Эмилия Деменцова

https://echo.msk.ru/blog/emiliya_dementsova/2353913-echo/?fbclid=IwAR12EqXwWW1k_3uQlLO5f4zxq35NhllmH5w0x9s6iTfHprC6YVXVQJ5jKZI

#1937vs2019challenge

Социальные сети захлестнула новая забава – вирусный флешмоб, предлагающий сравнить «тогда» и «теперь», фото десятилетней давности и дня сегодняшнего. Сравнение превратилось в мем и всколыхнуло новую волну дискуссии о том, что было, что стало и чем сердце успокоится. И пока одним кажется, что « начал свет глупеть», иным — «что старее, то хуже». Вот так, порой, из снежинки рождается лавина. Вот и Росгидромет с утра предупредил об усилении снегопада и метели.

Совпали снежная стихия и стихия времени, — и поскольку обе губительны, предпочла остаться дома с книгой. Выбирать долго не пришлось. Изучение интернет-афиш навело на анонс на сайте Электротеатра «Станиславский» о грядущей в феврале презентации книги Анне Хартманн «Я пришел, увидел, я буду писать. Лион Фейхтвангер в Москве в 1937»*. Событие более чем примечательное и не только для литературног мира. Выход книги был приурочен к прошлогодней памятной дате – 60 –летию со дня смерти одно из выдающихся немецких писателей XX века. Работавший в жанре исторического романа написал он и исторический очерк «Москва, 1937». Спорный, раскритикованный в пух, наивный. В нем слились и ложное «враг моего врага – мой друг» (в 1933 писатель был лишен немецкого гражданства) и образцово-показательная работа уполномоченных лиц по показу иностранному писателю советской «образцово-показательности». И как еще нынешние пропагандисты, радетели за возвращение «века минувшего» и всего «традиционного» приказно-принудительного не взяли на вооружение очерк Фейхтвангера (сейчас приводные ремни» таким слогом не владеют), рисуя картины не такого уж и мрачного советского прошлого? Вот так прочтешь и впрямь поверишь. Только пурга за окном заставляет очнуться. Это, впрочем, нисколько не умаляет величия и гения Фейхтвангера. Всякое бывает. Ослепили. Потом, он все-таки прозрел, после лагеря, после 200-тысячных тиражей в СССР, обернувшихся изъятием его книг из библиотек, после признания его агентом англо-американского империализма, притом, что США так и не дало ему гражданство. Умер он апатридом, безродным космополитом, как написали бы советские блогеры #10yearchallenge , т.е. 10 лет спустя «Москвы, 1937», гражданином и достоянием мира.

«Эти страницы следовало бы, собственно, озаглавить «Москва, январь, 1937 год». Ведь жизнь в Москве течет с такой быстротой, что некоторые утверждения становятся спустя несколько месяцев уже неправильными», — так начинаются приключения по потемкинской Москве Фейхтвангера. В ней до него были и Бернард Шоу, Герберт Уэллс, Ромен Роллан, Андре Жид. Все, кроме, Андре Жида, на щедрый прием ответили вежливыми откликами о том, кто, собственно, за весь тот кремлевский банкет был ответствен. Пусть они подчеркнули красным карандашом того, кто был по локоть в красном, но все же не перечеркнули этим себя и свое литературное наследие.

Пролистав, да посравнив «Москву, 1937», нельзя не поймать себя на мысли, что оба наших января – 1937-й и «нонешний» чем-то невыразимо-невытравимым похожи. Вот уж Челлендж. И мы в нем живем, выживая в нем и его из себя. Больно думать, что возможно мы, как Фейхтвангер тогда, не замечаем в этом морозном воздухе чего-то такого, что как раз и прекрасно выживает при низких температурах (и это не красота по  Бродскому, а что-то ей прямо противоположное). Не заметил ведь Фейхтвангер в 1937 того, что сегодня для нас означают эти неоплаканные цифры, Может быть нас снова и обмануть нетрудно, да и мы обманываться рады?

По «Москве, 1937», разбитой на отдельные небольшие фрагменты в эти святочные дни вполне можно погадать. Чтобы потом не восклицать… нежданно-негаданно.
Мне вот, что выпало: «Деньги Вы можете оставлять незапертыми, но книги свои держите, пожалуйста, под замком».

Спросила о Москве: «Благодаря электрификации Москва сияет ночью, как ни  один город в  мире. Жизнь москвича проходит в  очень значительной части в общественных местах; он  любит улицу, охотно проводит время в своих клубах или залах собраний, он страстный спорщик и любит больше дискутировать, чем молча предаваться размышлениям. Москва будет прекрасной. То, что это обещание не является пустым лозунгом, доказывает та  энергия, с которой за последние два года принялись за полную перестройку Москвы».

О Годе Театра «Раньше увлекались экстравагантностью. Увлечение это утихло, вкусы стали умереннее, однако смелые, интересные эксперименты встречаются и поныне…»

О кино: «Кино получает средств еще больше, и кинорежиссер также имеет возможность экспериментировать, не считаясь с расходами. Кинорежиссеры, не  желающие ставить только героически-оптимистическое, могут, в  крайнем случае, снимать комедии и шутки».

О молодежи: «Да, эта молодежь распространяет вокруг заражающее чувство силы и счастья. Глядя на нее, понимаешь веру советских граждан в свое будущее, веру, которая помогает им не замечать недостатков настоящего».

Вот-вот, они не замечали недостатки настоящего, а мы фиксируем сегодня остатки прошлого. В общем, кажется, есть что обсудить и в Электротеатре «Станиславский», и на просторах соцсетей, и, как обычно, на кухнях.

А пока закрою книгу и пойду в «Москву, 2019». Сличать!


*Книга слависта и германиста Анне Хартманн написана в 2017 году по итогам 20-летних исследований о жизни Фейхтвангера во время его пребывания в СССР в 1937 году. В презентации 18 февраля примут участие: Анне Хартманн – славист, германист, автор книги; Иан Уоллас – председатель Международного общества Фейхтвангера; Хервиг Леви – философ, театральный критик, член Международного общества Фейхтвангера. Вход свободный по предварительной регистрации на TimePad https://electrotheatre.ru/electrozone/event.htm?id=990

Природа кино схожа с переменным током, полярность которого постоянно изменяется. Кирилл Плетнев, в своем режиссерском дебюте «Жги!» о надзирателях и заключенных, сливающихся в едином музыкальном порыве, точно уловил жанровые и эмоциональные синусоиды, удерживающие зрителя у экрана вплоть до финальных титров. В новом фильме «Без меня» режиссер от жанра драмеди ушел к драме, от карнавала к камерности, от искристости к искренности, не изменив, однако, дебютному девизу-обязательству, – «экраном жечь сердца людей».
  «Жги!» отличался уверенностью, постигшего азы профессии не только во ВГИКе, но и на многолетней практике актерской работы, режиссера. «Без меня», напротив, подкупает своими сомнениями и поиском чистой интонации в очень интимном разговоре о жизни после смерти. Не о мистике речь (хотя и без нее в фильме не обойдется), а о правде жизни, с которой трудно свыкнуться, навсегда теряя близких, любимых, незабвенных. Сюжет, сочиненный специалистом по «Изменам» Дарьей Грацевич вдохновлен «Любовником» Валерия Тодоровского и «P.S. Я люблю тебя», основанному на бестселлере Сесилии Ахерн. Это история о Кире и Ксении, потерявших из-за Лариски-разлучницы одного на двоих возлюбленного Диму. Лариской Дима называл раковую опухоль, поселившуюся у него в голове. Другие две женщины его жизни прочно обосновались в сердце, раздираемом любовью и смятением. «Ибо сильна как смерть любовь» гласит «Песнь песней Соломона», и вот наперекор и вопреки неоспоримому, обе вдовы начинают получать смс и другие сигналы от того, кто, казалось бы, находится вне зоны действия сети… Послания толкают двух враждующих подруг по несчастью отправиться в путешествие на юг: к исчезнувшему, к правде, к морю.
Название фильма неоднократно менялось: от «Идеальных» к «Неидеальным», остановившись на безоценочном, но точном «Без меня». Впрочем, учитывая, что Плетнев оказался в ситуации «срочного ввода», сыграв в фильме одну из ключевых ролей, без него эта история не обошлась во всех смыслах. Присутствие режиссера в пространстве собственного замысла придает кинополотну дополнительную, не просчитанную в сценарии, сопричастность. Режиссер, доказавший свое мастерство в составлении женских актерских дуэтов, словно бы дирижирует своими героинями в кадре одним взглядом или наклоном головы. Впрочем, «Без меня» это фильм крупных планов, положенных на гармонично подобранный плейлист, в котором рэп, Земфира и Илья Лагутенко, органично уживаются друг с другом. Семь нот – это и есть свобода. Это слово выхватывается камерой крупным планом, становясь паролем фильма.
Музыка здесь не фон, но спутница героинь. Одна из них — композитор, утратившая вдохновение из-за бывшего бойфренда, изменившего ей под музыку ее собственного сочинения. Так сюжет «Без меня» окрашивается трагикомичностью нашей жизни. На протяжении роуд-муви от Москвы до Краснодарского края что только не переживут и не перечувствуют две непохожие, не принимающие образ жизни друг друга героини. Доминанта фильма, кардинально изменившая имидж Полина Максимова и тепличная, монохромная Любовь Аксенова в конце пути оказываются не соперницами, но двумя главами одной книги жизни, которую так изобретательно и тонко сочинил персонаж Риналя Мухаметова.
Пусть рациональное начало фиксирует условности, театральность, упрощения и рояли в кустах (в прямом смысле слова), но терапевтическая сверхзадача компенсирует многие несовершенства фильма. Несмотря на траурную тему, «Без меня» наполнен дыханием жизни. По статистике первые три дня после похорон самые мучительные. На это время приходится самое высокое число самоубийств. «Без меня», вместивший три дня не жизни, но выживания героинь отчаянно поет гимн всему сущему: от бескрайних дорог и огней неспящего города, до простых людей с их непростой жизнью. Этот фильм не боится клейма банальности и  ждет от зрителя не сочувствия, но сочувствования.  Обе героини дойдут до последней точки, до самого края, но не шагнут в бездну, вовремя осознав не столько чеховское книжное, сколь выстраданное – «Надо жить!». 
Авторская версия текста, опубликованного в The Hollywood Reporter

Пусть театральная реальность в последнее время изобилует скандалами, интригами и расследованиями, но и приятные моменты в ней все еще наличествуют. Как бы ни муссировались разговоры о санкциях нынешних и грядущих, но  театральное пространство показало достойный пример неподражания экономической и  политической агонии. Вручение Европейской театральной премии и премии «Театральная реальность» состоится в рамках Санкт-Петербургского культурного форума. Россия в этом году и накануне Года Театра не только принимает церемонию, но и принимает поздравления:  лауреат этого года – режиссер Валерий Фокин.

 

Прошлогодняя церемония вручения обеих премий состоялась в Риме, но о «Третьем Риме» и русском театре говорили тогда едва ли не больше, чем о  фестивальных спектаклях, показанных на итальянской театральной неделе. Премию «Театральная реальность» получил тогда Кирилл Серебренников, но домашний арест помешал его визиту на церемонию. В этом году вновь, вероятно, не всем лауреатам удастся приехать в «культурную столицу» России. Не отпустят дела, или просто не  отпустят… А между тем благодаря стараниям и финансовой поддержке Театра-фестиваля «Балтийский дом», «все флаги в гости будут к нам».

 

«Театральную реальность» в этом году составят лауреаты  — лидер современной польской режиссуры Ян  Клята, португальский актер, драматург и художник Тьяго Родригес, бельгийский танцовщик и хореограф Сиди Лабри Шеркауи, французский режиссер Жюльен Госселин,  швейцарский театральный режиссёр и драматург Мило Рау, шведская цирковая компания «Циркус-Циркур».   Специальной премии будет удостоена испанская актриса Нурия Эспер.

 

В рамках мероприятий, приуроченных к церемонии, состоится открытое интервью с Валерием Фокиным, посвященное 50-летию творческой деятельности его творческой деятельности, а также ретроспективные показы его телеспектаклей, а в  Александринском театре пройдут специальные показы спектаклей «Швейк. Возвращение», «Сегодня. 2016 — …» и «Маскарад. Воспоминания будущего».  Помимо этого зрители смогут познакомиться с работами других лауреатов. Так на сцене Театра-фестиваля «Балтийский дом» пройдут показы спектакля Сиди Ларби Шеркауи «In Memoriam» и «Враг народа» в постановке Яна Клята, а также  циркового шоу «Границы» компании «Циркус-Циркур». В Молодежном театре на Фонтанке сыграют  спектакли Тьяго Родригеcа «Дыхание» и  «Наизусть», а на сцене Учебного театра с моноспектаклем «Монологи» выступит Нурия Эспер.

 

Специальная программа «Возвращения» будет посвящена лауреатам прошлых лет — петербургским режиссерам Льву Додину и Андрею Могучему. На сцене Малого драматического театра — Театра Европы покажут спектакль «Гамлет» Льва Додина, а  в  БДТ имени Г.А. Товстоногова сыграют  «Алису», «Губернатора» и «Грозу» Андрея Могучего.

 

Особым событием фестивальной программы станет показ спектакля «Эльвира» в  постановке режиссера и актера Тони Сервилло. Это совместный проект миланского Театра Пикколо и неаполитанской театральной лаборатории «Teatri Uniti». В  основе спектакля – записи великого французского актера и режиссера Луи Жуве и  его книга «Мольер и классическая комедия», обретшие форму пьесы благодаря драматургу Брижит Жак. Перед нами семь репетиций Луи Жуве  в Парижской Национальной Консерватории драматического Искусства в дни нацистской оккупации. 1940 год стучится в пространство театра, в котором Жуве (Тони Сервилло) и Клаудия (Петра Валентини), его самая талантливая ученица бьются над разгадкой второй сцены с Эльвирой из мольеровского «Дон Жуана».  Актеры стремятся достичь правдивости, но  правда о еврейском происхождении Клаудии все-таки победит правду художественную. Нацисты не дадут Клаудии стать  Эльвирой, а Жуве покинет Францию до конца войны. Спектакль не скажет об этом, но станет примером актерской школы и школы жизни не столь различных меж собой.

 

«Сегодня поставить Жуве,  – говорит Сервилло, – означает для актера воспользоваться великолепной возможностью привести свой разум в «экологическое равновесие». Углубляясь в его творчество, мы вспоминаем истинное значение определенных понятий, понимаем смысл слов и  театральных терминов, таких как:  чувство, эмоция, непрерывность фразы, анализ текста.  Удивительная ясность понимания персонажа, когда удается этого добиться, заключается в том, что монолог состоит не в  сценических приемах, не в эффектах, но в способности актрисы придать роли  живое чувство, «неожиданное, поражающее и чудесное». Это замечательное определение театра и актерской игры».

 

В Москве состоялась торжественная церемония вручения премии Юрия Любимова
Пока зал Московской консерватории заполняли гости вечера, было время прочесть прекрасный буклет, подготовленный по случаю вручения Общественной премии Юрия Любимова и (впервые!) Международной театральной премии имени Юрия Любимова. Все материалы, выпускаемые Благотворительным фондом развития театрального искусства, носящим имя Мастера, всегда содержат любопытные архивные материалы и фотографии. Вдова и соратница Мастера Каталин Любимова всегда внимательно, трепетно и ответственно относится ко всему, на чем лежит отпечаток Любимова, не позволяя затушевать или навредить его памяти. Работа с наследием великого режиссера идет непрестанно и проявляется даже в таких драгоценных деталях, как и нынешний буклет. В нем среди прочего приведен эпизод общения Юрия Петровича с Петром Капицей. Человек искусства спросил у человека науки — что умирает в человеке последним? Ученый ни на минуту не задумавшись ответил: «Профессиональные навыки». Вот именно за профессионализм, честность и гражданственность вручается сегодня премия, носящая имя Мастера, призывавшего своим творчеством, как одноименным спектаклем – «Берегите ваши лица».

Лауреатами премии становятся не только деятели театра, но люди разных профессий, высоко несущих звание Человека. В этом году отмечены наградой актриса Юлия Борисова, ученый–гематолог Андрей Воробьев и ансамбль Дмитрия Покровского. Международной театральной премии, учрежденный фондом Любимова совместно с Международным Институтом Театра за поиск новой театральной эстетики и за возрождение самой культуры театра был удостоен режиссер Анатолий Васильев, в своей речи упомянувший, что его жизнь словно бы разделена на три серии, которые можно назвать: «До Любимова», «Вместе с Любимовым» и «После Москвы». Рассуждая о собственном опыте изгнанничества и нелегких театральных судьбах Любимова и своей собственной, Васильев вспомнил и о Кирилле Серебренникове, в чью трудную биографию власти вписали судебное преследование.

Каждый год памятный знак премии обретает новое воплощение. В 2018 лауреатам были вручены поистине уникальные диски с записями стихотворений в исполнении Юрия Любимова. Любимов был уникальным чтецом и мастером художественного слова. И в режиссуре он всегда уделял особое внимание сценической речи, именно поэтому слова в его спектаклях не произносятся, а звучат. Уникальные записи из архива Каталин Любимовой были положены на музыку Павла Карманова, работавшего с режиссером над постановкой оперы «Князь Игорь».

Завершился вечер исполнением Маленькой торжественной мессы Джоакино Россини. На всем протяжении вечера на сцене стоял большой портрет Мастера, обращенный в зал. И взгляд его был живым, красноречивым, может быть укоряющим, но неизменно любящим. «Несмотря на трудности, твердо верить в свой путь», — завещал он, со своего пути Режиссера и Человека не свернувший.

А дело вот в чем. Таксист — он же часто и диджей в  пространстве одной отдельно взятой четырехколесной. Мне попался именно такой, мучающийся вопросом «А где мне взять такую песню?..» и плывущий в поисках ответа по московским магистралям и радиоволнам. Причалил водитель к радиостанции «Наше радио», на которой бодрый голос торжественно объявил песню группы «Ногу свело» под названием «Лето в нашем гетто». Послушал-послушал, да и отчалил. А  я, вот незадача, успела расслышать то, что моментально захотелось расслышать обратно, ибо свело у меня от услышанного не только ногу. Не в «низком штиле» отечественной попсы дело. Песни разные нужны и песни разные важны, и судить о вкусах – терять время. Но пример этого трека примечателен тем, как совпало в нем и то, что из  песни слов не выкинешь и то, что «нам не дано предугадать как слово наше отзовется».

Сразу же оговорюсь, что я крайне поверхностно знакома с творчеством Максима Покровского и  группы «Ногу свело». Не отказываю никому ни в уме, ни в таланте, ни во вкусе. Веду речь сугубо про текст услышанного и мне абсолютно все равно кто его автор. Припомнила только как задорно Максим Покровский пел строки Саши Черного «Я люблю апельсины и все, что случайно рифмуется», когда читала в интернете текст поранившей меня в такси песни. Созданная словно при помощи словаря рифм в ней слово «гетто» срифмовалось среди прочего с   омлетом, Амаретто, сигаретой и угрожающим  «не все еще допито, не все еще допето».  И так противно и тошно мне стало от этого рифмоложества, что трудно вам передать. Не совпали мои биорифмы с песней «Ногу свело». У меня слово «гетто» рифмуется исключительно с насилием, притеснениями, дискриминацией нации. У меня к этому слову как минимум шесть миллионов рифм, но  нет среди них ни одной из упомянутых выше. Видимо и сами авторы почувствовали что-то неладное, раз на своей официальной странице в соцсетях сочли нужным дать пояснение: «Согласно идее песни, гетто – это вся наша планета, или, если можно так выразиться, любимое место каждого (город, район, улица…). В композиции также говорится об увлекательных поездках и безудержном веселье в летнюю пору».  И вот еще с сайта радиостанции, прямая речь исполнителя: «Песня совершенно ни к чему не обязывает, не  несет в себе никакой мысли, кроме вот этой «Лето в нашем гетто».  От таких пояснений к этому произведению планетарного масштаба  стало, кажется, только хуже. С одной стороны есть «идея песни», с другой — она «никакой мысли в себе не несет». Не ногу, голову сломишь…  

Придя домой поставила пластинку с песнями Варшавского гетто, а память подсказывала и  песню о  гетто Галича, и Элвиса Пресли, и группы Sunburst. Там слово это «гетто» никак с  летом не рифмуется. Если и про жар там, то не солнечный, а печной. Думаю, господин Покровский в курсе темы, но вероятно заигрался в игру рифм, и на риф этих рифм и напоролся. Эдак ведь и можно дорифмоваться до «Треблинка-калинка-малинка», «Холокост-компост», «Собибор-Роскомнадзор», список ох, как можно продолжить, прикрываясь все той же игрой в слова. Вот и в песне Покровского поется-проговаривается «История пошерена, история забыта»… Стало быть, все дозволено? Стало быть, можно постепенно, но уверенно повышать порог чувствительности – неуклюжей шуткой, глупой рифмой, неосторожным высказыванием. Извиниться можно всегда, но высказанного уже не вернуть, разлетелось, чтобы осесть и, не дай Б-г, прорасти.

Я люблю гулять по римскому и венецианскому гетто, именно  потому, что здешние камни хранят память и служат напоминанием всем, кто предпочел бы забыть или не знать того, что скрывается за этим коротким и таким поэтичным, как оказалось, словом.  Я против всякой цензуры и за внутренний камертон. Я против наклеек на книгах 18+ , против ширм и невыдачи прокатных разрешений. Но я также против размывания сути слов и подмены понятий. Пусть будут новые оттенки слов, новые вариации. «Их (слова – прим. Э.Д.) протирают, как стекло, и в этом наше ремесло», — писал Давид Самойлов. Протирают, а не затирают и не пачкают. А может и прав автор Максим Покровский, может быть, если у нас Амаретто рифмуется с гетто, то мы уже в нем? В вакууме и  автономии — под санкциями, со своей самобытностью, отсталостью особого пути и пограничниками с овчарками, которые скорее рады не выпустить, а не впустить… Понимаю, что в  свете разбушевавшегося закона об экстремизме, лучше не замечать каких-то даже  раздражающих вещей. Вдруг, если прикроют их, то возьмутся за что-то имеющее культурную ценность (а не ценник) и значимость.  Я не призываю пополнять экстремистские списки авторов, названий и рифм (хотя у нас ничто не исключено), но знаю только, что, пропуская мимо ушей что-то кажущееся незначительным, можно упустить что-то необратимое. То, что первыми всегда умели расслышать поэты. Расслышать и озвучить миру, дабы уберечь его. «Дрянцо хлещите рифм концом», а не умножайте его, сочиняя стихи по окончаниям слов, а не их смыслу.

«Лето в нашем гетто», конечно, можно потерпеть, но не молча, не в такт, иначе настанет пора не песен, но отпеваний.

 

 

Я хочу быть с ним. Быть в нем. Меня влечет к нему. Это стало просто каким-то культом. Минкультом…

Нет, ну действительно, здание культурного министерства мне представляется какой-то эрогенной зоной всероссийского масштаба.  Там делают это без презерватива – ну, в  смысле читают книги, которые нам, простым смертным, продают исключительно в  пленке и с разными пугающими нашлепками. Как сигареты. Предупреждая, видимо, что чтение вызывает необратимые изменения мозга. Там смотрят то, за чем другие могут только подглядывать. В узкую щелочку культурной политики дозволения. «Цветочный джем» и «Театральный марш»— это можно, а «Похищенные сокровища Европы», приуроченные к окончанию Второй Мировой войны   — это нельзя.  Вот кто у нас их  похитил. На Культмине и шапка горит. И запашок что-то идет с гнильцой. Весь мир с марта смотрит уникальное документальное кинополотно с таким неудобным для страны победившей фашизм названием «Hitler versus Picasso and the Others». У  нас побоялись давать перевод, затем побоялись давать полный трейлер фильма, а  потом и вовсе побоялись выдавать прокатное удостоверение. Пикассо, Матисс, Бекманн, Клее, Кокошка, Дикс, Шагал, Лисицкий, о полотнах которых идет речь в  этом фильме снова оказались вне закона. Снова объявлены «дегенератами», а, может, оскорбляют чьи-то чувства или разжигают что-то. Узнаем через две недели – Культмину не откажешь в умении держать интригу, подпитывать интерес. Первым делом надо запретить, а причина всегда найдется. Наверняка скажут что-то про демонстрацию нацисткой символики или т.п..  Но в фильме много и иной символики, той с которой боролись нацисты, и  кажется, что сегодняшних цензоров минкульта она тоже немножечко смущает. На  месте тех, кто совсем скоро будет отмечать 5779 год, я бы задумалась. Собственно, я уже…

Какое-то у нас болезненно обидчивое отношение к эпохе Германии 1930-40х гг. Мы словно бы ощущаем духовную связь и близость  именно с этой «la belle époque». Если есть гений места, то мы нашли гений времени. И гениальность его проста – запреты, ограничения и «непущания». Но всегда есть узкий круг ценителей, знатоков, эстетов, которым можно и которым хочется. Они все там, в Культмине, обезвреживают мины культурных впечатлений, которые народонаселение могут взволновать, или что еще хуже заставить задуматься, и не дай Б-г усомниться…  Сколько они успели повидать того, что мы  никогда не увидим – того, что не выходило в печать и прокат.  Вот он золотой фонд мирового искусства, скрытый от глаз широкой аудитории. Про это тоже когда-нибудь снимут документальный фильм, и его тоже можно буде озаглавить ««Похищенные сокровища Европы». Дописав – «у россиян». 

Ну, а, действительно, почему мы должны видеть то, что смотрит весь мир  и читать то, что обсуждают  где-то за пределами всегда улыбчивого паспортного контроля на границе. Если наша страна-предшественница хранила автономию и поддерживала культурный вакуум, то почему бы не длить эту дней связующую нить, эти ставшие традиционными ценности?

За нас все посмотрят, прочтут, прослушают, отрецензируют, обсудят и даже пальцы загибать будут. Нам упрощают жизнь. Наши нервы берегут. Наши извилины разглаживают. Москва, обставленная клумбами, превращается в  город-сад. Это своего рода призыв к природе, к первозданности, к естеству. Кругом цветочки и деревца, а не книги. Зелень травы, а не мрак кинотеатрального зала.  Нас выгуливают чиновники, которые принимают на себя труд думать за нас и решать, что пользительно смотреть, а что может вызвать нервное и интеллектуальное напряжение. И еще чуть-чуть и пропишут постельный режим с круглосуточным телевещанием.

И вот я думаю, что я созрела. Пора послужить народу. Исполнить свой долг. Я готова. Культмин, возьми меня. Я готова днями и ночами смотреть неприглядное иностранное и читать недозволенное запрещенное. И языком владею. Тремя. Я сумею избавить соотечественников от культурной заразы, смогу пресечь все прогрессивное, свежее, свободолюбивое. Я просто очень люблю кино, театр, книги, искусство. Возьмите меня и давайте бороться за чистоту на наших бескрайних просторах вместе.  « Дайте мне два билета по безналичному расчету, дайте мне. Подождать? Я подожду»…

 

В конце Тверской сегодня хоронили, в ее начале – уже похоронили. Кажется, что пожелание жить до 120 сбылось для МХТ, открывшего сегодня 121-й сезон. Первый сезон без Олега Павловича Табакова. Новый худрук  не посчитал нужным вспомнить о  нем.  Зато почтили память Дмитрия Брусникина. От минуты молчания перешли к награждениям: поздравили с новыми званиями и юбилеями. Энергично, как на конвейере, представили труппное пополнение и стажеров. Шепотом объявили планы – микрофон у Сергея Женовача был испорчен (знак?) и актерский театральный шепот часто заглушал его.  Как всегда хорошо слышно было Александра Семчева, из глубины партера поинтересовавшегося о том, где можно почитать о  новом заместителе худрука и директора Марине Андрейкиной. Актер-орденоносец (его поздравили с недавней высокой наградой – Орденом Дружбы) вызвал брожение в  зале, неловкость ситуации поспешили смягчить шутками, но этот выпад стал не  только самым запоминающимся, но и, увы, самым ярким эпизодом начала сезона. А  ведь еще совсем недавно все было иначе: торжественно, красиво, остроумно, Художественно. Но начало одного это всегда конец чего-то иного. В этом смысле начало сезона в МХТ ярко и убедительно ознаменовало его конец. Конец прекрасной эпохи Табакова. Ну, или стало началом без начал – тех основ, которые воскресил и заложил в театре Олег Павлович.

Первая премьера сезона – спектакль «Человек из  рыбы» Юрия Бутусова. Название невольно наводит на мысль о том, что рыба гниет с  головы.

Женовач пообещал идти по пути постепенного отсева актеров и спектаклей, а не махать шашкой, срубая головы и названия из  репертуара. Из 70 спектаклей пока он познакомился с 26-27 и не скрывал своих «очень разных» впечатлений. Труппа и репертуар раздуты, ремни будут затягивать, прикрываясь благим намерением «раскрыть потенциал людей, служащих в театре». «Надо думать, соображать», — сказал Сергей Женовач, напомнив персонажа Аркадия Райкина. Сам он будет думать о «Беге»  Михаила Булгакова, который вернется в репертуар. Эта многострадальная для автора пьеса рождалась именно в этих стенах. «МХТ – это театр не только  Чехова или Горького. Это театр и Булгакова», — справедливо напомнил Женовач.

Труппе были представлены главный художник по свету Дамир Исмагилов и главный художник театра Александр Боровский.  Значит, как минимум, светло и красиво в МХТ будет.

Пожеланием актерам сил, энергии и радости, завершилась встреча худрука и труппы.

«Живы будем   — не умрем», — сказал один из МХАТовских стариков, угрюмо покидая зал.

 

Из пресс-релиза театра:

В сезоне 2018-2019 театр восемь новых спектаклей. В  октябре на Основной сцене

Дмитрий Крымов представит спектакль «Сережа» — композицию по мотивам романа Л.Н.

Толстого «Анна Каренина», а также романа «Жизнь и  судьба» Василия Гроссмана и 

специально написанного для этой постановки текста Льва Рубинштейна «Вопросы» (с

участием Анатолия Белого, Марии Смольниковой, Виктора Хориняка и др.). В ноябре на 

Малой сцене состоится премьера спектакля «Офелия боится воды» по пьесе Юлии

Тупикиной режиссера Марины Брусникиной. В спектакле примут участие Наталья Тенякова,

Дарья Юрская, Наталья Рогожкина, Игорь Золотовицкий, Олег Тополянский. В декабре

театр выпустит пластический спектакль Аллы Сигаловой «ХХ век. Бал», в котором

задействован почти весь молодежный состав театра.

Во второй части сезона Художественный руководитель театра Сергей Женовач на 

Основной сцене выпустит спектакль «Бег» М.А. Булгакова, и режиссер Екатерина

Половцева — «Венецианский купец» У. Шекспира. На  Малой сцене будет выпущен спектакль

«Белые ночи» по Ф.М. Достоевскому режиссера Айдара Заббарова. Также ведутся

переговоры с Виктором Крамером о выпуске спектакля по Леониду Андрееву «Иуда

Искариот».

Отечественные хорроры более всего пугают тем, как они сделаны. Сценарист и режиссер Святослав Подгаевский деятельно верит в себя и то, что отечественные ужастики способны вызвать не смех, но подлинные страх и ужас. Его книгу мертвых (фильмографию) роковых женщин после «Пиковой дамы: Черный обряд» и «Невесты» убедительно продолжает «Русалка. Озеро мертвых». Влекомый чарами подводной девы зритель во  время просмотра невольно идет ко дну, лишь в финале сознавая, что оно – двойное.

 

Не пушкинская русалка или гоголевская Панночка вдохновили создателей фильма, устремившихся к славянскому фольклору, к  сказкам, памятным с колыбели. В прологе детский голос рассказывает публике всю фабулу о вреде ночных купаний и последствиях общения с незнакомками под луной. Сколь наивный, столь расточительный сценарный ход, как и иллюстративное название фильма, словно демонстрирует, что пугать здесь намерены не тем, что легко поддается пересказу, не сюжетными перипетиями. Стало быть, все дело во внешних эффектах, думает зритель и вновь оказывается неправ. Трепещущий свет, скрипы и  вспышки, чудеса грима и компьютерной графики, словом, все то, что предписано канонами жанра, конечно, присутствует, пусть и скупо. Страх здесь нагнетается, подбирается бесшумно, а не хлещет с экрана потоками насилия и изуверств. Авторы фильма стремятся дать пищу не только глазам, но умам зрителей, предлагая визуальные и  словесные метафоры. В том и есть, вероятно, своеобразие поджанра «русский фолк-хоррор», сформулированного режиссером. Рефлексия, народность и киносредства и приемы, способные вызвать рефлекторный испуг, — таково триединство, отличающее работы Святослава Подгаевского.

 

Стихия фильма – вода. Здесь она точно как на картинке из учебника существует в твердом, жидком и газообразном состояниях. Проникла она и на страницы сценария, в котором темп «плавает» в  диапазоне от паводка до обезвоживания, не утопив, впрочем, авторский замысел. Вода дает жизнь и отнимает ее. Для героя Ефима Петрунина, пловца, она символ преодоления человека над силами природы, для его невесты, не умеющей плавать (Виктория Агалакова), — среда, внушающая страх. Вода дождевая и колодезная, лед в  стакане, затопленный подвал заброшенного дома, старый причал, колдовское озеро,  — все это не фон, но игровое пространство фильма. Гидрофобия здесь сообщается зрителю с экрана, будоража в нем бытовые страхи вроде засора на кухне или капельницы в больнице, и восходя к ветхозаветным: вода здесь таит бездну, она как кара за грехи отцов. Русалка здесь без хвоста, но не без корней. «Преданья простонародной старины» вроде обрядов и гаданий на экране, воскрешают в зрителе невольный дискомфорт от суеверий и предрассудков, заставляя, на всякий случай, «дуть на воду». И наше время дополняет водный мир фильма сленгом вроде глагола «моросить» в значении «паниковать».

 

«20 лет прошло, а здесь ничего не  поменялось», — звучит в фильме, вскрывающем за мутными водами прошлого семейные драмы, неоплаканные души и преступления без срока давности. Гладь воды как зеркало отражает то, чего не хотят замечать персонажи, их подсознательные и  детские страхи. Память воды здесь крепче людской, выстраивающей дренажные системы в отношениях с близкими, с собственным прошлым. Может быть, поэтому в  фильме несколько ложных финалов. Не зрелищность, но кропотливое воссоздание атмосферы, в которой минута за минутой, как капля за каплей зрителю становится не по себе, удерживает фильм на плаву. Стакан воды после просмотра будет вызывать опасения из-за страха утонуть в нем. А единственная навязчивая реплика-лейтмотив русалки с заостренными клыками и когтями: «Ты меня любишь?», надолго заставит влюбленные пары воздержаться от подобных взаимных расспросов.

 

Водная тема подразумевает глубину, и «Русалке…», которой явно не хватило «Формы воды» и которой противопоказан поверхностный просмотр, хочется пожелать зрителей-дайверов. Иначе прокатного мелководья не  избежать. Впрочем, как завещал роман о непотопляемых: «спасение утопающих – дело рук самих утопающих».

Авторская версия текста, опубликованного в The Hollywood Reporter http://thr.ru/magazine/recenzia-rusalka-ozero-mertvyh-svatoslava-podgaevskogo/

Письменный стол на колесах спешил из Брянска в Москву. И мне не терпелось увидеть родных, рассказать о своих открытиях. Не великих, не заслуживающих патента, ничего не способных изменить в жизни попутчиков. Вагонные обрывки фраз обнаруживали, что спутники мои уезжали из дома  накануне новой трудовой недели. Они  — из дома, я – домой. Но с чувством будто там, на брянском перроне остались близкие мне люди. Из дома – домой.  Рядом чай в подстаканнике (так вкуснее), шпалы-строки,  записная книжка, движение за окном, поторапливающее руку. Несколько дней в Дятьково писать было некогда, и вот теперь рука не поспевала за мыслями: лица, имена, приметы,  названия, детали, зарисовки, «картинки с выставки» города, чья слава не опережает его.  За истинно народным и добродушным названием Дятьково  скрывается, как оказалось, хрустальный город, город партизанской славы, город трудяг и поэтов. Пусть фасады его не блещут, дороги бедовы, мусор стал частью пейзажа, но жива здесь  главная достопримечательность здешних мест, та, что не дает городу и округе забыть о себе, впасть в беспамятство. Достопримечательность эта из тех, что встречается реже музеев, храмов и памятников – люди.  Не население и не электорат – люди. Написать бы с заглавной, но они не важничают и не относятся к себе всерьез.  Теплые, наперекор климату; улыбчивые, вопреки невзгодам; незамутненные как местная  (что это я?! Всероссийская) гордость – хрусталь. Дятьково – натура для фильмов в духе нового неореализма. Актеров брать с собой не надо. Окрестные жители сыграют сами себя, расскажут свои жизни без прикрас и рисовки,  да так, что вы заслушаетесь. Здесь  живет много пейзажистов – поэтов и художников, но здесь раздолье для портретистов.  Не перевелись тут лица, которые интересно читать, глаза, которые не убегают от вас в разговоре,  и шепотки тут не в почете – говорят здесь открыто, иной  раз с прибауткой, на русском, не подвергшемся коррозии модных иностранных заимствований, языке.  А сколько сцен для картин в духе русской жанровой живописи! Нынешние Федотовы, Маковские, Пукиревы, приезжайте сюда на этюды, с пустыми руками не вернетесь.

… За моей спиной молодая семья стала играть вслух – составлять слова из одного длинного слова. Соседей тоже  вовлекли в забаву. Играли бойко и громко. Заглушили мой внутренний монолог, перевели мысль на новые рельсы. Глядя в окно, я тоже решила сыграть сама с собой – стала составлять слова из оставшегося позади «ДЯТЬКОВО». Что скрывается в этом слове? Что запер язык в названии этого места, так запавшего мне в душу? Пусть целое больше суммы своих частей, но что это за части, что составляют город, который кто-то, походя, назовет глубинкой, а кто-то, присмотревшись, разглядит глубину?  Насчитала 15 слов и ни одного случайного.

КТО — вопросительное или союзное слово: употребляется при постановке общего вопроса о предмете, явлении, действии в вопросах об одушевлённых субъектах.

Слово вопросительное, но здесь хочется восклицать. Сколько мыслей и книг (чаще самиздатовских) родом отсюда. Сколько поэтов, журналистов, краеведов, историков, просто людей, любящих слово творят здесь. Их слова кладут на музыку, так рождаются песни. Их поют на местном фестивале авторской песни «Три колодца» (памяти Владимира Высоцкого). Их послушать приезжают не только из России. Под сенью дерев,  у костра собираются люди разных возрастов, профессий, убеждений. Местные и соотечественники, живущие за рубежом. Стар и млад. Здесь приобщаются к традиции, ставшей неотъемлемой частью русской культуры. Здесь встречают свою любовь и находят счастье (лично познакомилась с двумя  парами, затактом которых стал фестиваль. Живут они с песней по жизни, счастливы и хранимы друг другом. И да будет так).  А хрустальщики!  Не хрупкие, но тонкие люди. Что только не воплощают они в хрустале, что только не выдумывают и не выдувают.  Лучшие образцы — в местном музее хрусталя. Не выходя из него можно изучать историю страны. У каждой эпохи свой хрусталь.  У каждого мастера свой почерк.  А сколько жанров воплощено в хрустале: гуляешь по музею, и видишь то элегию, то сатиру, то балладу, то поэму…

ОКО —  то же, что глаз.  Здесь есть за что зацепиться  глазу. В музее — залюбуешься, на выходе, оглядевшись, пожалеешь, почему в городе так мало цветов.  Гранить хрусталь здесь умеют виртуозно, а огранить город пока не удается.  Но надежда есть.

ОТВОД – изменение расположения или направления движения кого-либо.  Узнать, что в городе что-то делается «для отвода глаз», мне не удалось, а вот то, что в беседке местного «Венчального сквера» в хорошую погоду, когда солнце отражается  в воде,  «глаз не отвести», — это несомненно.  Да и хочется верить, что местных чиновников хрустальный отпечаток местности обязывает. Хрусталь суть прозрачность. Надо соответствовать.

ДЬЯК — церковнослужитель низшего разряда в православной церкви. «Неопалимая купина» с единственным в мире хрустальным иконостасом – местная гордость. В храме обещают наладить освещение так, чтобы иконостас светился точно изнутри.  Близ храма стоит поклонный крест – тоже хрустальный.  Фонтан с хрустальной водой тоже неподалеку. Все органично и не вычурно. А будет, обещают, еще краше.

ОВОД – насекомое-паразит. Без этого, увы, не обходится. Завелись в городе вандалы, которые гадят, портят дома, губят природу и благие начинания, которые наперекор и вопреки воплощают простые неравнодушные люди.  Но «Овод» для меня это, прежде всего герой романа Э.Л.Войнич, человек с горячим сердцем и обостренным чувством справедливости. Жар ли раскаленных стекловаренных печей сказывается, но таких в Дятькове немало. Пламенных. Неопалимых.  Недаром и ведущая местная газета называется «Пламя труда».

ДОТ – долговременная огневая точка.  Дятьково прежде назывался  Партизанском. Память о сороковых-роковых здесь хранят свято.  Много подвигов было на этой земле. 13 партизанских отрядов воевало тут. Памятен и подвиг журналистов местной «Партизанской правды», которые лишившись типографии, выпускали газету на бересте.

ДВОЯКО —   двумя способами, в двух видах. Здесь вспоминается Саша Черный:  «Одни кричат: «Что форма? Пустяки! / Когда в хрусталь налить навозной жижи — / Не станет ли хрусталь безмерно ниже?»  / Другие возражают: «Дураки!  / И лучшего вина в ночном сосуде  / Не станут пить порядочные люди».  / Им спора не решить… А жаль!  / Ведь можно наливать… вино в хрусталь».

 

ЯВЬ — действительность, реальность. С одной стороны радуешься тому, как охотно и деятельно работают во благо города его обитатели, с другой удивляешься, почему все им достается так трудно. Почему благие начинания приходится «пробивать».   По сути отец-основатель Дятькова —  Василий Мальцов — представитель известнейшей в России династии промышленников и меценатов. Инноватор и социально ответственный предприниматель, как сказали бы сегодня.  Его имя стало брендом, так неужели не заслужил этот достойнейший человек в масштабах не местности, но страны памятника. Не первый год группа все тех же неравнодушных людей ищет деньги на установку монумента.  Но с деньгами те, у кого они есть, почему-то очень трудно расстаются.   На это великое дело нужны не великие деньги, как, кстати, и на все тот же фестиваль «Три колодца», проведение которого каждый год остается под большим вопросом. Не вырастут сами собой ни постамент памятника, ни подмостки сцены без новых меценатов, которым, история свидетельствует, за благие дела – воздастся. Неужели перевелись они на Брянщине и протянутые руки должны дотянутся до столицы?

КЬЯТ – денежная единица Мьянмы. Ни кьятов, ни рублей Дятькову остро не достает. Все культурные инициативы, которых в городе на удивление много и они востребованы, держатся на энтузиазме и экономии людей (не на деле, на себе!). Отчаются люди, опустят руки и  останутся от Дятькова хрустальные осколки.

ТЯВ – лай собаки. Большие дела начинаются с малого. На  Пролетарской улице замечена собака, которая то ли ждет своего хозяина на автобусной остановке, то ли ищет человека, который бы приютил ее.  Добрый, приветливый пес с грустными глазами. Пусть он найдет свой дом…

КОТ — самец кошки.   …Такой же уютный дом, в котором побывала я. В нем живут в любви и довольстве пять котов и одна кошка (бандерша). Живут эти коты  среди книг, музыки (живой – ибо хозяйки дома люди творческие) и картин.  И сами просятся на полотно, так они красивы и своехарактерны.  Тоже коренные дятьковцы. Яркая страница моего путешествия.

КОД — система символов, применяемая для передачи информации. Культурный код Дятькова — общероссийский. Здесь любят свою землю, семьи (недаром говорят про «фамильный хрусталь» — Дятьково и сам по себе город династический — город врачей, инженеров, рабочих в nn-поколениях), образованность здесь в почете, а застолья превращаются в поистине пушкинский table-talk. Гостей привечают, радушно принимают, выслушивают и сами говорят так, что заслушаешься..

ТОК — направленное движение частиц, в частности, электрически заряженных; перен. течение времени. Время, никогда не бывающее легким, не пощадило Дятьково. Но он не сдается. Люди, помня уроки войны, его не сдают. Всем бы равняться на местных неравнодушных активистов, которые стремятся преобразить свой город не по долгу службы, а по зову сердца. Думают о детях и внуках, словом, о будущем, которое закладывается сегодня. «Венчальный сквер» заслуга неравнодушных горожан, вкладывающих собственные силы и время. Как и фестиваль «Три колодца». Как и домик для книг (буккроссинга) в местном парке.

КОДО – японское искусство составления благовоний. В Дятькове накануне Первомая пахло весной и надеждой. После субботника город стал чуть опрятнее, чуть улыбчивее, так что солнце не высвечивало недостатки, а  создавало иллюзию лучащихся зданий и  пейзажей.

«Наш поезд прибывает на конечную станцию Киевский вокзал», — сообщила проводница.   А у меня еще роились  в мыслях хрустальные сервизы, голоса, колокольчики, смех, блеск, перезвоны, и даже хрустальная туфелька Золушки.  Таков он дятьковский эффект  —  на все начинаешь смотреть через хрустальную призму.  Неслучайно хрусталь и хрусталик глаза однокоренные.  В блокнот я записала пятнадцатое слово. Не последнее, потому что  уверена, что Дятьково еще не раз отзовется во мне.  Слово это  употребляется в восклицаниях, для привлечения внимания собеседника и  для обобщения сказанного —  ВОТ!

 

Фото Олега Писанко, Надежды Юдиной и Эмилии Деменцовой.

«Время начала изменилось!», — эта фраза предшествовала сбору труппы Московского художественного театра. 

 Официальное знакомство нового худрука Сергея Женовача с вверенным ему театром было отложено на час. А точнее, на месяц: режиссер с момента объявления его кандидатуры Министерством культуры хотел, чтобы прошло сорок дней со дня смерти Олега Табакова.  Нынешний театральный сезон  Олег Павлович Табаков объявил сезоном Максима Горького. Оказался он просто  горьким.  Ритуал знакомства с назначенцем министр культуры предложил начать с  минуты не молчания, но аплодисментов в память об Олеге Павловиче.  Аплодисменты эти торжественно обозначили финал славной эпохи прежнего художественного руководителя, пришедшего в театр кризисным менеджером, а оставивший его в статусе главного драматического театра страны.

 Настроение в заполненном зале театра было рабочим. Здесь не ждали новостей, а просто ждали. Дело-то решенное…  Фотографы переговаривались: «Я кого в телике видел,—  всех снял», кто-то напевал «Холода, тревоги, да степной бурьян», кто-то обсуждал рецензию критика: «Я не  понял, он хвалит, или ругает», кто— то  скучал, бросая в зал: «Ну, не томите уже».  Щелчки фотокамер перешли в  аплодисменты, когда в зал МХТ вошел Сергей Женовач, сопровождаемый министром культуры и Владимиром Машковым, новым худруком «Табакерки». Министр дважды «напугал» аудиторию, сообщив, что у него заготовлена большая речь, но затем сказал, что  не будет ее произносить, так как Сергей Женовач в представлении не нуждается.  Министр сообщил, что новый худрук продолжит «классическую линию» МХТ. В зале переглянулись. Министр дополнил: «Классическую в хорошем смысле слова». И это не было шуткой. Упомянул он и о так называемых «сертификатах Табакова», вручаемых успешным театрам, и заверил, что традиция эта будет продолжена. «Заполненный зал», — министр назвал главным критерием и  оценкой режиссера и театра, словно бы напутствуя нового худрука, передавая ему театр и слово.

 Новая страница жизни МХТ началась с оговорки. Сергей Васильевич Женовач, вероятно, искренне волновался, о чем уведомил аудиторию: «Волнительно все это!», (смех в зале) а затем, все-таки, поздоровался  с коллегами: «Здрасьте!». Ему ответили аплодисментами. В театре так принято, здесь встречают и провожают рукоплесканьями.  Говорил Женовач о верности «идее Художественного театра», не раскрывая, однако, как понимает ее лично он, тем самым оставляя за собой право на «заблуждения, улеты и залеты».  «Повторить Олега Павловича невозможно»,—  сказал Женовач и продолжил краткие, несколько сумбурные замечания об «идее места», о МХТ как  святом месте, о «театре живого человека»,  о том, как важно «замкнуть в душе все хорошее» и развиваться, ничего не ломая. Сергей Васильевич был очень доброжелателен и воодушевлен, говоря о новом этапе своей жизни, о бессонной ночи, предшествовавшей нынешнему мероприятию и о том, что в театре нужно работать «вместе и дружно», несмотря на то, что все люди разные».

 

У входа в МХТ, рядом с портретом Олега Табакова из  спектакля «Юбилей ювелира», висят слова отца-основателя театра Константина Станиславского, девиз театра: «Проще, легче, выше, веселее». Женовач в своей краткой речи невольно предложил новый девиз: «Чисто, честно и в радость!».  «Что-то будет меняться, а  что-то останется», — заключил он и объявил двух своих главных помощников: художника  Александра Боровского и  художника по свету Дамира Исмагилова, людей в этих стенах не новых и любимых. Они, помогающие Женовачу  в спектаклях его театра «Студия театрального искусства» (теперь он станет филиалом МХТ), будут его опорой и на новом месте.

 

Блестяще выступил Владимир Машков, отметивший удивительную мистику этого исторического момента МХТ, словно предсказанного кем-то свыше. Все сошлось и заиграло в словах Машкова: и «Чайка» на занавесе, и золотая канитель вокруг нее (театр Женовача, напомню, располагается в бывшем здании золотоканительной фабрики Станиславского), и горельеф  у входа на Малую сцену театра под названием «Пловец», «Волна», или «Море житейское». «Когда появляется новый  пловец, в этом театре кто бы ни приходил:  Ефремов, Табаков, Женовач, — тут же появляется волна. Для пловца она  нужна. А потом эта волна проходит, и из нее появляются люди… Все это море житейское».  Поддерживая своего коллегу,  Машков  говорил о том, что Олег Табаков  практически соединил доверенные им театры, и  как новому худруку «Табакерки» ему хотелось бы понять природу этого причудливого сосуществования двух театральных организмов: «Что это — товарищество, братство или антреприза?» Наши театры исповедуют одно: театр без традиций.  «Во МХТ нет традиций, традиция – живой театр»,  — твердо сказал Машков, поздравляя и одновременно опровергая слова своего коллеги. Худрук Табакерки преподнес худруку МХТ и памятный подарок – медаль, выпущенную в 1978 году к 80-летию МХТ. «Восьмерка это бесконечность. Собери все!». 

 «Ну, что идем репетировать!», —  поспешили к выходу молодые актеры. «Так быстро?! А я газетами запаслась», — сетовала гардеробщица на столь недолгую церемонию.  Тем временем в зале МХТ громко заиграл марш Радецкого. То ли чья-то шутка, то ли благие намерения, но в этой парадной музыке, играющей «так весело и так радостно» (как в финале «Трех сестер») слышался финал спектакля Сергея Женовача «Белая гвардия», много лет с успехом идущего на  сцене МХТ: «—  Господа, сегодняшний вечер — великий пролог к новой исторической пьесе. — Кому — пролог, а кому — эпилог»… «Время начала изменилось…», в театре это вдруг остро ощутилось. А вот время начала спектаклей  прежнее – 19.00.