решения вопроса о том, работать на высоком посту или нет. Конечно, это раздражает…

Но вот что бы это всё — типичность, успешность — увидеть и понять, нужен кругозор и нужно желание знать, как устроен мир. Если начать с предположения, что Макфол — шпион, цель которого — как бы сделать России похуже, то всё, что с ним происходит, получает простое, доступное объяснение. В этом и состоит основная причина моды на конспирологию — вооружившись cui prodest?, можно не думать, не анализировать, не сопоставлять. Конспирологический взгляд на мир — это взгляд, который экономит умственную энергию, позволяет иметь мнение о чём-то, чего не понимаешь и не понимать, что не понимаешь. И трагедия Макфола именно в том, что с первого дня в России, тридцать лет назад, он воспринимается именно так — от неспособности понять, как устроены другие люди, они воспринимаются как такие же, просто притворяющиеся другими. Параноидальный читатель, инвалид предыдущей «холодной войны» и герой, как ему мечтается, новой, так ничего и не узнает из книги Макфола.

Оригинал

О происходящем в Армении. История, даже самая недавняя — бесконечный источник для создания разных нарративов. Одни и те же события в устах экспертов и головах толпы становятся совершенно разными историями, с одними и теми же фактами и совершенно разными объяснениями. И дело не в том, что эксперты придумывают какие-то версии, чтобы в чём-то убедить аудиторию — они придумывают, но в этом нет ничего страшного. У аудитории есть свои предпочтения о том, что они хотели бы услышать — и это, предпочтения слушателей, куда важнее, чем усилия рассказчиков.

Вот один пример — и потом об Армении. Тут недавно прошла новость, что какую-то молодёжь где-то в провинции тренируют «противостоять майдану». И для этой молодёжи история «майдана» вписана в нарратив о «цветных революциях», тянущийся чуть ли не от «бархатных революций» 1989-91-го через свержение Милошевича и Шеварднадзе до Ливии и Сирии. Хотя связь между этими всеми революциями — абсолютно минимальная (конечно, в каждом случае есть действующий лидер, который сменяется), о них рассказывают так, как будто у них есть какой-то единый механизм или единая движущая сила. Вот, интересно, когда ребят готовят «противостоять майдану», им говорят, что наш правильный аналог «майдана» выглядит примерно так: выступающих против Путина Иванова с Володиным, бывших руководителей администрации президента, поддерживают Зубков, Фрадков, Касьянов, бывшие премьеры, при горячей поддержки примерно 200 депутатов Думы и нейтралитете примерно половины кабинета министров, включая половину силовиков. В России аналогом «майдана», если угодно, был августовский путч 1991-го года…

Но живёт и царствует «нарратив», в котором майдан связан с выступлениями против Милошевича (который бы удержался у власти, если бы НАТО и ООН) и с «Арабской весной», где — ключевая разница — во всех случаях революцию устраивало «подавленное большинство». Не будем спорить, хорошо ли это было или плохо — подавлять это большинство (одним из результатов «раскрепощения» стало появление ИГИЛ), важно, что в России, что в Украине подавленного, никак во власти непредставленного большинства не было и нет и что бы у нас тут не происходило, оно никак не может быть аналогично «арабской весне».

В происходящем сейчас в Армении есть аналогия с украинским «майданом», но она более сложная, чем «рука Вашингтона» или «борьба за свободу». Правильная аналогия такая: на Украине в 2013-14 году не было никакой революции, а была неудачная попытка контрреволюции. Президент Янукович честно набрал большинство голосов на выборах 2010 года и, если бы не попытался резко повернуть курс осенью 2013 или не стал бы стрелять в демонстрантов в феврале 2014-го, был бы президентом до 2015 года, а, не исключено, и сейчас. Но он попытался выйти за рамки политически возможного — курс на ЕС всегда, в том числе и на его выборах, поддерживало большинство украинцев. Когда против этого стали протестовать — в том числе примерно половина парламента и всей элиты — стал «закручивать гайки», что лишили его поддержки в армии и спецслужбах.

Вот так же и в Армении. Президент Саргсян, популярный в прошлом — он дважды выигрывал выбор — лидер, попытался совершить переворот. Смысл ограничений в конституции — не  в том, что после десяти лет у власти надо как-то подкрутить законы, чтобы и дальше остаться. Смысл в том, что срок пребывания у власти, как бы это не называлось, ограничен десятью годами. Саргсян попытался нарушить это правило, переименовав пост «лидер» в премьерство из президентство. Судя по реакции армянских граждан, им это не понравилось. Неизвестно, стали ли они хуже относится к Саргсяну, которого считают героем войны, но определенно плохо — к тому, чтобы он оставался у власти после истечения сроков. Политолог-специалист по теории игр сказал бы, что он всё просчитал на ход раньше Януковича (справедливости ради, у того срок не кончился) и мирно, дай Бог, подал в отставку.

Оригинал

Президент Трамп, как и обещал, повысил тарифы на ввозные сталь и алюминий. Среди экономистов царит полное согласие — это мера, от которой подавляющее большинство (не все, но подавляющее большинство) граждан проигрывает и экономика в целом проигрывает. То есть суммарный выигрыш выигрывающих (в первую очередь, владельцев американских предприятий, производящих сталь и алюминий и их рабочих, во вторую) значительно меньше суммарного проигрыша проигрывающих (всех, кто потребляет промежуточные и конечные продукты, в которых есть сталь и алюминий).

Проблема (трагедия? драма? сложность?) у экономистов состоит в том, что эти конкретные меры в случае американской экономики не могут привести ни к какой трагедии или драме. Будет точно хуже, но хуже совсем не сильно. Даже если представить совершенно экстремальный сценарий — полный протекционизм США, автаркия — это не экономическая катастрофа. Будет сильно хуже, но вполне терпимо. Не гуманитарная катастрофа и даже, возможно, не сильное снижение уровня жизни. США — единственная страна в мире, которая может перейти к автаркии без экономической катастрофы. Это смешно обсуждать — у президента США и близко нет власти перейти к автаркическому режиму (даже может ли он выйти из NAFTA — сложный вопрос; там большинство положений определенно законами, которые приняты Конгрессом и только Конгрессом могут быть отменены), но для экономиста-комментатора есть сложность. Если ты профессионально компетентен, ты не можешь сказать «протекционизм для США — это катастрофа». Потому что это не катастрофа и не близко.

Для любителей обсудить тему «недостатки демократического устройства» разворачивающаяся в Америке драма по поводу введения тарифов на импорт стали и алюминия — хороший эксперимент. (Всегда лучше следить за результатами «экспериментов», происходящих в других странах, чем в своей, так что надо пользоваться каждой возможностью.)

Драма такая: президент Трамп был избран полтора года назад на откровенно протекционистской платформе — среди прочего, он обещал «улучшить условия торговли для США». Основной посыл позиции Трампа — страны всего мира наживаются на торговле с Америкой, обирают простых американских рабочих и предпринимателей и надо это исправить. Экономически эта логика очень странная: торговый дефицит равен притоку капитала в страну и, соответственно, жаловаться, что твоя страна покупает за границей больше товаров, чем заграница у тебя — это то же самое, что жаловаться на то, что иностранцы размещают деньги в твоих активах. Во всём мире это (сбережение в долларах и долларовых активах) называется «кормить за свой счёт Америку», но Трамп сумел продать это самое явление как «весь мир кормится за наш счёт». Так или иначе, вполне демократическая процедура привела к тому, что Трамп стал президентом и на прошлой неделе он объявил о том, что на этой введёт высокие тарифы на ввоз стали и алюминия.

Против этого решения буквально все: члены обеих партий в парламенте, члены правительства и все без исключения квалифицированные экономисты. Тарифы приведут к ответным мерам, которые негативно скажутся на американской экономике. Внутри страны они увеличат инфляцию, что подтолкнёт центробанк к повышению ставок, что замедлит рост… Да и политический эффект непонятно откуда возьмётся — в сталепроизводящей промышленности занято 100-159 тысяч человек, они могут, в принципе, выиграть (владельцы выиграют точно и много), но на производствах, использующих сталь, которые пострадают от ввозных тарифов, работает больше 6 миллионов. А продукты, использующие сталь — цены на них вырастут — используют вообще все 300 миллионов.

То есть, конечно, политический эффект будет в том, что «избиратели Трампа» получат телевизионную войну, торговую, в которой будет объявлена победа. Торговые войны — это вообще такая разновидность войн, в которых лидеры обеих странах объявляют о победе, а население обеих стран несёт ущерб. Тем более, что объявленные меры, несмотря на то, что они будут обоснованы стратегическими угрозами безопасности, бьют прежде всего по Канаде и Южной Корее, крупнейшим экспортёрам стали и алюминия в Америку. Страшнее Канады, конечно, зверя нет…

Ужас заключается ещё и в том, что экономика США, по большому счёту — единственная в мире, которая может жить без международной торговли. Конечно, она (за исключением владельцев бизнеса в защищаемых отраслях) будет жить хуже, но не намного. В отличие от других реформ, которые невозможно провести без поддержки Республиканской партии в Конгрессе, тарифы может вводить президент. Так что в краткосрочной перспективе демократия вполне может взять вверх над здравым смыслом, экономической наукой и историческим опытом.

Оригинал

В Вашингтоне теперь есть Boris Nemtsov Plaza — площадь Бориса Немцова и дом #1 на ней. Как это часто стандартно делается в американских городах, берётся существующая улица в центре — в данном случае, кажется, Wisconsin Ave, и части существующей улицы даётся почётное имя. В дома, которые расположены на этой части, можно посылать письма по обоим адресам — и по первому, и по почётному. В Чикаго есть десяток таких участков в центре, названных в честь выдающихся местных деятелей последних пятидесяти лет. Если делать по-другому, то получится, что никаких новых имён в центре не может появляться — новые имена могли бы появляться только на окраинах.

Я помню как в 1990-е меня восхитило решение проблемы «возвращения имён» в Воронеже. Вместо того, чтобы возвращать имена улиц, не спрашивая население (как это было в Москве), просто добавили новые — восстановленнные имена — к существующим, советским. Никакой путаницы из-за этого не возникает (в теории может возникнуть, но на практике никто на путаницу не жаловался), а с электронными базами данных дополнительные издержки (почта, полиция, и т.п.) минимальны. Издержки, конечно, есть — но это совсем небольшая плата за то, чтобы не превращать решение вопроса в политическое насилие. В Москве переименования не вызвали особых споров, но в «красном поясе» раскол был более острым и более равномерным и Воронеж (и другие города, которые сделали так же) подал пример цивилизованного и изящного решения.

И вообще — вот подумать. Мне бы, например, хотелось бы, чтобы в центре Москвы были улицы Кеннеди, которого, наряду с Черчиллем, я считаю одним из важнейших глобальных лидеров прошлого века, де Голля, Ганди, Гавела, Манделы...  Но мне было бы жалко Ильинки, Варварки, Волхонки даже для Кеннеди. Даже двух кварталов Остоженки жалко. Даже Малого Знаменского переулка. Но я бы не возражал, если бы, скажем, два квартала вдоль Остоженки имели бы вторые, почётные таблички в честь Кеннеди. Собственно, я думаю, когда-нибудь что-нибудь такое и появится. Всё-таки герой войны, жертва террориста.

Андрей Илларионов, экономический публицист с даром «анти-Мидаса» (прикосновение к теме превращает тему в токсичный продукт, к которому все остальные опасаются прикасаться), написал несколько полотен с объяснениями, почему «площадь Бориса Немцова» — нечто ненастоящее. Как всегда у Илларионова, бочка манипуляций и вранья присыпана сверху чайной ложкой правды. Поскольку каждого, кто критически упоминает записи Андрея, с головой покрывает новый поток, ему не отвечают, когда нужно отвечать. Помню, как бывший министр гайдаровского правительства, из настоящих реформаторов, отвечавших за самую непопулярную, политически неблагодарную сферу, и ничего и никого не боявшийся в очень трудные годы, через двадцать лет дрожал в ожидании реплики Илларионова — потому что хамство, напор, неуважение помогают подавить оппонента, даже если нечего сказать по существу. Так же и в истории с площадью Немцова. Мол, основная цель у тех, кто добивался переименования была — сделать так, чтобы у российского посольства в Америке был адрес по улице Немцова. А если это не удалось — то «мыльный пузырь». Мне кажется, это просто какая-то дурь из времён «холодной войны», когда эти фокусы — переименовать улицу, на которой стоит посольство другой страны в имя политического заключенного или какого-то оппозиционера, практиковались всеми сторонами. Кому это нужно вообще? От того, что посольство стоит теперь на площади Немцова — только хуже; то, что оно может спокойно пользоваться адресом по Wisconsin Ave — правильно.

Немцов для России — важная фигура в новейшей истории России. Его убийство — одно из самых тяжёлых событий в России в XXI веке. В Москве есть Немцов мост (и нет ничего страшного, если кто-то продолжает называть его Большим Москворецким) и очень хорошо, что теперь в Вашингтоне есть площадь с его именем. Хорошо, если будут мемориалы в других столицах мира.

Оригинал

В обвинении, предъявленном специальным прокурором по расследованию «российского вмешательства в американские выборы 2016 года» всё выглядит очень правдоподобно. Трудно сомневаться, что то, что там описано, примерно так и было. Вот чего я по-прежнему не могу понять — как так получилось, что это стало для кого-то (того же избирательного штаба Клинтон) сюрпризом. Пригожинская «фабрика троллей» в Петербурге была подробно описана в расследовании NYTimes 2015 года и там есть анализ техник, аналогичных тех, что описаны в обвинении 2018 года — именно применительно к американской внутренней политике.

В российском контексте эти же техники всплывали и гораздо раньше. По личному опыту — уже в 2011 году, когда я писал в блог о Болотной, упоминание специальных слов («Немцов», «Навальный») вызывало автоматическое появление секс-спама в комментариях. Позже распространились «полуавтоматы» — когда физические люди приходят в комментарии с определёнными темами. (Надо сказать, что среди моих «ботов» и «троллей» большинство было бесплатными, с троллингом, скорее, из личной дури — в «обычной жизни» некоторые из них были даже учёными — химиками, физиками, экономистами, управленцами и некоторые даже до известной степени успешными. Но это среди моих, а многие известные блоггеры реально страдали от платных ботов и троллей.) Но это всё давние истории — оно уже описаны в научных статьях — а это всегда куда более медленный и аккуратный процесс, чем у журналистов и, тем более, спецслужб. И это далеко не единственная академическая публикация — это всё большая тема (см, например, ссылки в записи про это на Monkey Cage). Избирательный штаб Клинтон должен был бороться с «российским влиянием» (которое осуществлялось на ничтожные, в контексте президентской избирательной кампании в США, деньги) не специально, а просто в рамках борьбы со всеми такими технологиями. Как так могло быть, что они об этом не знали?

По-прежнему нет свидетельств того, что деятельность «фабрики троллей» повлияла на результат выборов. Я по-прежнему не вижу никакого механизма, через который операция масштабом 5 миллионов долларов может серьёзно повлиять на результаты кампании, в которой стороны потратили 600 миллионов и миллиард с небольшим соответственно. Вообще роль «информационной войны» сильно преувеличивается — пока нет никаких свидетельств реальных последствий «информационных спецопераций». Их видят разве что параноики, которым российские протесты или антикоррупционные публикации кажутся частью «информационной войны». (В современном пересказе анекдот про князя Потёмкина заканчивался бы так: «...и как только я перестал брать взятки, информационная война против меня сразу же прекратилась».) Ну и, конечно, те, кто занимается «разработкой и изготовление информационного оружия» — потому что это, реально, оружие мечты. Эффект на воображаемого противника в основном воображаемый, а деятельность оплачивается самыми реальными деньгами.

Оригинал

Никогда бы не подумал, что средняя скорость у женщин-горнолыжников в некоторых олимпийских видах выше, чем у мужчин… Лишний повод подумать о том, много ли мы знаем о том, как правильно сравнивать преимущества полов.

Хорошо известно, что нет однозначного ответа на вопрос «есть ли у мужчин биологические преимущества перед женщинами в математике и других науках?». Чтобы ответить на этот вопрос, надо исключить влияние посторонних факторов, а это очень сложно. Можно отследить последствия прямой дискриминации, если она есть. Труднее, но можно отследить последствия эффектов типа «девочка не идёт в кружок, потому что там преподаватели мужчины». (Не потому что боится, а потому что бессознательно оценивает вероятность своего успеха условно относительно тех характеристик, по которым себя легко идентифицировать — пол, в первую очередь.) Впрочем, почему «не боится»? Я знаю факультет математики, в котором старшие коллеги поддерживают такой панибратски-хамский («традиционный») стиль общения, что женщинам (да и обычным посторонним мужчинам) тяжело участвовать в заседаниях… Ещё труднее, практически невозможно отследить последствия того, что математический талант мальчика родители замечают чуть раньше, чем точно такой же талант у девочки. (Между прочим, наличие этого эффекта хорошо видно в моей — немалой, пусть и смещенной — выборке знакомых. Я легко могу назвать ребят-математиков, у которых в семье не было математиков или учёных-естественников, но вот вспомнить таких девочек — среди десятков знакомых женщин-математиков — что-то не могу. Одну-две, может быть.) В давней экспериментальной работе Мюриэль Нидерле с соавторами показала, кроме того, какую большую роль играет «самооценка». Все эти факторы дают большое преимущество мужчинам в «показателях успехах», крайне затрудняя ответ на исходный вопрос, про биологическое преимущество.

Казалось бы, в спорте вопрос проще. Почти во всех видах мужчины-чемпионы выступают лучше женщин-чемпионов. Оговорка про «чемпионов» важна: лучшие женщины выступают лучше, чем 99.9% мужчин, уступая только чемпионам среди мужчин. Вопрос — связано ли это с биологическими преимуществами, прост в одних видах спорта (баскетбол) и сложен в других. Сложность состоит в том, что когда речь идёт о сравнении «чемпионов», предельного персентиля, то даже полное преимущество одного вида может объясняться очень маленьким различием в среднем по выборке. Например, если какой-то редкий тип людей в среднем выше остальных на полсантиметра, это может обеспечивать большой процент людей этого типа в «топе». Но это же означает, что минимальное различие в «окружающей среде» (не биологические факторы) в детстве могут обеспечить большую разницу в результатах на взрослом уровне. (Если родители отдают девочку, при том же уровне достижений, в математический кружок на год позже мальчика, это одно, возможно, может объяснять то, что 95% филдсовских лауреатов — мужчины.)

Но я был всегда уверен, что мужчины реально быстрее, выше, сильнее — даже если дело не в биологии, а в привнесённых факторов. Оказывается, вовсе необязательно — и вовсе не в выездке (единственном индивидуальном виде спорта, кажется, где соревнуются оба пола). В горных лыжах! Средняя скорость на гигантском слаломе у женщин выше! Там есть оговорки: у женщин трассы в среднем короче, но перепад высот — нет, и тем не менее грубый подсчёт средних показывает, что соревнования женщин и мужчин в горных лыжах на высшем уровне — вполне осмысленное занятие. И, обратите внимание, речь идёт про средние показатели на олимпийских соревнованиях, то есть дело не в нескольких исключениях, как у шахматистов. (У шахматистов, понятно, действуют те же факторы, что и у математиков, так что там вопрос о «биологическом преимуществе» также открыт.) В горных лыжах — кто бы мог подумать.

Оригинал