Аркадий Бабченко

Не знаю, я вот обеими руками поддерживаю выдвижение Ксении Собчак. Наконец-то у россиян будут достойные кандидаты. Достойные россиян, я имею в виду. Выбор из подполковника КГБ и ведущей «Дома-2» — да это просто кристаллизованная суть России! Недонаполеон и блондинка в шоколаде. Мания величия и пошлость. Никогда низы и верхи еще не были так органичны.

Если к этому прибавить, что одна идет по предварительному сговору со вторым в имитации с заведомо известным концом — так квинтэссенция сегодняшнего дня получается вообще полной.
Жаль, конечно, что в этом спектакле не будут участвовать такие замечательные потенциальные президенты как Леся Рябцева и Светлана Курицина — я перфекционист и всегда стремлюсь к цельности картины, цирк должен быть полным — но на безрыбье и так сойдет.

Кстати говоря, при грамотном подходе Ксения Анатольевна может набрать совсем немаленький процент голосов.
Во-первых, как ни крути, но Ксения Анатольевна однозначно возьмет на себя значимую долю оппозиционных голосов. Возьмет, возьмет. Вы сейчас пошумите, друзья мои, повозмущаетесь, постебетесь, а потом все равно пойдете и поставите галочку за неё. Потому что других вариантов вам просто не оставили.

Во-вторых, её популярность среди прослойки электората — зрителей «Дома-2» — реально высока. О, не надо их недооценивать. Их много. Их очень много. Их миллионы. Десятки миллионов. Недаром эта смесь пошлости, нравственной идиотии и душевного стриптиза была так популярна на протяжении десятилетия. Потому и страна такая. Так что кандидат вполне отвечает запросам.

Ну и, в-третих, заявленная Собчак стратегия «кандидат против всех». Вот это и правда блестящий ход. Вот прям стопроцентное попадание. Действительно — хотите клоунады, ну нате тогда вам мою галочку в квадратике «Собчак». История уже знает примеры, как подобным образом мэрами городов становились котики, козлики, собачки и ослики.

Так что хайп обещает быть зачетным. Сдается мне, это будет знатная комедия.

Но вот что действительно вызывает недоумение…
Блин, все это воспринимается всерьез! Вот лента сейчас на полном серьезе обсуждает эти «выборы».
Выборы. В России. Карл.

На полном серьезе приглашается политтехнолог, продвигавший Ангелу Меркель, Барака Обаму и Берни Сандерса!
На полном серьезе будут вбухиваться лямы баксов, собираться сотни тысяч подписей, разрабатываться стратегии, создаваться штабы, вестись агитация и прочее и прочее.

Люди на полном серьезе потеряли связь с реальностью и пошли участвовать в виртуальной имитации с таким рвением, как будто все это происходит взаправду! Люди всерьез обсуждают что-то про «выборы» на семнадцатом году правления Путина, который их уже четыре раза на резьбе крутил как хотел и в пятый достиг наивысшего пика мастерства в этом своем умении!

Вот скажите мне: положа руку на сердце — вы вот прям действительно на полном серьезе верите, что если вместо Собчак будет Алексей Навальный, то человек, развязавший три войны, убивающий оппонентов и перебежчиков, строящий власть на приближенных бандитах и убийцах, повязанный международными преступлениями, «Боингом» и гигантскими, невообразимыми ярдами баксов — действительно на полном серьезе отдаст вам власть в результате опускания листка бумаги в тумбочку с прорезью? Рили?

Обычная логика реального мира подсказывает — для того, чтобы участвовать в выборах, эти выборы нужно завоевать. Выборы — это не просто голосование. Выборы — это возможность регистрировать партии. Возможность выдвигаться. Это свободные СМИ. Это равный доступ к СМИ. Это работающие институты судов, милиции и прокуратуры. Это наблюдатели. Это равное отношение закона ко всем. И только в последнюю очередь — честное прозрачное голосование.

Ничего этого в России нет. Ни-че-го.
О каких «выборах» вообще идет речь?
Все решаться будет на улицах. Только на улицах и исключительно на улицах.

Точность формулировок. То, о чем я талдычу годами. Это не выборы. Это очередная спецоперация по сохранению власти узурпатора.
То есть алгоритм прост до банальности — сносим узурпатора, создаем институт свободных выборов и дальше выдвигаемся кто хочет, как хочет, куда хочет и за кого хотим голосуем.

Казалось бы, да.
Но нет.
Это еще одно «то, о чем я талдычу годами». Искусство грамотно закрывать глаза. Искусство всячески стараться не видеть правду. Не видеть реального положения вещей. Потому что реальное положение вещей требует реальных действий. А ведь так комфортно в своей зоне комфорта…

Нам кинули возможность поиграться в имитацию выборов, как дураку пивную пробку — ну, что ж, давайте в неё играться и делать вид, что мы не дурак. И пытаться не замечать гомерического хохота, исходящего сверху. От взрослых дядь, хозяев пробки.

В общем, друзья мои. Мораль моя предельно проста.
Вы можете выдвинуть хоть Ксению Собчак, хоть Юлию Навальную, хоть Махатму Ганди, хоть Леха Валенсу, хоть Елену Беркову, хоть Лесю Рябцеву, хоть Свету Курицину — результат будет один.

Царем у вас все равно будет Путин.
Играйтесь, чо.

В рамках проекта «Журналистика без посредников»
Поучаствовать в проекте можно ЗДЕСЬ
Спасибо

Касательно травли режиссера Юрия Быкова. Кто о чем, а я все о точности формулировок.
В авторитарном государстве травля — это когда за твоей спиной стоит репрессивный аппарат. Когда поливание дерьмом в государственных или окологосударственных хунвейбиновских агитлистках имеют великовероятные шансы перерасти в репрессии. В лишение профессии. Увольнение. Уголовные дела. Ссылку. Активизацию титушек. Арматурку.

Травля, это когда после сюжета на «Лайфе» ты ночами вскакиваешь от сработавшего лифта и тихо, стараясь не шуметь, идешь к глазку. А бита стоит у двери.

Когда прежде чем выйти из дома, ты долго смотришь в окно, пытаясь угадать, нет ли во дворе подозрительных автомобилей или людей.
Когда тебе на телефон приходят сообщения с твоим адресом и предложением ждать в гости.

Когда напротив «Эха» вывешивают плакаты с изображениями ведущих и призывами к расправе над предателями.
Когда проплаченные пропагандисты всячески накручивают истерию и агрессию, подстрекая толпу на погромы и суды линча.

Когда идешь по улице и сканируешь каждого встречного на предмет опасности.
Вот это — травля.

Это информационная артподготовка перед репрессиями.
Заведомо сильной стороны в отношении заведомо слабой.
И это вправду очень тяжело. Уж поверьте.
И это именно то, чем режиссер Быков и занимался.

Сериал «Спящие» — это именно ни что иное, как травля инакомыслящих. Всех скопом. На канале агенства государственной пропаганды. За государственные деньги.

Это как раз Быков травит вас, мои дорогие любители всепрощения.
Меня он травит, этот ваш Быков.
А когда человека спрашивают — зачем же ты, сволочь, травил людей, выставляя их шпионами и предателями, предполагая, к каким последствиям это может привести, при этом заведомо зная, что твои вопросы в фейсбуке как раз ни к каким последствиям не приведут — это не травля.

Это так, обычный срач в Фейсбуке.
Ну, или, говоря приличным языком — общественный остракизм.
Инструмент прямой демократии.
Говорите правильно.

В рамках проекта «Журналистика без посредников» Поучаствовать в проекте можно ЗДЕСЬ

В своё время, до крымских и донбасских событий, я некоторое время сотрудничал с «Новой газетой», написал туда пару колонок и даже водил пить пиво Аркашу Бабченко, который там трудился. Аркаша, к слову сказать, всегда пил на халяву и совершенно не интересовался политикой, — сообщает нам Захар Прилепин на телеканале Рен-ТВ.

Да камон, Захар, чего ты стесняешься-то. Етит твою мать, профессор, заходи! Ну какие «пару колонок» для «Новой»? Ну что ты в самом деле? Ты ж с 2007 по 2015 был генеральным директором и главным редактором «Новой газеты» в Нижнем Новгороде!
Генеральным(!), на секундочку, Директором(!). И Главным(!), на секундочку, Редактором (!). Семь, на секундочку, лет. До две тыщи, на секундочку, пятнадцатого. Уже год как война шла. Уже год как бандеровцы русских мальчиков распинали. А ты все еще на Госдеп работал.

Так что твой вклад в становление России-матушки на колени куда как неоценимей моего.

И с «кровавой гэбней», про которую ты сейчас так замечательно иронизируешь в свете покушения на Юлию Латынину, ты тогда тоже боролся во всю силу своего революционного таланта. Ну, давай. Напряги память. Вспомни. Это ж совсем недавно было. Стас Дмитриевский. Марши несогласных. Нижний Новгород. Как тебя запирали в квартире, забивая замок спичками — да, да, та самая «кровавая гэбня», эшники ваши нижегородские — а ты выпрыгивал из окна на козырек подъезда и бежал на революцию. Помнишь? А я помню. Я ж тоже там был.

И выпивали мы с тобой не раз. И не два. И не три. И даже во вполне приятельских отношениях были. И ничто тебе не мешало с Дмитрием Муратовым, этим исчадием американского Госдепа, кататься на катере во Владивостоке. Ну что ты стесняешься, право слово…

Нет, я, конечно, понимаю. Ты своим новым друзьям об этом на каждом углу, пожалуй, не рассказывай. А то ж они могу не понять. Зачем ты с нацпредателями и американскими шпионами по кабакам шастал пиво пить после — страшно, блин, сказать! — митингов против царя-батюшки Путина? Может, ты еще и Родину не любишь?

И посиделки, о которых ты рассказываешь, я тоже отлично помню. Хипстерский кабак на Красном Октябре. После Болотной. Когда ты с Лимоновым призывал не уходить с Площади Революции и валить власть. Ты еще зачитал тогда письмо от приморских партизан — ну, помнишь, тех парней, которые русских милиционеров, наших защитников-спасителей, убивали, а сейчас приняли ислам и вообще немножко против русского мира.

Там еще за соседним столиком Кашин был. И этот. Как его. Красовский. Ой, вей. Вот об этом ты своим новым друзьям и вправду лучше не рассказывай.

А угощал в тот раз действительно ты. Это верно. Потому что в «Новой» денег не было тогда от слова «совсем». Зарплата у меня тогда была то ли двести, то ли триста баксов.

А вот у тебя деньги уже были. Ты тогда уже, по-моему, вел на госдеповском «Дожде» свою авторскую передачу (ой-ёй-ёй-ёй-ёй… об этом тоже лучше не рассказывай). Ну, мы там как-то с тобой еще вместе были, помнишь?

А помнишь, как твое издание «Свободная пресса» поддерживало бандеровский Майдан? Как восторженно вы писали о революционных украинцах, которые, в отличие от нас, смогли? Да я же у тебя в «СП» и писал.

А помнишь, как Лимонов мне давал охрану от этой «кровавой гэбни»?

А помнишь вообще шикарную байку, как нацболы у Березовского бабло на борьбу с олигархами брали? Смешно вышло, согласись.
В общем, мы с Мединским тебя не понимаем, Захар.

Зачем ты искажаешь свое историческое прошлое?
Да к тому же и так все в Википедии написано.
С революционным американским приветом.
Твой бывший друг национал-предатель я.

В рамках проекта «Журналистика без посредников» Поучаствовать в проекте можно ЗДЕСЬ

Оригинал

Все-таки для художника-акциониста нет места лучше, чем Россия. Если ты художник-акционист, не надо отсюда уезжать. Потому что когда ты живешь в тоталитарной стране, которая действительно тебя травит и давит, и, протестуя против этого, выходишь и поджигаешь двери ФСБ, имея реальный шанс уехать в зону лет на двадцать — это действительно мужественно, важно и серьезно.

А когда ты приезжаешь в свободную страну, которая дала тебе убежище, документы, материальную поддержку, в совершенно, замечу, свободную страну, где тебя никто не давит и не травит, и, вместо того, чтобы элементарно начать зарабатывать, строя свою разрушенную тоталитаризмом жизнь заново, платить налоги в качестве благодарности за убежище да и вообще просто банально свободно жить, вырвавшись из ада — когда вместо этого ты захватываешь чужое имущество на сквоты, воруешь еду в магазинах — у тех людей, кто тебя приютил и укрыл, и платит тебе, блин, пособие — и в итоге поджигаешь двери банка, протестуя против какого-то мирового олигархата, который не дает тебе — вот даже не знаю, что не дает-то? Колбасу в магазинах тырить? — то тут всем сразу становится понятно — нда… Оказывается, ты обычный е….т. Жаль.

А е…..ы органично смотрятся только в е….тории.
А в свободном нормальном мире они смотрятся просто как…

В общем, не надо вам из е….тория уезжать, парни.
Не нравится французская банковая система?
Ну, Родина радостно ждет, чо.
В рамках проекта «Журналистика без посредников» Поучаствовать в проекте можно ЗДЕСЬ

Мороз был не самый сильный. Градусов двадцать, наверное. Но постоянный ветер, который в этих Еланских болотах не утихал, кажется, ни на секунду, пробивал шинель холодным ледяным шилом насквозь. До самых костей. Шинель, китель, зимняя белуха — нательное белье — летняя белуха. Это всё. Этого мало. Особенно, если голоден. И не выспался. Особенно не выспался. Если не высыпаешься, хоть в сто шуб укутайся, мерзнешь все равно. А голодный и невыспавшийся он был теперь всегда. 
Минус двадцать — это еще не холод. Это еще нормально. Плохо, когда минус тридцать пять. И этот ветер. Этот вечный непрекращающийся ветер. Всегда с одной и той же стороны, с болот, с тайги, с Долины Смерти, где пехота по восемь часов штурмует одну и ту же учебную сопку в низине… Сорок минут — час на разводе еще выдерживаешь. Но на присяге, когда стояли на плацу часа четыре, уши и носы у половины батальона покрылись белыми пятнами обморожений. А однажды у всей роты к щекам примерзли противогазы. После тренировки по РХБЗ. Потная резина после пробежки схватилась с кожей, пришлось загонять роту в казарму и там размораживать. 
От холода тело очень сильно устает. Деревянеет. Ноет каждая мышца, каждая клеточка, движения мучительны и трудны, как будто идешь по грудь сквозь густой плотный кисель. 
В казарме тоже холодно. Не выше шестнадцати градусов. Правда, на ночь, когда дневальные погасят свет, можно аккуратно укрыться поверх тонкого солдатского одеяла шинелью, но все равно — не согревает. И так месяцами, постоянно, холод, холод, холод… Холод всегда. Везде. В столовой. На складе. В туалете. В учебном классе. Он уже и забыл, что такое тепло. А ведь когда-то, в прошлой жизни, существовала ванная. Белая ванная, полная горячей воды… Как у старого деда, промерзла каждая косточка.
Холод выматывал не только физически, он истощал и душевно. От холода люди становились злыми.

Длинный остановился, прислонил скребок к ноге. Снял рукавицу, быстро-быстро, ломая задеревяневшими пальцами спички, закурил на ветру. Натянул рукавицу обратно. 
Вонючая кременчугская «Прима» на морозе противно задрала горло. 
Половина шестого вечера. Наряд только начался. Следующий развод через сутки, завтра вечером, в шестнадцать ноль-ноль. Пока построятся, пока проверятся, пока дойдут до парка, это уже половина шестого. Пока примут наряд — еще час. Это если мозги клевать не будут. И ничего не пропадет. Значит, до возвращения в казарму еще двадцать пять часов. Суточный наряд опять будет больше суток. Почему-то каждый раз так получается. А в этот раз не повезло особенно — снегопад, предыдущий наряд счастлив, к неубранной территории не докопаешься, пришлось сразу самому брать скребок и выходить к КПП. 
Чертов снег. Одну полосу сделаешь, вторая уже засыпана.
Он нагнулся, взял скребок и начал новую полосу.

Скребок этот он ненавидел. Всей душой. Из-за почти двухметрового роста работать этим устройством, изобретением советской армии — привинченной к дужке кровати алюминиевой пластине — он практически не мог. Согнувшись в три погибели шкрябать несколько часов снег — это пытка. Лопатой хоть и тяжелее, и дольше, но зато намного удобнее. 
Ноги в сапогах задубели уже совсем. И хотя чистить было немного — пятачок перед КПП, метров двадцать на двадцать, непрекращавшийся снег сводил все усилия на нет. Работалось тяжело. А ведь наряд еще только начался.

От КПП донесся какой-то окрик. Он не стал оборачиваться. С первого раза никогда не надо оборачиваться. Может, покричат и уйдут. 
Но крик повторился.
— Длинный! Глухой, что ли? Иди сюда.

В помещении наряда было тепло. Жесткий топчан. Горящая одинокой конфоркой плита. Чайник. Полумрак. Слои сигаретного дыма лежат в воздухе. 
— Длинный, иди, тебя Казюля зовет. 
Казюля — водитель комдива. Маленький ушастый наголо бритый черпак. Отслужил год, но из-за своей должности, которая давала ему возможность то подбомбить, то приторговать, имел кое-какой авторитет. Сидит, пьет чай. Еще два-три водилы с ним. Шоколад, печенье, колбаса. Ух ты. Ничего себе. Значит, что-то удачное продал сегодня в городе.
— Длинный, знаешь, где у сто тридцать первого с радиатора тосол сливать?
— Нет. 
Если тебя в армии спрашивают, знаешь ли ты что-нибудь, всегда говорит «нет». Знаешь, где радиатор? Нет. Знаешь, где карбюратор? Нет. Знаешь, где руль? Нет. Это называется «включать дурочку». Меньше знаешь — меньше работаешь. Иногда может и прокатить. 
Тем более, он действительно не знал, где у «Зил-131» сливается тосол. 
— Короче, там на радиаторе внизу заглушка такая. Возьми ключ на десять, ведро, сольешь тосол, потом поменяешь патрубок. Знаешь, где патрубок?
— Нет. 
— Ладно. Я тебе покажу. Сможешь поменять?
— Нет.
— Б***, да чего ты мне дурочку включаешь? Я те ща п*** дам! Иди за ведром, дятел, сольешь тосол на «Зиле» Царя и поменяешь патрубок, понял?

Ругающийся Казюля смешное зрелище. Лысый череп, уши, полтора метра тщедушного телосложения. Особо его никто не боялся, хотя избить может. Избить здесь каждый может. 
Но Царь — другое дело.

Дедовщины в учебке практически не было. Тот кач, что им устраивали по вечерам — отжимания, приседания, сушка крокодилов — когда висишь над кроватью, взявшись руками за одну дужку, а ногами уперевшись в другую — просмотр телевизора — когда сидишь на полусогнутых, держа в вытянутых руках тяжеленную армейскую табуретку за самые кончики ножек, все конечности под девяносто градусов и либо строго параллельны полу, либо строго перпендикулярны — все это была еще не дедовщина, а, так, детский сад. Легкие шлепки по попе. За пару месяцев службы это уже поняли все. Особенно наслушавшись рассказов о том, что происходит в линейных частях — рассказов наполовину выдуманных, а наполовину — реальных. 
Они уже видели автобат в столовой и одного этого вида было достаточно, чтобы понять — в их учебном в батальоне связи еще рай.
Автобат и стройбат. Два самых страшных рода войск. Куда лучше не попадать. Истории про них ходили жуткие. Которые потом — когда они после учебки попали уже в линейные части — частично подтвердились. Причем автобат считался хуже. Не дай бог. Лучше сразу повеситься.
Есть вещи которым ты можешь противостоять. И есть вещи, которым — не можешь. Двум пьяным гопникам в подворотне можно попробовать противостоять. Урагану Катрина — нет. 
Наряд в автопарк — был нарядом в автобат. В линейную часть.

Противостоять дедовщине в автобате Еланской учебки образца девяностых было нельзя. Забьют. Навалятся толпой и просто забьют тяжеленными деревянными армейскими табуретками. Несмотря ни на тюрьму, ни на дисбат, ни на срок. Свобода в этом случае не будет уже иметь для них никакого значения. Она и так для них не имела никакого значения, а по сравнению с доставшийся властью… Властью полной, абсолютной, с возможностью делать с людьми, которые априори слабее тебя, все, что угодно. 
Для дорвавшихся до вершины пирамиды слабых трусливых субдоминантов власть — единственное, что имеет значение. Возможность грабить, избивать, унижать, опускать — о, по сравнению с этим не существует ничего. И плевать, что все, что он может отобрать, это пачка «Примы» или, в лучшем случае, банка сгущенки — важна сама возможность отбирать. Сама возможность унижать. Калечить. Рвать. Насиловать. Распоряжаться другим человеком. Другой жизнью. Издеваться над ним. Довести до истерики. До самоубийства. До смерти. А то и убить самому.
Мстить за то, что сам когда-то был таким. Что самого избивали, унижали и грабили. 
Возможность властвовать. Для них это важнее всего.
Власть, власть, власть… Это страшная вещь.
Особенно у малолеток. Когда становление личности еще не произошло. Когда нет понимания границ допустимого. 
Вспышки сопротивления караются моментально и крайне жестоко. Всей толпой. Лежачего. Ногами. Пряжками. Дужками кроватей. Табуретками. 
А потом — кто в госпиталь, кто в морг, кто — в дисбат.
Но это уже не имеет значения. 
Власть.

Царь был дедом. В автобате. Здоровый тупой жестокий наглый садист. Сколько людей он в со сломанными челюстями в госпиталь отправил. 
Если бы Длинного сейчас какая-то неведомая сила взяла из этого помещения наряда в автопарке и перенесла бы за один стол с Шаламовым, то, по большому счету, им не о чем было бы разговаривать. Они поняли бы друг друга даже не то, что с полуслова. С полувзгляда. Про избиения. Про унижения. Про психологию власти жестокого царька в замкнутом агрессивном мужском коллективе, когда запреты сняты и можно все, во времена, когда разваливается страна и общество и где всем плевать на жизнь бесправного раба. Про холод. Про многочасовой физический труд на морозе. Про голод. Ту самую голодуху, когда ночами жрешь в сортире зубную пасту «Ягодка», потому что она так вкусно пахнет земляникой. Про то, что избиениями и пытками можно любого человека — любого — превратить в мычащее животное. Было бы время и желание. Полвека прошло в этой стране, а ни черта не изменилось. И еще полвека пройдет, ни черта не изменится.

Но до Царя, слава Богу, далеко. Царь сейчас где-то в казарме, в теплой сушилке на куче бушлатов кушает колбасу с вареньем из духовских посылок и смотрит телевизор в окружении своих шестерок. Ему по сроку службы не положено духов дрочить. Поэтому он задрочил Казюлю. А Казюля уже нашел ответственного духа. Казюля — это уже не так страшно.
Хоть какая-то радость от этой говенной поговорки.

Принесли ужин. Два армейских бачка, один с кашей ячневой сеченой, другой с коричневой жидкостью, называвшейся чаем. Но и то и то было теплое, даже почти горячее. 
Ужин был тем немногим, что скрашивало эти наряды, подсвечивало их, словно лучем солнца в безысходной каморке. Потому что в наряде ужин был лучше, чем в роте. Во-первых, не надо было идти в эту дурацкую столовую, стоять на морозе, ожидая своей очереди, жрать на скорость, торопясь успеть затолкать в себя как можно большее количество еды, прежде чем сержанты, черпанув по миске раз-другой, откинут ложки в сторону и громко скомандуют на весь стол: «Встать! Прием пищи окончен!». Не надо было маршировать потом обратно в казарму, когда ледяной ветер уже через пять минут выдувал все те хилые калории, которые раздатчик шваркнул тебе черпаком из котелка, стараясь гущу оставить себе. А если сержантам еще и не понравится строй, или три печатных шага по команде «Рота!», или слабое исполнение песни — то возвращаться на исходную и топать весь этот путь заново. 
Но самое главное — здесь деды вмести с ними не ели. Деды точили отдельно, свое — принесенная из столовой картошка уже жарилась на сковороде на кухне. 
А значит, каша доставалась им. Только им. Вся. Полностью. 
Не сказать, чтоб этого было как-то уж особенно много, но — уже хватало. Чтоб хотя бы набить брюхо на какое-то время. Забыть об этом ощущении вечно сосущей пустоты в растущем организме, требовавшем только одного — калорий.

С наступлением темноты мороз сразу усилился. Тучи разошлись, покрывало водного пара больше не сдерживало тепло и оно уходило в этот ледяной черный космос. Градусов тридцать, пожалуй. 
«Зил» Царя стоял не в боксе, на улице. И ветер еще, зараза. 
Длинный взял ведро, подошел к ледяному даже на вид «Зилу», на который страшно смотреть, не то, что ковыряться в нем, дотронулся до промерзшего насквозь металла, дернул плечами. Ничего не поделаешь. Надо лезть. Ведро звякнуло об асфальт, он опустился на колени, лег, перевернулся на спину, взялся изнутри за бампер, подтянул себя под двигло. 
Где-то здесь должна быть эта чертова заглушка. 
Хоть бы матрас дали под спину подстелить.

Нащупать заглушку никак не получалось. Тусклый свет редких фонарей под мотор не добивал. Задубевшие пальцы переставали слушаться. Он достал коробок, кое-как подцепил спичку, чиркнул, сломал, пытаясь подцепить еще одну, рассыпал пол-коробка, наконец, зажег… Вроде бы вот она. Попытался зажать её между большим пальцем и подушечкой, выскользнула, еще раз, еще… Холод от асфальта пробивал насквозь. Еще раз. Заглушка вдруг хрустнула и руки облило таким адским огнем, что он застонал. Охлажденная до минус тридцать жидкость обожгла и так замороженные пальцы огнеметной струей. Перемороженный тосол тонким ручейком полился в ведро.

— Сделал? 
— Нет.
— А чего сидишь? 
— Сливается…
Он засунул руки в батарею, прижался к ней грудью, наклонил голову. Тепло расслабляющей волной полилось по телу. Козюля молчал, на мороз пока не гнал. Сидеть бы так и сидеть.
— Слей как следует. Пусть до конца сольется.
— Ладно.
Пусть сольется. Еще полчаса в тепле.

Отогревшимися руками заглушку он завинтил быстро. Теперь патрубок. Длинный открыл капот, нащупал хомут. Винт был на нижней стороне. Кое-как просунул отвертку, ощупью вставил в шлиц. Начал крутить. Отвертка все время соскальзывала. Работать в рукавицах было невозможно. Тепло опять начало уходить из тела. 
Кое-как, с мучениями и матом, ему удалось все же ослабить хомут и снять патрубок. Но вот поставить новый он уже не мог. Руки не держали ни винт, ни отвертку, ни сам патрубок. Надеть его никак не получалось, просто не хватало уже сил в отказавших слушаться кистях. Пальцы кололо иглами, любое прикосновение причиняло боль, казалось, что если по неосторожности кисть в очередной раз соскользнет и ударится о металл, пальцы разобьются на тысячу маленьких осколочков, как граненый стакан об асфальт. Господи, какой-то патрубок, какая-то гофрированная пластмасса, а он не может справиться уже и с ней.

В черном уральском небе резко светили яркие зимние звезды. Автомобильные обшарпанные боксы. Убогая деревянная вышка часового. Колючая проволока над забором. Болота и тайга за забором. Тусклый фонарь. Шинель, китель, зимняя белуха, летняя белуха… Мокрые портянки в затвердевших кирзачах. 
Он вдруг заплакал.

Кое-как, зажимая подушечками обеих ладоней, ему удалось надеть патрубок. Но зажать хомут он уже не сможет, это было ясно. Да и черт с ним. Ему вдруг стало как-то все равно.

Твердый топчан в комнате наряда был чертовски неудобным. Плевать. Главное, тепло. Длинный натянул шинель на голову, ноги в кирзачах прижал к батарее, рукавицы положил под голову. 
— Длинный! Сделал?
— Да.
— Точно сделал?
— Точно.
— А если проверю?
Он немного замедлился с ответом. Если Казюля пойдет проверять, все равно придется идти на мороз доделывать, но только еще и п*** получишь. 
А, плевать.
— Да. Точно.

Резкое утреннее солнце больно било по зрачкам. От недосыпа в теле было приторно до тошноты. Красные глаза слезились, словно в них набили песка, моргание причиняло боль. Делать ничего не хотелось, мысли в голове ворочались медленно и лениво, густая слюна заполняла рот. Шея ныла и не хотела держать голову. Распухшие пальцы были липкими и нечувствительными. Лечь бы и лежать. 
Он взял скребок, согнулся, и повел новую дорожку. Половина девятого утра. До сдачи наряда и возвращения в казарму еще часов одиннадцать.
Теперь, главное, не торопиться. Снега больше нет, значит, надо чистить пятачок перед КПП как можно дольше. Потому что как только закончишь с этой работой, тебе тут же нарежут новую. Солдат должен быть всегда озадачен. Это первейшее правило армии. Если солдат просто сидит и ничего не делает — это почти преступление. 
Из за сосен за поворотом показалась колонна людей. Длинный остановился, глядя на них. Законное право на передышку. Если люди идут в парк, значит, что-то случилось. Значит, надо быть готовым получить новую команду. Значит, надо всем видом показывать готовность к её выполнению. А это значит — стоять и ничего не делать. Жаль, закурить нельзя.
Колонна оказалась его родным взводом. Третьим взводом третьей роты учебного батальона связи, в/ч 30103, литера «Л», полевая почта п/о Порошино, Камышловский район Свердловской области. Вел взвод Фрол. Странно, не нашего взвода сержант. Чего вдруг?
— Длинный, бросай скребок, пошли с нами. И остальной наряд зови. Ща бэтэр с толкача заводить будем! — радостно нарезал новую задачу Фрол.
— Есть, товарищ сержант!
Длинный даже обрадовался. Заводить бэтэр с толкача? Отличная шутка. Но, главное, это что-то новое. Не сидящая уже в печенках рутина со скребком. Час, а то и два можно убить.

Связной бэтэр — шестидесятка — стоял в боксе и его уже несколько суток не могли завести на холоде. Кому-то в голову пришла идея попробовать с толкача. А что, людей в батальоне много. По крайней мере, это было весело. Одна беда — выезд из бокса был в горку.
Они облепили машину со всех сторон, как муравьи. Тридцать рыл. Толкали, раскачивали под радостные сержантские матерки, ржали и опять толкали.
— Ну что, не идет?
— Никак нет, товарищ сержант! 
— На у фигли вы хотели — десять тонн! 
Давай, навались! Еще раз! Еще! На очередном качке бэтэр вдруг не пошел назад, а медленно-медленно, очень неуверенно пополз вперед. Бокс наполнился радостными криками. Давай! Пошла! Давай-давай-давай! 
Постепенно ускоряясь, они вытолкали бэтэр на улицу и там погнали его дальше в горку. 
И вдруг бэтэр дернулся, чихнул, закашлялся, обдал всех выхлопом вонючего дыма и — завелся! Завелся, черт возьми!
И Длинный, стоя посреди это радостной, кричащей, ржущей толпы, посреди этих тел, связанных общим трудом, среди напряженных, покрасневших от усилия, но радостных рож, сделавших тяжелую, совершенно идиотскую, никому не нужную работу — бэтэр в горку с толкача завели! — Длинный, наблюдая, как этот бэтэр нарезает круги победы по автопарку, вдруг, неожиданно даже для себя, почувствовал себя своим среди своих. Эти люди, с которыми он жил в одной казарме, и с которыми его не связывало ничего, кроме рабства, холода, голода, изнурительного труда и агрессии — агрессии постоянной, всех ко всем, по любому поводу — эти люди вдруг стали для него своими. Ненадолго, всего на пару минут, но — своими. Мало что сближает так, как общий труд. Тем более, если он по приколу. И не слишком тяжелый. Бессмысленный труд или труд на выживание, наоборот, уже только отдаляет.

Наряд сдавали долго. Смена попалась наглая, противная, придирающаяся к любой мелочи уже не столько для того, чтоб облегчить жизнь себе, сколько испортить другим. Это было уже западло.
В казарме, когда они вернулись, все ходили уже в исподнем. Личное время. Хотя какое оно личное. Ты обязан побриться, почистить зубы, помыть ноги, пришить воротничок, исправить выявленные за день недочеты. Сто двадцать лысых тех в одинаковых белухах на одинаковых табуретках тремя одинаковыми колоннами по четыре, делающих одинаковое дело перед телевизором, по которому идет одинаковая для всех передача, перед тем как одинаково сложить одинаковую форму, лечь спать в одинаковые кровати с одинаковыми одеялами, укрывшись поверх них одинаковыми шинелями, чтоб одинаково закрыть глаза по команде и провалиться в одинаковый сон без сновидений, чтобы завтра одинаково вскочить и вступить в новый одинаковый день, которых будет еще семьсот тридцать…

Длинный натянул одеяло до подбородка. Было все равно холодно. Хорошо хоть второй этаж. На первом, где живет первая рота, от идущей из подвала болотной сырости все стены покрыты сплошным шевелящимся ковром комаров. 
Чуть позже, когда сержанты уснут, можно будет взять и шинель. 
Сержанты сидели на кроватях, не спали. До него доносились обрывки разговора.
— Завтра наряд по кухне. Третий взвод пойдет…
— … в город сегодня ходил, на почту…
— … да Царь сегодня поехал на выезд, и у него посреди дороги патрубок вылетел. Полдня на морозе, говорит, ковырялся. Замерз, говорит, как собака. Видел его сегодня в чипке, злой, как не знаю кто.
Длинный засунул руки подмышки. Так было теплее. 
Потом представил Царя, ковыряющегося на морозе с патрубком.
Он улыбнулся.

В рамках проекта «Журналистика без посредников»

Поучаствовать в проекте можно ЗДЕСЬ

Грузинская война 08.08.08 пожалуй, стала переломной в истории путинской России. Именно в эту войну в полную силу была использована телевизионная пропаганда. До того момента крупный калибр зомбоящика не применялся. Да, вранье, дебилизация и наступающая цензура на ТВ были уже тогда, уже годами, но такого включения всех стволов для развязывания и пропагандистского обеспечения агрессивной оккупационной войны — еще не было. Именно тогда телевизор был переведен в режим психотронного оружия. Именно тогда были опробованы технологии массового зомбирования, массовой ненависти, массовой истерии по отношению к соседнему маленькому народу. Именно тогда ложь стала использоваться сознательно, как пропаганда. Именно тогда зомбоящик впервые в истории новой России использовали как полноценное оружие гибридной войны.

Одним из оправданий агрессии был «расстрел грузинскими фашистами наших миротворцев». Я был в этой казарме. Через три года после войны. В Верхнем городке, в Шанхае. Это район Цхинвали, со стороны Зарской дороги. Казарма разрушена, внутри был пожар, там действительно погибли люди. В 2011-ом на первом этаже был самодельный мемориал — венки, тубус от «Мухи», водка, патроны. Надписи на стенах. В расположении — покореженные огнем остовы металлических кроватей.









Но самое интересное — это угловая комната верхнего этажа. На общей фотографии казармы это левый верхний угол, с круглой пробоиной от танкового снаряда. Именно здесь находился наблюдательный пункт артиллерийского корректировщика Юго-Осетинской армии.

Еще раз — наблюдательный пункт корректировщика армии Южной Осетии. Одной из сторон конфликта. В казарме «миротворцев»



То, что грузинский фашизм восьмого августа нанес удар по мирно спящему городу — такая же ложь. Первого августа был подорван автомобиль грузинской полиции. Погибло шесть человек. Первого же августа был нанесен удар по грузинским блок-постам. В частности, в селах Никози и Эргнети. Грузия начала отвечать. Второго августа уже шли локальные бои. К седьмому августа из Цхинвали уже было вывезено несколько тысяч беженцев. При населении города тысяч в двадцать — тридцать примерно. Шестого — седьмого августа в Южную Осетию небольшими партиями начала заходить российская армия. Седьмого августа Саакашвили объявил об одностороннем прекращении огня. Но обстрел грузинских анклавов продолжился. В ночь седьмого на восьмое августа Грузия потеряла десять человек убитыми и пятьдесят раненными. И только после этого был нанесен удар «Градами». Так что никакого вероломного нападения на мирно спящий город не было — война шла уже неделю. В том числе и с применением артиллерии.



Так вот. Село, которое вы видите в проломе на фотографии — это Никози. Левее — Эргнети.

Пролом на фотографии — это как раз вид изнутри наблюдательного пункта. После попадания снаряда, естественно. Обстрел грузинских сел корректировался именно отсюда. Еще раз — корректировщиком осетинской армии.



Вот сообщение с сайта osradio 2009 года, которое потом было стерто: «Олег Галаванов погиб, проявив мужество и героизм на боевом посту. 32-летний Галаванов Олег Ильич служил в Министерстве обороны Южной Осетии. Ну а ровно год назад он стал разведчиком Батареи управления и артиллерийской разведки МО и ЧС РЮО. Вскоре он стал командиром взвода разведки. Специфика подразделения, в котором он служил, требовала хороших знаний, поэтому он самостоятельно изучал «науку» корректирования артиллерийского огня и достиг совершенства в этом деле. «7 августа лейтенант О. Галаванов выполнял боевой приказ по выявлению целей и корректировке огня артиллерии», — так нам сказал его непосредственный командир. Его наблюдательный пост находился на крыше здания российского миротворческого батальона на южной окраине города – на тот момент, в ночь с 7 на 8 августа, это было самое опасное место в городе, потому что грузинская армия, прежде всего, стремилась уничтожить миротворцев. Олег не покинул боевой пост и корректировал огонь наших артиллеристов, несмотря на интенсивный огонь именно по той самой крыше. Но, в конце концов, противник вычислил его местонахождение и начал прицельно обстреливать его наблюдательный пост». То есть, штатный военнослужащий регулярной южно-осетинской армии сидит в оборудованном НП в казарме «миротворцев» и неделю корректирует огонь по грузинским селам. О каких «миротворцах» в этом случае может идти речь? Это уже не миротворцы. Это уже сторона конфликта. А, значит, законная военная цель. Которая и была уничтожена — рация Галаванова был запеленгована, на Зарскую дорогу вышел танк и сбил его НП одним выстрелом. Одним. То есть уничтожался именно корректировщик. Тело Галаванова сгорело вместе с медицинской машиной. Но на базе в Шанхае стоит мемориальная плита. Галаванов Олег Ильич. Лейтенант Министерства обороны Южной Осетии. Но миф про мирных миротворцев был уже слеплен, и в том числе и им был оправдан ввод войск.







Граница с Грузией. Проходит сразу за Шанхаем. Этот заборчик с красным квадратиком «Осторожно, мины» — основа будущего Южного вала, монументального пограничного сооружения с видеокамерами, прожекторами, забором и прочими чудесами научно-технической мысли. Отгородиться несчастной маленькой России от грузинского фашизма. Сейчас построили уже, наверное, фотографии, напомню, 2011 года. Грузинский фашизм сидит в блиндажиках метрах в трехстах, вон под теми чинарами, и в офигивании смотрит на это оккупационное строительство. Наблюдателя даже видно. Помахал ему рукой. Очень хотелось извиниться. Мужик, не ненавидь меня, я не с ними.



Кстати, про памятники. Которые в русском мире тоже стали средством пропаганды. И искажения реальных событий. Вот памятник майору Денису Ветчинову. Бюст в имперском стиле с пафосной надписью. «На этом месте, спасая жителей Цхинвала и своих боевых товарищей, погиб русский офицер Денис Ветчинов». Майор Ветчинов погиб восьмого августа на Зарской дороге, когда колонна генерала Хрулева, посланная наобум, без разведки, попала в засаду и была практически полностью уничтожена. Там был контактный бой с пятнадцати метров. Если бы это был действительно памятник, здесь должно быть написано: «Майор Ветчинов, выполняя преступный приказ политического руководства России по оккупации соседнего государства путем ведения агрессивной войны, в результате безалаберных, халатных действий собственного командования, попал в засаду и, проявив мужество, погиб. Наша задача, потомки, помнить об этом и никогда больше не допускать ситуации, при которой наши солдаты будут героически гибнуть на чужой земле в захватнической войне». Погиб он действительно героически, так что ерничинья в моих словах нет. Просто констатация факта. Вермахт при оккупации Польши тоже проявлял мужество. Памятник стоит ровно на месте гибели. Ровно на том месте, где на следующий день осетинские ополченцы жгли труп убившего Ветчинова и убитого Ветчиновым грузинского солдата. Это я бы тоже написал. Чтобы помнили. Чтобы осознавали всю лживость этих пафосных пропагандистских памятников.





Знаменитая башня на площади трех подбитых танков, пробившая козырек и воткнувшаяся стволом в землю. Её оставили. Как по мне — лучший антивоенный памятник. Добавить бы еще, что танки были подбиты генералом Баранкевичем — Министром обороны Южной Осетии, за месяц до назначения на эту должность бывший военнослужащим регулярной Российской армии.





Отреставрированный памятник Пушкину в Цхинвали. Дорого. Богато. Тоже пафосно. С цитатой из «Клеветникам России».



Ребят, зачем вам памятник Пушкину, когда у вас до сих пор полгорода разбито? Вам деньги, кроме плитки с оградкой, девать некуда больше? Вот площадь трех подбитых танков — одна из центральных, рядом с вокзалом. Многометровая яма с лужей.





Вот разбитые дома в городе.



Вот освобожденные местные жители вытаскивают девятку, провалившуюся колесом в яму — это все центр.



А вот море разливанное около российской военной базы. Ни пройти, ни проехать.



Но памятник с цитатой про величие важнее, конечно. В мире Оруэлла пропаганда всегда важнее всего.

Кстати, сама военная база. Это и вправду круто. Кирпичный КПП, не посрамивший бы виллу средней руки на средиземноморье. Облицованные кафелем дома офицерского состава. Богатый забор из чугуна с вензелями. Не тот, что на первом плане, а правее.









Вау-вау-вау. Дорого. Богато. Имперски. Это только вид с улицы, там, дальше, еще огроменный город. Ханкала. Кто был, тот понимает. Монументально. Я даже не могу представить, сколько денег сюда вгрохано, а, главное, сколько распилено. А на больных детей пусть Чулпан за ролики в поддержку Путина выпрашивает, да. А находится оккупационная военная база на улице, которая теперь переименована в улицу Миротворцев. Пропаганда и вранье даже в адресных табличках.





Трофеи на улицах. Ровер грузинской армии. Квадрациклы. Двор за гостиницей «Алания» — грузинский грузовик и пара кунгов.





Это была моя предпоследняя поездка в Южную Осетию. На блок-посту за Рокским тоннелем гопник в военной форме упер мне в живот пулемет и спросил:  — Э, Бабченко, ты! Зачем в Цхинвал едешь? Туристическая палатка, бытовка, человек пять бородатых мужиков в камуфляже, с оружием и с непонятными полномочиями. Кто такие, откуда, каковы полномочия – можно не спрашивать. Даже лучше не спрашивать. Как и просить представится или показать удостоверение. На таких вот одиноких горных гоп-заставах – это опасно.  — Так вы отказываете мне во въезде? – спрашиваю. На «Бабченко» и «ты» уже не обращаю внимания.  — В политику не лезь, понял? Тебя там встретят и все объяснят – что писать, как писать, зачем писать…  — Кто встретит?  — Ты что, совсем дурак, э? Папа мой с неба спустится и встретит, да? Мужик с пулеметом не обманул. В Цхинвале меня действительно встретили. Белый «Лэнд-Крузер» ездил за мной по улицам по пятам. Бородатые мужики из окна оценивающими взглядами смотрели на мой фотоаппарат. Я взгляд понял и ночевать в городе уже не остался. Был еще один раз, на выборах, но в большой компании журналистов, это было безопасно. А потом в Южную Осетию приезжал Митя Алешковский и машину, в которой он ехал еще с парой коллег, на том же блок-посту остановили и спросили, нет ли среди них Бабченко. Читают. Отрадно. Но намек я понял и больше уже туда не совался. Если люди с пулеметом обещают тебе встречу с папой на небе — я таким людям верю.

А природа в Алании и вправду красивая. Меня это каждый раз накрывает. Убийство людей и эта красота вокруг. За двадцать лет своих поездок по войнам я так и не смог уложить это в голове.



Разрушенный грузинский анклав. Тамарашени. «Мы там все сравняли с землей» — сказал Кокойты. И это правда. Все грузинские села снесены до фундаментов. Заправка «Лукойла», бывшие жилые дома.









Двенадцатого августа две тысячи восьмого года я стоял на Транскаме и ловил машину в сторону Джавы. Саркози с Медведевым договорились, война была прекращена. Рядом со мной на обочине стояли пропагандисты какого-то из центральных каналов. Снимали вход российской армии в Цхинвал. Техники шло столько, что она банально не помещалась в городе, колонна растянулась на десятки километров и на несколько суток. Пропагандисты снимали это величие империи. И тут пропагандистам поступил приказ — снять вывод российской армии из Цхинвали. Все, война закончилась, Медведев миротворец, мы помогли братьям осетинам и типа вроде как возвращаемся в Россию.  — Как я вам сниму вывод армии, когда она только входит в город? — удивленно спросил пропагандист.  — …  — Да не смогут они развернуться, они войти не могут, здесь места просто нет для такого количества техники!  — ….  — Что значит «попросить выехать»? Это что тебе, такси что ли?  — ….  — Блин, да возьмите вы картинку с вводом армии, потом кадр просто разверните справа налево и скажите, что это вывод, а я стэнд-ап сейчас запишу! — корреспондент в раздражении бросил трубку. Вы будете смеяться, но через пару дней в Москве я видел именно этот сюжет — о выводе российской армии. С перевернутой картинкой ввода. Которая снималась на моих глазах.



Так зарождался зомбоящик. А потом была Украина.

В рамках проекта «Журналистика без посредников» Поучаствовать в проекте можно ЗДЕСЬ

Ночь. Равнинная Чечня. Тишина. Ни одного выстрела. Даже саушек не слышно. Только у палатки связистов тарахтит дырчик. Где-то вдали в чернильной темноте угадываются горы.

Самое страшное село, которое я видел в своей жизни — Зоны. С ударением на последнем слоге. Небольшое село в Аргунском ущелье. Домов двадцать-тридцать. Мы проезжали через него, когда нас выводили с гор.

В Зонах не осталось ни одного целого дома. Только печные трубы. Едешь на броне — и только печные трубы торчат из пепелища. Сожженное до тла. Целая деревня печных труб. Как в кино про войну. Хатынь. И сложно отделаться от ассоциаций, когда теперь сам едешь на броне по чеченскому селу, от которого остался только лес печных труб…

В ущелье, в реке, лежит сбитый вертолет. Соженный танк. Два соженных бэтэра. В них тоже сгорели люди.

Над нами проходят два «Крокодила». Сопровождают колонну. Авиационное прикрытие.

Два «Крокодила» над нами. Один в ущелье под нами.

Может, это он по Зонам и работал.

Сложно это уложить в голове.

Вашендорой. Разрушенные дома. Ветер рвет остатки обоев на уцелевшей стене. Уцелела только одна стена. Углом. Три остальные обрушились. Дом, внутренности которого должны были быть внутри, теперь снаружи. Вывернутые кишки чужой жизни. Детская кукла. Среди развалин. Я нагибаюсь, поднимаю её. Сдуваю пыль. У куклы оторвана рука и выбит глаз. Я кладу куклу на уцелевший комод. Уцелевшим глазом она смотрит в небо. Через крышу, которой больше нет.

Мухе пуля вошла в левый бок. А вышла справа. В животе образовалась дыра размером с баскетбольный мяч. «Начал перевязывать, а бинтовать нечего, рука аж провалилась» — рассказывал потом Славка. То, что должно было быть внутри, у Мухи тоже оказалось снаружи. Он не хотел ехать на войну. Очень не хотел. Но его зачмырили в батальоне. И он согласился.

На окраине сидит молодой чеченец. Перекладывает мины. Учитель. Это школа. Ему надо теперь занятия проводить. Но в подвале целый склад боеприпасов.

Грозный. Чья-то квартира. Стою, перелистываю книги. Когда-то их читали люди. Которые жили здесь. Фотографии за стеклом. Стараешься не трогать ничего. Не мешать. Не следить сапогами. Не лезть в этот мир своей войной. Осколок времени, когда еще не убивали людей.

Детская тетрадка. Дневник. Писала явно девочка. Лет десяти — двенадцати. Сердечки. Принцессы. Единороги. Стихи. Написанные разноцветными чернилами. И ты в кирзачах. По этим сердечкам. Господи, хоть бы эти люди только успели уехать. Только бы она уехала. Это чужая жизнь была здесь. Не твоя. Сложно объяснить…

Ночь. Чечня. Тишина. Ни одного выстрела. Даже саушек не слышно. Только у палатки связистов тарахтит дырчик. Где-то вдали в чернильной темноте угадываются горы. Ни луны. Ни звезд. Небо, по которому никогда не пролетит самолет.

И как прорубает:

— ****, зачем я здесь? Что я здесь делаю? Это чужая земля. Не моя. Что я, человек, живущий в городе за две тысячи километров отсюда, с высшим юридическим образованием, делаю здесь, на чужой земле, на чужой войне, в чужой жизни с оружием в руках? Зачем я пришел сюда? Зачем я здесь? Кто меня сюда звал?

Нельзя убивать людей.

Людей убивать нельзя.

Это же так просто…

В рамках проекта «Журналистика без посредников»

Поучаствовать в проекте можно ЗДЕСЬ

Я помню Виталия Маркива. Арестованного в Италии по обвинению в убийстве Андреа Рокелли и Андрея Миронова в мае 2014 года под Славянском. На этой фотографии, сделанной на Карачуне, он стоит справа. Фотография сделана недели через две после того, как погибли Андреа и Андрей.
Инициаторами возобновления расследования, насколько можно понять, стали родители Рокелли и итальнская прокуратура.
«Это было прицельное нападение», — говорит мама Андреа. «Это было преднамеренное убийство: они сказали, что являются журналистами, и именно поэтому по ним нанесли удар» — говорит адвокат семьи Рокелли Алессандра Баллерини.
Я приношу свои соболезнования родителям Андреа, мне безумно жаль, что погиб Андрей Миронов, который бы моим другом, но эти слова вызывают недоумение.

Свидетелем выступает французский фотограф Уильям Роглон — третий журналист, бывший тогда в той машине, но оставшийся в живых.
Вот его рассказ:

«Андреа сказал мне, что тот поезд был нужен для того, чтобы препятствовать въезду танков. Тогда мы увидели на улице человека в штатском, который сказал, чтобы мы уходили, потому что там находятся военные. Миронов ответил: «Ладно», и мы гуськом отправились обратно, к автомобилю. Прошло 5-6 секунд, и мы услышали палящие по нам автоматные очереди. Прыгнули в глубокий ров, с нами остался тот человек в штатском, который предупредил нас о присутствии военных. Оттуда мы снова попытались добраться до машины. Дойдя до того места, где она стояла, мы подождали 2-3 минуты, пока солдаты перестанут стрелять. В тот момент начались выстрелы из гранатомета. Одна граната попала в машину, и мы поняли, что они целились именно в нее. Мы прятались в канаве, и никто не мог нас увидеть. Тогда мы решили вернуться назад, к поезду. Сколько раз они стреляли по нам из гранатомета? Не знаю, я перестал считать, когда дошел до 10-ти. Один выстрел снес дерево, другой снаряд упал рядом со мной, я был ранен, посмотрел себе на ноги, чтобы понять, есть кровотечение или нет. К счастью, я мог двигаться. Третий выстрел попал между водителем такси, Андреа и Андреем, для них обоих он оказался смертельным.



Водитель и мужчина в штатском привстали и направились к машине. Я снова поднялся, прошел мимо тел Андреа и Андрея. Вылез из канавы, направился к машине, которая уже была наполовину разрушена. При этом нас все еще обстреливали. Водителю и второму мужчине удалось уехать на такси. У меня не получилось сесть в машину, и я вновь спрыгнул в канаву. Я взял телефон, определил свое местоположение, отправил сообщение другим друзьям-журналистам. При этом стал слышен шум: кто-то еще спустился в ров, стрельба продолжилась. Я закричал: я журналист, потом пошел в сторону выхода, попытался обойти завод. Тут я оказался перед группой из примерно 20-ти пророссийских солдат, которые только что сюда подошли. Они оскорбляли меня, требовали, чтобы я убирался оттуда. Я пошел вперед, подняв руки вверх, повесив камеру так, чтобы ее было хорошо видно. Я шел так, пока не остановилась машина. Я сел в нее, попросил отвезти меня в госпиталь, в то время как сзади в нас продолжали стрелять».

Тут ошибка — погибли они не от гранатометного огня, а от минометного. Но суть не в этом.
Суть в том, что обвинение, предъявляемое Виталию Маркиву, строится на том, что это было именно преднамеренное убийство.
Это невозможно. Просто по законам физики.

Вот фотография того поезда, сделанная мной с Карачуна в то же самое время без приближения. Вы можете различить здесь хотя бы сам поезд, не то, что отдельных людей? Согласитесь, невооруженным глазом сделать это невозможно.

Вот фотография поезда в артиллерийскую буссоль. Поезд видно уже лучше, можно даже будет различить отдельных людей, но определить, что они — именно журналисты — по прежнему невозможно.

Поезд этот боевики ДНР подогнали на переезд для того, чтобы перегородить дорогу в Славянск. У них под этим поездом — который тогда называли «бронепоезд» — был блок-пост. Оттуда же велся обстрел стрелковым оружием Карачуна. Там же поначалу группировались силы ДНР для попыток наступления на Карачун. То есть это абсолютно законная военная цель для нанесения удара. Удары туда и наносились. Постоянно. Что можно отлично видеть по состоянию бронепоезда.

Более того. Освобождение Славянска тогда пытались сделать показательной военной операцией с минимальными разрушениями и с минимальными жертвами среди гражданского населения. Удары с Карачуна наносились ТОЛЬКО по выявленным целям и только точечные. Это я могу свидетельствовать сам, как непосредственный очевидец.

Из той информации, которая есть, я бы реконструировал события так — журналисты приехали к «бронепоезду», боевики ДНР, чтобы отогнать их, начали стрелять у них над головами, на Карачуне услышали стрельбу и нанесли удар. Что абсолютно логично. И абсолютно правильно.
Такая версия событий кажется мне наиболее вероятной.

Осколок минометной мины не спрашивает, журналист ты или нет. Если ты военный корреспондент, и находишься с одной из сторон на передовой, ты понимаешь все риски и принимаешь их. Ты понимаешь, что можешь погибнуть под обстрелом, который будет нанесен по тем людям, рядом с которыми ты находишься. Таковы издержки твоей профессии.
Эту версию подтверждают и показания Уильяма Роглона.
Поэтому говорить о преднамеренном убийстве совершенно невозможно.

Итак, наиболее правдоподобная версия выглядит следующим образом — Андреа и Андрей погибли в результате минометного огня — это был именно минометный обстрел, что установлено совершенно точно по характерам повреждений автомобиля и осколкам — во время нанесения удара по законной военной цели в результате боевых действий.
Это не является воинским преступлением. И уж тем более это не является преднамеренным убийством журналистов.

Но вот что намного важнее.

«Все мы понимаем, что в артобстреле участвовал не он один» — говорит отец Андреа Рино Рокелли.
Нет. Виталий Маркив не то, что не участвовал — он НЕ МОГ участвовать в этом обстреле.
Дело в том, что Виталий служил в добровольческом батальоне имени Кульчицкого в только-только начавшей формироваться тогда национальной гвардии.
А у национальной гвардии тогда попросту банально не было минометов.
Минометы были у регулярной армии.
Но это совсем разные структуры с совсем разным подчинением.
Максимальное вооружения батальона Кульчицкого, которое было тогда у нацгвардии на Карачуне — один сломанный АГС, который стоял в здании и не использовался. Совсем. Вот он на фото.

А вот фотография Виталия в полный рост. Где отлично видно, что все его вооружение — автомат Калашникова и гранатомет.

То есть Виталий Маркив в ПРИНЦИПЕ НЕ МОГ УБИТЬ Андреа Рокелли и Андрея Миронова даже если бы и имел такой умысел. Потому что с Карачуна до бронепоезда — километра два, а это расстояние недоступно ни для прицельного огня из АК ни, тем более, для гранатомета.
А к минометам его бы просто никто не подпустил.
Он был обычный стрелок — из другого подразделения, находящегося в подчинении совершенно другого ведомства.

Да, мне бы тоже хотелось знать, как погиб мой друг — при том, что, повторюсь, его гибель является несчастным случаем и никоим образом не подпадает под понятия военного преступления — но вот эта версия, которая выдвигается итальянской прокуратурой — извините, шитье белыми нитками.
Я любую глупость склонен в первую очередь объяснять именно глупостью, а не конспирологией, но в данном случае вопрос — кому это надо и кто за этим стоит — извините, всплывает сам собой.

Первая фотография — Юрия Касьянова.
Перевод показаний Уильям Роглона взят мной с сайта «ИноСМИ»

В рамках проекта «Журналистика без посредников»

Поучаствовать в проекте можно ЗДЕСЬ

Истории с российским спецназом в Украине меня каждый раз поражают. И совсем не потому, что Россия постоянно отрекается от своих пленных. Это-то как раз нормально. Если ты идешь служить диверсантом, ты должен понимать, что отныне ты — уволился еще вчера, тебя там нет, ты никто, поехал сам в отпуск. 
Нет, дело в другом.

Позавчера в Луганской области взят в плен боец 22-ой бригады спецназа ГРУ. Диверсионно-разведывательная группа пошла на выход, засветилась, попала в засаду, сдалась. Группа шесть человек. Два пулемета. 
До этого, как мы помним, под Счастьем в плен были взяты еще двое бойцов спецназа ГРУ — капитан Ерофеев и сержант Александров. Выдвинулись для доразведки в район ТЭС, оказалось, что позиция ВСУ, которую они считали оставленной, оставлена не была, попали под огонь, были взяты в плен.
Каждый раз, когда я читаю такие новости, я их не понимаю. Казалось бы, пора бы уже привыкнуть, но все равно каждый раз удивляюсь, как гимназистка. 

В шестидесятых годах, когда на базе Рязанского училища ВДВ была создана отдельная, девятая, учебная рота, которая и занималась подготовкой офицеров спецназа (аббревиатура ГРУ тогда не употреблялась, был просто «спецназ», потому что спецназ в принципе может быть только один), занималась секретно, даже абитуриенты училища не знали, что такая рота вообще есть и что вообще существует такая штука, как спецназ — она выпускала офицеров с дипломом референтов-переводчиков языка одного из вероятных противников: английский, немецкий, французский или китайский. Позднее к ним добавились фарси или пушту. Выпускалась всего одна рота в год. 
Потом на основе этого костяка начали формироваться бригады спецназа. На данный момент, насколько можно судить из открытых источников, в составе ГРУ ГШ — семь бригад и один полк. Точная численность неизвестна, но Википедия говорит, что от шести до пятнадцати тысяч человек. 
Дивизия спецназа!
Если у вас есть дивизия спецназа, это может означать только одно — у вас вообще нет спецназа.
Рэмбо — товар штучный. И дорогой. Дивизий Рэмбо быть не может. По определению.

Подготовка офицера спецназа всегда была выше, чем даже подготовка офицера-десантника, но основную ставку в спецназе все-равно всегда делали на мозги.
Мой знакомый, воевавший в Афгане как раз офицером спецназа, говорил, что у него в группе людей с образованием ниже средне-специального не было. А это срочники, обычные рядовые.
Лет десять назад, делая интервью с одним из офицеров спецназа в тамбовской бригаде, я думал уже только о том, что он без мата не может связать двух слов. Про качество срочников я вообще молчу. Какой уж тут язык вероятного противника. Когда я слушал Александрова, я никак не мог отделаться от мысли, что это говорит ребенок. 

В какой-то период, когда все на фиг разваливалось, ставку на мозги делать перестали и начали делать ставку на объем мышц. В спецподразделения начали набирать обычных быков, по принципу «чем банка больше, тем лучше». Сейчас, глядя на физическую подготовку очередных пленных — да и все того же капитана Ерофеева — я понимаю, что прошел и этот период.

Одна из заведующих одной психофизиологической лаборатории КГБ как-то говорила мне: 
— Это не сложно. Хочешь, я и тебя могу научить. Ты будешь высыпаться за четыре часа. Полностью восстанавливаться. А после этого можно повысить твой болевой порог. Я могу научить тебя, как переносить пытки. До известного предела, конечно, но тем не менее. Как вести себя в плену. В заложниках.
То есть настоящий спецназ, это не только мозги, не только физическая, боевая, диверсионная подготовка, но еще и психофизиология. 

Согласно Уставу внутренней службы ВС РФ «военнослужащий, захваченный противником в плен, при допросе имеет право сообщить только свою фамилию, имя, отчество, воинское звание, дату рождения и личный номер».
И вот мы в прямом эфире наблюдаем, как двое военнослужащих спецназа ГРУ, элиты элит, попадают в плен и в первые же минуты, теряя сознание от страха, сдают всех и вся, со всеми потрохами, нагора вываливая всё, что знали. 
Блин, даже я, когда меня в плену валдохали до потери сознания — даже я, гражданская мабута, крыса тыловая, бумагомарака — вел себя достойнее. 

Спецназ ГРУ ГШ — это диверсионные подразделения, созданные для того, чтобы взрывать пусковые шахты ракет противника, действуя автономно в глубочайшем тылу. Их учат диверсиям. Их только этому и учат. Их натаскивают на это. Годами. Ну, теоретически. Должны, по крайней мере. Это же спецназ.
И тут мы раз за разом видим, как сначала одна группа спецназа выдвигается для доразведки, посмотреть, нет ли кого в котельной (коптер двадцать тысяч в любом магазине стоит, камера еще пять, двадцать первый век на улице), натыкается на противника, рассекречивается, бросает двоих раненых (!), которые сдают потом с потрохами все что знают — то вторая группа выходит в рейд как на прогулку, рассекречивается сразу на выходе, и, имея два пулемета и одного снайпера на четверых, заходит прямиком в засаду и сдается. 
Разведгруппа (!) отряда специального (!) назначения главного (!) разведывательного (!) управления!
Диверсанты. Глубинная разведка. Элита элит.
Примерно с такими же результатами я в Грозном ходил в соседнюю многоэтажку посрать. Только я был махор, пехота чумазая, и с нулем подготовки. 

В этой стране нет ничего. Эта страна — фейк. Фейк полный и абсолютный. От начала и до конца. От верха и до низа.
Они начинают священную войну против фашизма за деревню Лопыревка Луганской области, ведут её так, как будто это еще одна Великая отечественная, развивают такую пропаганду, какой позавидовал бы даже Эринбург в сорок первом, строят полицейское милитаристское государство, ведущее захватнические войны, вбухивают триллионы в армию, захватывают соседние страны, начинают еще одну войну на второй фронт, отправляют авианосец к далеким берегам — а потом выясняется, что в элите элит у них на Новой Великой Отечественной воюют двадцатилетние инфантилы, которые только три месяца как контракт заключили и ничего, кроме понтовых фотографий с флагом разведки делать неспособны, авианосец теряет ход посреди славного похода, два самолета падают у него за борт, так как трос аэрофинишера пришел в негодность, а Путин показывает Стоуну фильм про атаку американских «Апачей» с озвучкой атаки украинских летчиков.  
Несуществующая страна, воюющая несуществующим спецназом на несуществующей войне против несуществующего фашизма и гордящаяся своим несуществующим величием.
Когда-нибудь все это обязательно рухнет. 
Других вариантов просто нету.

В рамках проекта «Журналистика без посредников»
Поучаствовать в проекте можно ЗДЕСЬ

Второй день в ленте через пост — Алексиевич наговорила глупостей. Причем снисходительно так, по-менторски. Типа, «ну, мы-то с вами понимаем, что это глупости».
Нет. Я вот не понимаю. В чем, по твоему, глупость? Уточни, пожалуйста.

Ну, вот, она считает, что официантка — несвободный человек.
Да нет, что ты, дружище, это самый свободный человек в самой свободной стране. Особенно девчонки откуда-нибудь из Киргизии в суши-барах. Здесь восемдесят шесть процентов свободных людей. Не вылезают с митингов, не одобряют Крымнаш и не голосуют за Путина. И перерывы в борьбе за свободу, права человека, равенство перед законом и Конституцию делают только на сон. Да.

Ну, вот, одобряет убийство Олеся Бузины. Где? Ну, вот. Дружище, зачем ты комментируешь, если не можешь понять смысл прочитанного? Это не одобрение. Светлана Алексиевич не одобряет убийство Олеся Бузины. Светлана Алексиевич говорит, что понимает мотивы. Это разные вещи. Более того — я тоже понимаю эти мотивы. Даже еще больше скажу — весь мир, блин, понимает эти мотивы. Одни вы тут собрались непонятливые. За три года так ни черта и не поняли. Но понимать мотивы — не значит одобрять. С тем, что это уголовно наказуемое преступление, согласны все.

И потом, давай откровенно, дружище — ты за последние годы умудрился оказаться в стороне от всех войн, которые затеяла твоя страна, ты понятия не имеешь, что такое ненависть, во что могут превратиться люди, хоронившие своих друзей — а уж не дай Бог близких, ты не смотрел им в глаза — и вот, честно, знаешь, твое мнение в этом вопросе меня интересует вообще в последнюю очередь.

Ну, тогда, вот, она против экспансии русского языка. Это фашизм и совок. Причем, одновременно.
Отлично. Молодец. Хоть что-то предметное. Светлана Алексиевич против экспансии метрополией своего имперского колониального языка по периметру? Ок. А в чем глупость-то? В том, что вы свой язык сделали инструментом своей чертовой гибридной войны, инструментом колонизации, инструментом вербовки, инструментом пропаганды, оккупации и ввода иррегулярных вооруженных формирований? А теперь удивляетесь, что все — ВСЕ — четырнадцать бывших когда-то «братских республик» вас с вашим языком на хрен посылают? И правильно делают. Скажите спасибо, что вас за русский язык еще вообще не бьют. Добрые люди потому что.

За десять лет профукать все русскоязычные страны, где вторая по величине диаспора — русские, и все славянские страны, имея тонны бабла, телевизор и мировое влияние — да вы, ребята, просто чертовы гении! Я не знаю ни одной другой страны за всю историю, кто еще смог бы сделать что-то подобное!

Сделайте язык инструментом общения, образования, помощи, заработка, дружелюбия и прям даже и стесняюсь предположить — может, и ситуация изменится, нет? Ну, не сразу, конечно. Лет через пятьдесят. А до этого посылание обеспечено надолго — что посеяли, уж извините. И уж так посеяли, что еще сто лет помнить будут…
Одни умные в стране, что ты будешь делать. И только один дурак — Нобелевский лауреат. Да.

Ну и, да. Светлана Александровна, я понимаю, что Вам, как Нобелевскому лауреату, писателю, безупречно владеющему словом и просто порядочному и культурному человеку, тяжело будет читать то, что я сейчас напишу. А тем более принять. И я заранее прошу прощения, что вынужден написать это. Но, как прямолинейный человек, воспитанный прапорщиками, я должен сказать это. Светлана Александровна. Пожалуйста. Поверьте мне. В следующий раз Ваше интервью подобным «журналистам» и подобным «ресурсам» должно состоять всего из двух слов: «Пошел на…».

Пожалуйста, экономьте свои нервные клетки. Вы нам дороги. Живите долго. Не подвергайте себя лишний раз ненужному стрессу.
С людьми надо говорить на том языке, который они понимают.

И, да, друзья мои. Не читайте совецких газет.
Вот никаких и не читайте.
Больше тут и обсуждать нечего.

В рамках проекта «Журналистика без посредников»
Поучаствовать в проекте можно ЗДЕСЬ